Их интеллектуальный уровень равнялся нулю. Например, Шауб однажды наткнулся на фотографии обнаженной Матильды Людендорф, сделанные, когда эта эксцентричная дама проходила какие-то лечебные процедуры, и стал передавать их по кругу с одобрительным гоготом. Вечером дела были немногим лучше, потому что даже Гитлеру приходилось принимать участие в официальных развлечениях, и иногда звали меня на фортепьянный номер. Теперь это случалось не так часто, как раньше, и не так часто, как считали некоторые в Берлине. Возможно, причиной таких домыслов стало то, что однажды я у себя дома устраивал вечер, когда из рейхсканцелярии позвонил Рудольф Гесс и сказал, что фюрер желает, чтобы я приехал и сыграл ему на рояле. Поэтому я покинул своих гостей и уехал. Это было своего рода жертвой, необходимой для того, чтобы оставаться рядом с ним. Они прекрасно знали, что у меня самого были гости, и, уверен, вызвали меня нарочно.

Вечерняя компания еще не деградировала настолько, как это произошло позже, когда Геббельс стал приводить своих подружек-актрис и каких-то непристойных женщин. И гости еще не были gleichgeschaltet[54]. Туда приходила очень своеобразная пожилая дама по имени фрау фон Дирксен, которая, кажется, была мачехой посла в Токио. Однажды при мне она сказала Гитлеру: «Вы должны понимать, что я есть и буду монархисткой. Для меня Вильгельм II до сих пор кайзер». Требовалось весьма солидное мужество, чтобы сказать такое даже в 1933 году. Гитлер раздражал ее своими длинными филиппиками о реакционерах и о том, как в свое время он расчистит авгиевы конюшни в министерстве иностранных дел.

Там всегда был яркий свет. Канцелярия походила на киноплощадку. Иногда я ходил и пытался выключить некоторые лампы, но Гитлер их не трогал. Блеск витрины был для него идеалом. Возможно, дело было в том, что, когда во время войны он отравился газом, зрение у него ослабло сильнее, чем он признавал, кроме того, он не различал цвета и был совершенно невосприимчив к игре светотени. Хорошего фотографа он ставил выше Леонардо да Винчи. По вечерам Гитлер все еще любил смотреть фильмы. Практически каждый день в его личном кинотеатре был сеанс. Одним из его любимых фильмов был «Кинг-Конг», который он смотрел два или три раза. Если вспомнить, это история об огромном самце обезьяны, у которого сначала родилась фрейдистская нежность к женщине, размером не больше его ладони, после чего он обезумел. Довольно страшная картина, но Гитлер смотрел ее затаив дыхание. Он говорил о ней целыми днями.

Его вкус в литературе все еще напоминал мне нижнюю полку его книжного шкафа на Тирштрассе. Мы снова были в Мюнхене, и в какой-то момент я пошел в ресторан «Остерия Бавария» пообедать и за одним из столиков обнаружил Гитлера со своей свитой. Они сидели в патио снаружи, так что, по-видимому, дело было летом. Гитлер держал в руке письмо на пергаментной бумаге, и я сразу узнал очень характерный крупный почерк. «Значит, Людвиг II прислал вам письмо», – с улыбкой сказал я. «Откуда вы знаете, кто его написал?» – спросил он в замешательстве. Тогда я объяснил ему, что этот почерк знаком каждому студенту, изучавшему баварскую историю. Это письмо нашел в какой-то антикварной лавке Гоффман и, видимо, предлагал Гитлеру купить его. Это было восхитительно написанное любовное письмо гомосексуалиста своему слуге, и Гитлер был полностью им очарован. Он читал его взахлеб, проглатывая фразы одну за другой. Казалось, он получает какое-то вытесненное удовольствие от этого текста.

