— Ну нет, — отозвалась она. — Ты, когда вернешься, работать еще будешь?

Я подумал и покачал головой: клуб часа на два, и значит, дома буду не раньше девяти, а там уже сяду за «Навуходоносора», и будет мне не до мемуаров.

— Тогда до завтра. — Вика поднялась. — Кстати, посуду за тебя я мыть не намерена. Займись сам или домработницу найми. Ты у нас теперь жених богатый, прямо на зависть.

Она ядовито хихикнула, а я мрачно засопел.

Возиться с грязными тарелками и стаканами ненавижу, и пока не привык, что мне не нужно больше экономить, с замиранием сердца ждать роялти от прижимистых издателей. Купить посудомоечную машину что ли… Хотя для этого придется договориться с Анной Ивановной об установке, а от мысли, что придется с хозяйкой общаться, пусть и по телефону, у меня леденел желудок.

Но чистая посуда еще не кончилась, а грязная — не начала выпадать из раковины, так что я решил на эту проблему временно забить.

Клуб собирался в библиотеке имени Грина, в маленьком зале кофейни, откуда к нашему приходу выгоняли посетителей. Оказавшись в зале большом, где бурлила обычная жизнь, я первым делом отправился к стойке, чтобы в обмен на деньги получить двойную порцию самого крепкого эспрессо — недосып гирями висел на спине, тянул веки вниз, набивал голову стекловатой, впрыскивал в мышцы густую жижу усталости.

А когда развернулся, то обнаружил, что в очереди за мной стоит знакомая литературная барышня.

— Привет! — воскликнула она, белозубо улыбаясь. — Ты на клуб?

Звали барышню Илоной. Была она кудрява, круглоглаза, общительна и дружелюбна. Писала что-то для подростков, не без успеха, и крутилась во всех без исключения литературных кругах, не из-за неразборчивости, а благодаря энтузиазму белочки, которая только угодила в колесо и еще не понимает, где оказалась и чем это ей грозит.

— Привет, — без особой радости отозвался я.

— Тогда подожди нас, мы сейчас. Это… — Илона назвала имена, но я их тут же забыл: двое парней, габаритами похожие на грузчиков, с нелепыми бородками на детских физиономиях показались мне схожими, точно братья.

Выглядели они типичными посетителями веган-баров и барбершопов, носителями брючек повыше лодыжек и ездоками на электросамокатах, истинным наказанием пешеходов. На меня они таращились с непонятной враждебностью, похоже, я казался им соперником в борьбе за внимание девушки.

— Я прочитала твою «Надежду», — сообщила Илона, когда ей выдали стаканчик с кофе. — Очень, очень впечатляет, особенно тот момент, где он насилует ее половником в задний проход… Многое говорит нам о положении женщины в современном обществе и о патриархальной сущности мужчины!

Вот тут я пожалел, что приехал; лучше бы спрятался в каком-нибудь подвале с бомжами.

Эпизод с половником меня заставила воткнуть Пальтишкина, пустив в ход обычный шантаж — либо ты текст меняешь, либо идешь лесом, весь из себя свободный и гордый творец, причем идешь навсегда и про ИЕП забываешь, иеп твою мать… Я обозлился тогда, психанул и швырнул телефон в стену, но обычное изнасилование все же «украсил» таким образом, хотя мне было и противно, и обидно, и грустно.

И вот теперь меня за это хвалят! Зараза!

— …особенно классно, что половник — серебряный! — продолжала Илона, ничуть не интересуясь эмоциями, которые я даже показать не мог: автор, тебе же курят фимиам, так вдыхай его с благодарностью и улыбайся. — Серебро — это женский металл, лунный! Половник же — фаллический символ, мужской! Объединение двух начал дает нам могучий образ, конгруэнтно отражающий амбивалентную природу домашнего насилия.

Я уже не помнил, с какого фига сделал половник серебряным. Решил пошутить, что ли?

— Э, спасибо, — влез я в этот поток излияний. — Очень рад, что книга тебе понравилась.