Пришёл день, когда я отважился не вернуться в подвал на ночь. Скорее, это получилось случайно, чем осознанно. Не так уж я и боялся заночевать в обломках, благо такого опыта у меня было немало. Да и ночь назвать ночью можно было лишь отчасти – она ничем существенным не отличалась от дня. Или, вернее, от тех сумерек, в которых всё находилось. Только часы, спрятанные в плотно сшитый мешочек и носимые на груди, указывали на смену дня и ночи. Прежде, чем покинуть подвал, я решил установить, хоть какой ни будь, знак, который бы стал мне указателем, именно на мой холм, а не на многие другие, столь похожие друг на друга. Он не мог, конечно, просматриваться отовсюду, но пригодился бы на расстоянии доступной видимости. Я поднялся на самую вершину, где поставил длинный шест, с привязанной к нему тряпкой, и укрепил его всем, что попало под руку. Случайный порыв ветра не мог его стронуть, ну а от урагана всё равно бы ничего не помогло. Я надеялся, что он будет служить мне ориентиром в моих вылазках. Сытый, отдохнувший, подлечивший свои раны, я был готов к скитаниям среди мёртвого города, но на этот раз я знал, что мне есть куда вернуться, и куда идти, если в этом возникнет необходимость. Вряд ли мой шест, мог бы быть заметен на очень далеком расстоянии… Скорее, это было дополнительным средством самоуспокоения.
Первый поход был на восток. Я знал, куда иду, потому что среди всяческого снаряжения рыболова, отыскал несколько компасов. У меня не было основания им не доверять, кроме того, я проверил их самым простым способом – выложил в ряд и каждый повернув на несколько градусов. Все они строго вернулись стрелками на север, и лишь один крутился во все стороны, куда не поверни. Его я выбросил. Правда, когда я надел на руку один из тех, которые считал работоспособными, мелькнула шальная мысль – а тот ли север он показывает? Что, если в результате катастрофы, полюса земли сменились?
В первый раз я честно отошёл на расстояние видимости своего холма, но зато, на другой день, решил продлить свои поиски на более длительное расстояние. Местность вокруг была настолько изрыта оврагами, приподнята холмами и затруднена провалами, что придерживаться прямого направления было невозможно. В итоге я просто забрался так далеко, насколько считал, что мне может хватить припасов в заплечном мешке. Получилось два дня туда, и два – обратно. Разведка на восток ничего не дала – руины, руины, и снова руины. Сколько схватывал глаз – сплошные холмы бывших многоќэтажных, и не очень, домов, нескончаемо возвышались впереди и по обе стороны от моей тропы. Под ногами взлетала и опять осаживалась пыль, ветер дул то в спину, то в лицо, а вместо солнца светились жутковатые облака. Иногда что-то, похожее на молнии, прорезало их, на миг, озаряя своим сиянием весь город. Но такое бывало редко. Я совершил несколько длительных вылазок, понемногу начал осваиваться в бесќкрайних руинах. Но теперь, по прошествии многих дней после того дня, все они покрылись почти беспрестанно падающими хлопьями, и всё стало одного удручающего буро-красного цвета. Хлопья были невесомы, сухими на ощупь. Больше всего они были похожи на свалявшуюся пыль, а может, и являлись таковыми. Они застилали всё сплошным ковром, мгновенно взлетая и перемещаясь от слабого ветерка. Следов на таком ковре не сохранялось. Зато, когда шел дождь, эти хлопья сразу становились скользкими и жирными. Наступив на них, можно было сразу упасть – так скользки они были.
Еще более, заметно, усилился холод. Сейчас должно было быть, примерно, начало второго месяца зимы. Если соотносить ее с тем, что показывали мне мои часы. Я боялся даже представить себе, какой силы могли быть ледяные ураганы, если бы не тепло, подогревающее город снизу. Но то же тепло могло погубить и тех, кто прятался сейчас, где ни будь, в подземельях – так же, как я сам, в подвале.
Я не мог согласиться с тем, что повезло уцелеть только мне. Даже, если погибли миллионы. Ведь были ещё города, громадная территория всей страны, другие государства, наконец. Но, если кто-то остался жив… какой будет эта встреча? После того, как я откопал в подсобке, мясной отдел – мне все же пришлось, сжимая нос от тошноты, выволочь наружу гниющие куски и сбросить их в ближайшую пропасть – я нашел в нем еще несколько стальных крюков и топоров. Выбранные ножи и топор с длинным топорищем я всегда брал с собой. Для топора я сделал ременную перевязь и носил его за спиной, а широкий, тяжёлый нож за поясом. Ещё один, поменьше, с узким длинным лезвием был запрятан в рукаве. Добавляя к этому копье, я чувствовал себя настолько вооруженным, что уже не так боялся – именно тех, кого так старательно искал. Я не хотел признаваться себе в том, что это припасено именно на случай встречи с человеком…
Подступающая ночь не отличалась от дня ничем – все ограничивалось лёгкими сумерками, позволяющими видеть окрестности так же ясно, как днём. И я решился.