Мое положение стало непростым. Гитлер держал меня при себе, поскольку чувствовал, что я единственный давно знакомый ему человек, который может на равных общаться с иностранными корреспондентами и держать их подальше от него самого. Он никогда не понимал их желаний и психологии или того, почему я не мог выдрессировать их, как Геббельс и Дитрих приструнили немецкую прессу. Он думал, что достаточно пригрозить им санкциями или выдворением из страны, чтобы заставить подчиниться, и почему-то никогда не осознавал, что после этого они прекрасно смогут работать в любой другой стране. Половину своего времени я защищал их, и в одном случае с помощью Функа мне удалось сорвать попытку Геббельса выдворить Никербокера. Гитлер все еще время от времени слушал меня, но всегда следил, чтобы его камарилья не заподозрила, будто он прислушивается к моим советам. Он рассматривал меня как своего американского эксперта, хотя никогда и не принимал то, о чем я пытался ему рассказать.

Однажды за обедом, на который были приглашены все представители канцлера, он внезапно выудил откуда-то мое предложение 1925 года о мировом турне. Он как раз произносил один из своих бесконечных обзоров истории партии, его конек, и о ужасных трудностях перестройки партии после Ландсберга. «И что наш мистер Ханфштангль предложил мне в то время, господа? Что я должен оставить Германию и расширить свои представления о мире за границей». Это, конечно, вызвало взрыв насмешек, поэтому я возразил, что это стало бы прекрасным опытом для него в его текущей должности. «Что такое Америка, кроме миллионеров, королев красоты, дурацкой музыки и Голливуда, – вмешался он. – Оттуда, где я сижу, я вижу Америку гораздо лучше, чем вы когда-либо ее знали». Чистейшая мания величия. Из всех гостей только фон Эпп согласился со мной, легко пожав плечами. Гитлер никогда ничему не учился, и это было плохо. Никогда нельзя было застать его одного, а если рядом присутствовал Шауб или кто-нибудь из гауляйтеров или представителей, он начинал вещать, будто выступал с публичной речью. Это была единственная обстановка, в которой он чувствовал себя как дома.

Его непримиримость по отношению к иностранным державам была почти патологической. Примерно в 1933 году Нейрат предложил, что неплохую службу для страны может сослужить возвращение знаменитой головы царицы Нефертити египтянам. Ее обнаружили немецкие археологи, а ее возвращение, вообще-то, упоминалось в Версальском договоре. Я поддержал этот план как средство улучшения отношений между Германией и Ближним Востоком. «Вот так всегда, наш мистер Ханфштангль все хочет раздать» – так прокомментировал Гитлер. Я возразил, сказав, что эту церемонию можно использовать как повод для дружеских переговоров, но Гитлер оборвал дискуссию, заявив, что сам факт того, что Версальский договор требует возвращения бюста, служит достаточным основанием не делать этого.

Другой пример работы его мысли дает история, когда Америка запоздало официально признала Советский Союз в ноябре 1933 года. Мы ехали из Берлина в Ганновер на поезде, когда он узнал эту новость и вытащил меня из моего купе, чтобы попрекнуть. «Смотрите, Ханфштангль, ваши американские друзья сошлись с большевиками», – поприветствовал он меня. «В этом все мировые нации теперь сходятся», – сказал я ему. «Все мы признали их годы назад, – не унимался Гитлер. – Тот факт, что Америка сделала это теперь как бы по своему желанию, только доказывает мои слова», – настаивал он. Все, что он хотел, так это найти способ унизить меня перед другими членами своей свиты.

Мои действия в роли советника по иностранной прессе давали им бесконечные возможности подорвать мою позицию. Однажды со мной встретился один арабский профессор, который написал биографию Гитлера и хотел, чтобы я представил его главному герою. Скажу, выглядел он очень колоритно, но я отвез его в Байройт, где жил Гитлер, и от Брукнера со товарищи на меня сразу обрушился шквал презрительных комментариев по поводу моего спутника. Но я был настойчив. Когда мы прошли в сад, Гитлер как раз прощался с группой прелестных юношей и девушек из молодежной организации и, когда увидел моего спутника, буквально врос в землю от удивления. Сомневаюсь, чтобы он раньше когда-либо видел араба. Я сказал ему, что посетитель является уважаемым автором и в своей работе сравнивает Гитлера с Мохаммедом. К счастью, копия, которую он попросил надписать, была на арабском, так что Гитлер ничего не узнал.

