Инка растреплет Ольке и Наташке, те еще кому-нибудь, и через час вся конференция будет знать, в каком номере прячется избитый Лев Горький, надежда русской прозы, восходящая звезда литературы и прочая, прочая, прочая.

— Мне надо убираться отсюда, и быстро, — сказал я. — Иначе они меня найдут и… убьют.

В последнем я сомневался, но Ирку надо было привести в чувство.

— У меня есть машина, — сказала Тоня. — Я могу подогнать ее к корпусу, только вот… как тебе выйти? Я помогу… нельзя допустить, чтобы ты попал в руки предателей России!

Да, через крышу я не смогу, сил не хватит спуститься по пожарной лестнице. Выбираться же через коридор и первый этаж, отсвечивая избитой мордой — не вариант, меня наверняка ждут и за выходом присматривают.

— Что-нибудь придумаем. — Ирка вручила мне еду, и я остервенело вцепился в плюшку. — Только мне надо умыться, чуток очухаться…

В дверь заколотили, я едва не подавился, кусок встал поперек горла.

— Кто? — спросила Тоня дрожащим голосом.

— Это снова я! — отозвался литератор Борменталь, и у меня отлегло от сердца. — Продолжим? Еще бухла принес!

Тоня укусила собственный ноготь, Бакова отчаянно глянула на меня и вдруг застонала — страстно, переливчато, оргазмично, с хрипотцой, от которой встало бы и у импотента. Мгновение я таращился на нее, точно прихожанин на батюшку, затеявшего проповедь о пользе массовых убийств, а потом сообразил и тоже застонал: вышло у меня, конечно, не так артистично, но зато голос мой был несомненно мужским.

— Херасе!!! — изумился в коридоре Борменталь. — Что у вас там?

— У нас… секс! — сообщила ему Тоня, и мы поддержали ее закадровый текст хоровым постаныванием.

— А возьмите меня! Я тоже хочу! Групповуха — это зачет! — Судя по энтузиазму в голосе, не трахался он как минимум лет восемь.

— Ооо… неет… ооо… неет! — выдала Ирка. — Уйди! Ооо… не мешай… Ооо!

— Оооо! Аааа! Уууу! — поддержал я ее.

— Ыыыы! — драматично подвыла Тоня. — Да! Да! Ещеее! Ещеее!!! О, какой большой!!

Этого Борменталь не выдержал, с мрачными ругательствами он побрел прочь.

— Фу. — Бакова вытерла со лба честный стонательный пот. — Я аж протрезвела!

Мы переглянулись все втроем, и дружно заржали, правда, я почти сразу осекся, поскольку ребра, то ли отбитые, то ли сломанные, закололо просто невыносимо.

— Надо тебе кое-что отдать, — заявила Ирка, — пока я помню. А то в этом бардаке имя свое забудешь.