Я хотел дойти до края города и посмотреть, что там. Так же, как здесь, или, все же, не столь удручающе. И я понятия не имел, сколько мне для этого придется блуждать. Вполне возможно, дорога могла занять несколько дней, а то и больше. Расстояние ограничивалось только запасом продовольствия, находящимся в моем мешке. Местами попадались бьющие в небо гейзеры, состоящие из воды, грязи и пара. Нередко вздыбленный асфальт или плитку прорезала трещина, порой доходившая до нескольких метров, и мне подолгу приходилось искать то место, где бы я мог, без опаски в нее провалится, перешагнуть или перепрыгнуть ее. Повсюду валялись остовы сгоревших и покорёженных автомобилей, сохранившиеся стволы деревьев, на которых не осталось ни единой ветки. Они торчали верхушками вверх и будто прорезали задевающее их небо. А небо… Оно не менялось. Словно сверху навис и парил гигантский студень, из которого свисали бахромой влажные и грязные космы. Опустись оно чуть ниже – и я никогда бы не смог вернутся обратно…
Я нередко менял свой путь, увлечённый отсветом дальних пожарищ, или, еле заметных, костров, но всякий раз оказывалось, что это только следы стихии. Горели какие-то хранилища с горючим. Горел газ, вырывающийся из подземных недр, чадили сырым дымом остатки деревянных сооружений.
Компас меня все равно подвел – или же я где-то стукнул его так, что он перестал показывать верное направление. Впрочем, я и так не старался ему слишком доверять, полагаясь больше на запоминающиеся предметы. Но их всех было столь много, что я, в конце концов, запутался… Вернуться назад предстояло по своим же следам. Не в смысле – именно следам, а, руководствуясь теми местами, где я проходил. Это не позволяло сделать петлю или крюк, чтобы сократить расстояние – иначе я мог бы подолгу кружить на одном месте. Если бы эти проклятые тучи хоть немного поднялись над городом – тогда бы я смог ориентироваться гораздо лучше!
Только очень внимательно рассматривая эти катакомбы, можно было догадаться о том, что там-то и там-то была улица, а там – широкий бульвар. Здесь, возможно, – перекресток, а далее – жилой квартал. Впору было создавать карту города – хотя, это уже не было городом…
Проехать по катастрофичным последствиям землетрясения невозможно было и на танке – а я, с упорством и даже упрямством, шел и шел вперед – туда, куда меня вело и любопытство, и просто желание хоть что ни будь понять. Восток ли, юг – все равно. Картина повсюду была одинакова. Над всем этим нависло столь безрадостное небо, на удивление прекратившее поливать меня своей грязной изморосью, что от одного его вида хотелось сесть и тупо смотреть перед собой… От постоянно дующих, холодных ветров, на губах появилась простуда – а я, как назло, не взял с собой ничего именно против этой напасти. Хотя одного жира могло хватить, чтобы обезопасить меня от ветра. Опыт подобных странствий появился у меня лишь потом.
В одном месте я наткнулся на разбитый автопарк – здесь стояло более сотни автобусов, больших и не очень, множество других автомашин, спецтехники – и все это было свалено в одну грандиозную кучу, словно это не внушительная техника, а детские игрушки, разбросанные шаловливой рукой. Но это были не игрушки… В очень многих я видел останки шоферов, кое-где – пассажиров. Автомашины были навалены практически друг на друга, в иных местах образуя завалы, по несколько этажей кряду – тогда нижние оказывались сплющенными от многотонной тяжести. Я принялся обходить это кладбище стороной – даже на фоне всеобщего запустенья от него веяло жутью…
В другой раз я попал на строительную площадку, и, как ни странно, на ней уцелело гораздо больше, чем где ни будь в другом месте. Несколько жилых вагончиков, оставшихся от строителей, были почти полностью придавлены упавшим башенным краном – я ясно видел, как громадный крюк вонзился в одно из жилищ и пробил его насквозь. Кое-где – покореженные тачки, в которых развозят песок и землю, рваная одежда. Это походило на котлован – будущий фундамент большого дома. Теперь он был словно сплющен, а края его сильно обвалились. Все, что находилось возле – попало внутрь этой ямы. Скорее всего, там были и люди…
Почти на самом краю, на боку, лежала опрокинувшаяся фура – она вся сгорела, и ее содержимое рассыпалось по всей территории этой стройки. Преимущественно – стекло самой различной формы и цвета. Даже многодневные осадки не смогли закрыть его полностью – так много его рассыпалось на земле сплошным ковром. Мне пришлось его обойти по кругу – иначе я рисковал, сам свалится в эту яму. Волей-неволей, приходилось наступать на содержимое этой фуры. Под ногами хрустело битое стекло – я сразу слегка паниковал, меняя направление и выискивая более безопасную дорогу – моя самодельная обувь не была приспособлена для острых граней. Но в земле – я лишь образно называл это землёй – было так много всевозможных вещей, соприкосновение с которыми порвало бы в клочья любые ботинки. Приходилось только