Не нужно и говорить, что этот визит стал больной темой для шоферишек на несколько недель. Мне каждый раз приходилось проходить через одно и то же, когда я устраивал интервью с независимым иностранным корреспондентом, поскольку такие репортажи всегда полностью прочитывались и меня постоянно винили за любые отступления от льстивых восхвалений. Другой моей головной болью было давление на Гитлера со стороны Геббельса, который желал полностью заведовать международным отделом. Я достиг нормальных отношений с Отто Дитрихом, и у меня была дружеская договоренность с людьми Нейрата в министерстве иностранных дел. Иногда устраивал набеги Розенберг и, конечно, Боль, который занимался созданием партийной организации среди немцев, проживающих за границей, но главные проблемы были со стороны Геббельса. Определенно, Гитлеру нравились такого рода маневры, которые проходили на всех уровнях власти и позволяли ему контролировать ситуацию.

Злым гением второй половины карьеры Гитлера был Геббельс. Я всегда сравнивал этого завистливого, порочного, дьявольски одаренного карлика с рыбой-прилипалой рядом с акулой-Гитлером. Именно он в конечном счете фанатично настроил Гитлера против всех сложившихся институтов и форм власти. Он был дерзким, задушевным и бесконечно увертливым. У него были ясные глаза и прекрасный голос, и он постоянно порождал поток злонамеренных новшеств. Он стал воплощением карманной социалистической прессы с националистическим лоском. Он давал Гитлеру всю информацию, которую тот не мог почерпнуть из своих газет, и рассказывал всякие непристойные истории как о врагах, так и о друзьях. Его комплекс неполноценности, конечно, происходил из-за увечной стопы, и я, пожалуй, единственный живой человек сегодня, который видел ее без ботинка. Это случилось на квартире Геббельсов на Рейхсканцлерплац. Мы пришли из-под дождя и что-то торопливо обсуждали, когда Магда позвала меня в гардеробную, где он переодевался. Его правая ступня в носке выглядела как кулак, ужасающе, и в двух словах это был весь Геббельс. Правой ступней он салютовал коммунистам, а левой – нацистам. Он страдал не только шизофренией, но и шизопедией, и именно это делало его таким страшным.

Он был вторым великим оратором в партии, а его кругозор, как и у Гитлера, был не больше Дворца спорта. Он видел только аудиторию и думал, что если сможет напоить их своими словами, то опьянеет и вся страна и эту эйфорию можно будет перевести на английский, французский и любой другой язык и экспортировать в виде готовой массовой истерии. Я называл его Геббельспьер (позже он услышал об этом и возненавидел меня), потому что, клянусь, некоторые пассажи из его речей были взяты прямо из Робеспьера. Лучшее описание для него есть в шекспировской фразе из «Макбета»: «Ведь здесь в улыбке каждой скрыт кинжал». На вооружении Геббельса были натянутые улыбки и фальшивое дружелюбие, с помощью которых он сначала полушутливо рассказывал о каком-либо дурацком случае со своим врагом, а потом внезапно выставлял его в очень неприглядном виде. «Он такой приятный малый, правда, но, знаете, на следующий день он сказал такую глупость, ха-ха!» – так он обычно дразнил Гитлера. Гитлер отвечал: «Ну и что это было?» Тогда Геббельс, изображая дружескую пикировку, продолжал: «Право, я не думаю, что об этом стоит говорить, хотя…» Тогда, естественно, Гитлер начинал настаивать, и когда Геббельс практически доводил его до белого каления, то принимался оправдывать своего врага, прекрасно зная, что этим только сильнее настроит Гитлера против него. Я видел, как он получил себе отдел прессы в министерстве юстиции Гюртнера именно таким образом.

Далее Магда, с которой он обращался как с собакой, не избежала последствий его комплекса. В свое время у него дома был личный кинозал. Однажды он собирался выйти и, стоя наверху лестницы с сильно отполированными ступенями, проводить своих гостей. В этот момент он поскользнулся на своей калеченой ноге и чуть было не свалился вниз. Магде удалось схватить его и удержать, притянув к себе. Через мгновение, придя в себя, и перед всеми гостями, он схватил ее сзади за шею и с силой пригнул к своему колену, сказав при этом со своим сумасшедшим смехом: «Что ж, ты в этот раз спасла мне жизнь. Кажется, это очень тебе нравится». Кто не видел этой сцены своими глазами, никогда бы не поверил, но те, кто там присутствовал, смогли заглянуть в самые глубины его разложившегося разума. Помню, при таких же обстоятельствах я помог ему на одном публичном митинге, когда шел сразу вслед за ним вместе с принцем Ауви. Можно было ожидать, что он поблагодарит, но, конечно, это лишь дало пищу его ненависти.

Йоханна Мария Магдалена (Магда) Геббельс (1901–1945) – супруга министра народного просвещения и пропаганды нацистской Германии Йозефа Геббельса. Видный член НСДАП, близкая соратница Адольфа Гитлера.

С возвышением Геббельса значимость фигуры Розенберга упала, хотя в этом было мало утешения. Он обосновался в роскошной вилле на Тиргартен, став главой отдела международных дел партии, готовый в любой момент прыгнуть на место Нейрата. Он с большой помпой съездил в Лондон и, слава богу, выставил себя на всеобщее посмешище. После того как он торжественно возложил венок к Кенотафу, к его ярости, кто-то выбросил его в Темзу. Я только желал, чтобы следом туда бросили и его самого. Гитлер, защищавший его до конца, но, по-моему, не имевший особых иллюзий относительно его полезности, пытался сделать вид, что этот визит увенчался успехом. Мне было лучше знать, и я без колебаний сказал об этом, после чего в рейхсканцелярии Гитлер набросился на меня и сказал: «Ханфштангль, ваша критика партайгеноссе Розенберга заходит слишком далеко. Если я еще раз услышу что-либо в этом духе, вы будете уволены». В ответ на это я попытался продвинуть Риббентропа, который все еще был на периферии и во многом полагался на меня, как на своего провожатого ко двору. Я думал, что кто угодно будет лучше, чем Розенберг. Риббентроп всячески давал понять, что полностью соглашается с моим мнением о крайней важности Америки, и у меня не было повода не поддерживать его. Гитлера он пока еще не впечатлил. «Ach, das ist ja ein fader Patron» – такое практически непереводимое определение давал он ему: что-то среднее между скучным типом и настоящим занудой. Позже Риббентроп добился признания, Гитлер, впрочем, был прав.

Мои тесные отношения с Нейратом вскоре заставили меня прекратить поддержку Риббентропа, а после о нем всплыли весьма нелицеприятные факты. Фрау Мейснер, жена государственного секретаря в правительстве Гинденбурга, знала Риббентропа еще мальчиком, когда жила в Метце до Первой мировой. Его отец был кадровым офицером, расквартированным с полком в Везеле на берегу Рейна. Маленького Иоахима знали как самого глупого мальчика в гимназии. Самыми выдающимися характеристиками в его молодости были амбициозность и тщеславие, которых он не утратил. Фрау Мейснер с трудом могла поверить, что человек, поднявшийся в иерархии нацистской партии и ставший ответственным за международную политику, был тем человеком, которого она знала.