обречёно вздыхать и продолжать движение, заботясь лишь о том, чтобы повреждения не были слишком сильны. На крайний случай, я нёс за спиной ещё одну пару меховых сапог. Непогода ли, непрестанный дождь или снег, перемешанный с пеплом, песком, и ещё неизвестно чем – наступить можно было на что угодно. Если бы было тепло, светило солнце – здесь всё давно бы покрылось жёсткой коркой. А так ноги только утопали в этом месиве, и при каждом последующем шаге, предыдущий словно истаивал – грязь сразу заполняла след и создавала видимость нетронутого места. Да, по своим следам я вряд ли бы смог вернутся обратно… Стараясь, все-таки, запоминать особо приметные руины, я шел вперед. Никогда раньше мне не доводилось видеть ни ураганов, ни наводнений, ни вообще, каких либо стихийных бедствий, по масштабам сравнимых этому. Нет, конечно, бывало что-то – я участвовал в спасении людей во время оползней и наводнений, но такое…
Было очень непривычно молчание. Нет, всяких посторонних звуков всё-таки хватало – шум воды, треск поленьев, гул, доносящийся из-под земли, взрывоподобные раскаты гейзеров… Но не было других – чириканья птиц, жужжания насекомых, обрывков разговоров. Словно на уши был надет специальный глушитель, не пропускавший эти звуки. И тогда становилось жутко – нет, не от вида мёртвого города, а именно – от тишины. Бороться с ней было нечем…
Я не был в подвале восемь дней… За четыре я добрался до края – или мне так казалось, что края – города, а потом почти тем же маршрутом, вернулся обратно. То, что мне хотелось представить как край, было ещё сильнее и беспощаднее уничтожено, чем центр. Я считал свой подвал центром, потому что определить, где истинный не представлялось возможным. Там не осталось вообще ничего, настолько все было перемолото, перекрошено и рассыпано одним сплошным ковром. Он тянулся до пределов видимости, теряясь на горизонте. Идти по этой пустыне мне не хотелось. Там, где мне посчастливилось найти пристанище, было гораздо спокойнее, чем в этой жуткой долине. На обратном пути я наткнулся на озеро, наполненное до самых краев человеческими телами… Кажется, я дико заорал, и бросился бежать, не разбирая, куда и зачем. Испуг прошёл так же внезапно, как и проявился. Что-то чётко отпечаталось в мозгу – ну и что? Успокойся… это только лики смерти. И я вернулся, и уже действительно спокойно обошёл это озеро, удивляясь лишь тому, как могло получиться, что они все нашли здесь свой конец? Может быть, они пытались найти здесь укрытие от летящих отовсюду обломков, может, спасались от языков пламени или удушающего газа – а он нашёл их здесь?.. А потом вода, скопившаяся в результате дождей, затопила эту яму, превратив её в общую и холодную могилу? В отличие от тех мест, где я обитал, здесь земля прогревалась гораздо слабее. Середина озера была застывшей, и во льду ясно угадывались очертания немыслимым образом перекрученных рук и ног. Виднелись оскалы оголённых зубов, тоска и боль в застывших зрачках… От озера исходило мрачное притяжение, словно оно не хотело меня отпускать, заманивало в себя, обещая вечный покой взамен моим скитаниям и нарастающему отчаянию…
Я поднялся на один, особо высокий холм, и осмотрелся. Безрадостная картина простиралась вокруг. Холмы, холмы и снова холмы. Дома, снесённые и рассыпавшиеся в прах. Улицы, ставшие ущельями, а весь город – хаосом. Стоя на вершине, я охватывал взором большую площадь, намечая для себя новый маршрут. Я запоминал те приметы, которые могли помочь мне запомнить нужное направление и не затеряться среди общего однообразия. И нигде: ни вблизи, ни в самой дальней дали – ни единого движения…
Эта жутковатая находка, на какое-то время отбила у меня желание бродить по руинам. Зрелище, увиденное в застывшем озере, не предназначалось для слабонервных. Вмороженные тела вставали у меня перед глазами, и я долго не мог успокоиться, меряя шагами, размеры склада, в который вернулся после путешествия. Лекарства против этого не было. Я мог бы начать заглушать все алкоголем – но, полнейшее отсутствие тяги к спиртному, не давало мне такой возможности.
Созерцая блики огня, исходившие от очага, я напряженно пытался представить себе очертания города – с тем, чтобы моя следующая разведка не оказалась бесцельным блужданием по развалинам. Если и искать кого-то – то хоть знать, где? Идея, посетившая меня, могла прийти в голову еще многим – и подобный подвал должен был стать убежищем для других. Но в том-то и дело, что такая удача, как видимо, оказалась далеко не рядовым явлением. Сметенные дома образовывали непреодолимые завалы, сквозь толщу которых невозможно было проникнуть ни в какой подвал. И, не всякий подвал мог уцелеть при таком чудовищном сотрясении почвы, какой происходил в день катастрофы.
Ответа на этот вопрос не было. А метания по подвалу, больше напоминающие раздраженного тигра в клетке, приводили меня к тому, что я вновь собирался и покидал убежище, стремясь исследовать город во всех направлениях.