Приставку «фон» в своем имени он купил. Одной из странностей Веймарской республики было то, что в ней не стали упразднять дворянские титулы. Стало законным изменить свое буржуазное имя, если бездетный аристократ согласился усыновить вас. Риббентроп, в 1920 году женившийся на богатой наследнице завода шампанского в Хенкеле, нашел старую бедную родственницу, которая согласилась на такую сделку. В двадцатые годы он со своей женой вращался в изысканном берлинском обществе, где влиятельными фигурами были несколько богатых еврейских семей банкиров. Риббентроп взял заем у Герберта Гутмана из Дрезденского банка, на который основал фирму, занимавшуюся импортом и экспортом дорогих вин и других алкогольных напитков. То ли случайно, то ли намеренно торговое имя фирмы, образованное начальными буквами полного названия, превратилось в несчастливое Impogroma. Зимой 1933 года после прихода Гитлера к власти, когда Риббентроп столкнулся с Гутманами во время концерта Фюртвенглера в Берлине, он сделал вид, что с ними не знаком.

Риббентроп стал единственным членом руководства партии, у которого были значительные личные средства. Его первым знакомым в движении был, кажется, граф Хеллдорф, лидер СА в Берлине. Будучи амбициозным и тщеславным человеком, он вскоре добился знакомства с Герингом, по чьей просьбе в берлинском пригороде Далем на вилле Риббентропа 22 января 1933 года состоялась знаменитая встреча между Гитлером, Папеном и Оскаром фон Гинденбургом, в результате которой Гитлер окончательно пришел к власти. Тем не менее его окончательное вхождение в ближний круг было постепенным. Он постоянно крутился в президентском дворце рейхстага, который занимал Геринг, и все время искал моей поддержки в фойе или в моем офисе в отеле «Кайзерхоф». Его неуверенные попытки войти в ближайшее окружение не всегда были успешны.

Оружием, которым он поборол отсутствие у Гитлера интереса к его персоне, стало его постоянное раболепие. Какие-то воспоминания о скромном военном звании его отца заставляли его вести себя в присутствии Гитлера с подобострастием младшего офицера. К этому добавлялось отсутствие собственного интеллекта. Он брал фразы Гитлера, вышивал на них и возвращал обратно. Это свойство в конечном счете приблизило его к своему господину. Но только это не может объяснить его возвышения до поста министра иностранных дел. Он поддерживал бесконечные междоусобные войны, ведшиеся в верхушке нацистской партии. Гитлеру потребовалось пять лет, чтобы почувствовать, что он сможет обходиться без профессиональных услуг Нейрата. Все это время большинство лидеров нацистов вели нескончаемые интриги, чтобы стать наследниками. Самым обеспокоенным кандидатом был, наверное, Розенберг, но тогда почти все были настроены против него, и у него не было никаких шансов. Геринг был не прочь занять этот пост, но потом у него скопилось столько других должностей, что даже его ненасытный аппетит был более или менее удовлетворен. Геббельс тоже имел виды на это кресло, но даже Гитлер, должно быть, понимал, что внешний вид Геббельса был в этом деле недостатком. Судьбоносную роль в окончательном назначении Риббентропа сыграл, наверное, Отто Дитрих. Не то чтобы он как-то особо тепло относился к Риббентропу, но в какой-то момент он почувствовал такую зрелую и сильную ненависть к Розенбергу, что по тактическим соображениям предпочел поддержать кандидатуру относительно молодого члена партии. Тот факт, что Риббентроп поздно примкнул к нацистам, стал преимуществом, поскольку он еще не успел засветиться в связях с какой-либо из враждующих фракций внутри партии. В его манерах была своего рода поверхностная утонченность, по крайней мере когда того требовали обстоятельства, но вместе с этим в нем резко контрастировали его подобострастие в присутствии Гитлера и невыносимая напыщенность в компании с другими людьми.

Более того, и, возможно, это стало решающим фактором, другие партийные бонзы правильно определили его как посредственность, которая не представляет серьезной угрозы в борьбе за влияние на Гитлера.