Я несколько раз разговаривал с фон Райхенау и его коллегами из рейхсвера, полагая, что под впечатлением от смерти Шляйхера они потребуют проведения полного расследования. Но даже они готовы были уйти в сторону или отодвинуть в сторону меня, уверяя, что все незаконные действия в ходе чистки будут рассмотрены в суде. Мы ждали недели и даже месяцы, но, конечно, ничего из этого не было реализовано. Я думал, что моим возможным союзником станет Хеллдорф, и как-то затащил его из коридора к себе в кабинет, чтобы спросить, что он знает. Я рассказал ему, как в Америке в первых репортажах увидел его имя в списке жертв. Хеллдорф был моим хорошим другом и одним из наиболее здравомыслящих людей в партии, что позже наглядно доказала его трагическая роль в заговоре 20 июля. Тогда же он предпочел соблюсти осторожность и осмотрительность и предостерег меня. «Позвольте мне дать вам совет, Ханфштангль, – сказал он. – Перестаньте так настойчиво искать ответы на вопросы. Людей это начинает раздражать. Я скажу вам больше. Я видел один из составленных ими списков. В нем было ваше имя!»

Насколько я помню, в июле я видел Гитлера в Берлине только однажды. Он ехал напрямую из Хайлигендамма в Берхтесгаден и держался подальше от столицы, ожидая, пока не улягутся страсти. Однажды вечером он незаметно приехал в город, и мне удалось встретиться с ним на следующий день после обеда. «Ну, Ханфштангль, – сказал он с поддельным весельем, – весь шум в иностранной прессе, кажется, понемногу сходит на нет». «Может быть, и так, – ответил я, – но могу вам сказать, что все эти корреспонденты день и ночь донимают меня. Если вы не расскажете им правду и не представите должные обоснования того, что произошло, протесты будут продолжаться. Вы не должны забывать, что многие из них уже долго живут здесь. Они знали многих замешанных в деле людей и будут продолжать строить собственные догадки».

«Мне надо приказать всей этой своре собирать чемоданы, – взорвался Гитлер. – Им мало навозных куч, которые можно разрывать в их собственных странах, так они и в Германии только тем и занимаются, что делают из мухи слона. Они представляют для нас только опасность». Я не собирался позволить ему уйти от темы так просто и продолжил наступление: «А что в действительности было с международными связями Рема? Что за посол, с которым он имел какие-то дела?» Гитлер потерял терпение. «Die Akten über den Fall Roehm, mein lieber Hanfstaengl, sind längst geschlossen – Дело Рема, мой дорогой Ханфштангль, давно закрыто», – закричал он. Так что, за исключением сомнительных обвинений в том, что Рем и Штрассер участвовали в заговоре с Шляйхером и австрийским принцем Штарембергом, это было все, чего я добился от него.

До сих пор, спустя двадцать с лишним лет, остается столько предположений о предыстории и деталях той ремовской чистки, что, я думаю, небезынтересной окажется версия из первых рук, которую я услышал совсем недавно. Насколько я знаю, о тех событиях не сохранилось практически никаких документальных свидетельств, но я слышал от доктора Эмиля Кетерера, который в должности группенфюрера СА заведовал медицинским обслуживанием бригад и в то время был личным врачом Рема. Они стали близкими товарищами в дни путча Людендорфа, когда он был членом «Рейхскригсфлагге».

До самой своей смерти Рем лечился от серьезной формы невралгии. Лечение предполагало курс инъекций, и вечером 29 июня 1934 года Кетерер приехал в пансионат Хансльбауэр в Висзее, где жил Рем, чтобы поставить ему последний укол. Кетерер, Рем и группенфюрер Бергман вместе поужинали и примерно до 11 вечера играли в тарок, баварскую карточную игру на троих. Потом Рем отправился в постель, Кетерер поставил ему укол и уже собирался возвращаться в Мюнхен, когда Бергман предложил остаться на ночь.

Как вспоминает Кетерер, на следующий день должно было состояться совещание лидеров СА, которое собирался посетить Гитлер, и Рем планировал обсудить вопрос преобразования формирований «коричневых рубашек» в милицию в качестве резерва рейхсвера. Этот план уже обсуждали на предыдущей встрече руководителей СА в феврале 1934 года во Фридрихсроде в Тюрингии. Однако на совещании, состоявшемся вскоре после этого в министерстве пропаганды вместе с Геббельсом и Ремом, Гитлер отклонил эту инициативу. Он обосновал это решение тем, что право рейхсвера организовывать предстоящее увеличение военных сил Германии не обсуждается, а полномочия военных в этом должны оставаться неизменными.

Рем был разгневан, он отказался оставить эту идею и сообщил лидерам «коричневых рубашек», что если Гитлер откажется принять измененную версию преобразований, то он оставит свой пост и снова вернется в Боливию. Этот план Рем в общих чертах обсуждал с Гитлером уже много лет, и внезапный отказ Гитлера Рем относил на счет влияния Бломберга, Райхенау и других офицеров рейхсвера. На встрече 30 июня планировалось заставить Гитлера изменить свою позицию под давлением всех высших членов СА. Если бы эта затея провалилась и Рем ушел в отставку, большая группа под предводительством группенфюрера Вилли Шмидта, бывшего главы отдела личного состава, была готова использовать силу и отстаивать свои требования, устроив путч. Они хотели отделить части СА от партии, и, учитывая их внушительную силу в стране, они, возможно, могли и победить и при необходимости заставить Гитлера подать в отставку. Насколько неизбежным было такое развитие событий, конечно, непонятно, но и состояние здоровья Рема и его явное намерение уйти в отставку вряд ли позволяли предположить, что он действительно готовит переворот.

Кетереру нашли кровать в адъютантской комнате на первом этаже, но он оставался в холле примерно до часа ночи. За полчаса до этого обергруппенфюрер Хайнс приехал из Бреслау повидаться с Ремом, но Кетерер не пустил его, сказав, что тому следует поспать после укола. История Кетерера резко противоречит домыслам о том, что в ту ночь в Хансльбауэре происходила настоящая гомосексуальная оргия. Граф Шпрети, который был официальным любовником Рема, оставался в пансионе, но отдельно от Хайнса. Там были только Бергман, два адъютанта и два водителя.

Примерно в пять утра Кетерера разбудил какой-то шум и крики, вскоре после этого к его кровати подошли два человека, которых он описывает как полицейских в штатском. Позже штандартенфюрер СС Хофлих, адъютант гауляйтера Баварии Вагнера, оппонента Рема, вошел в комнату и сказал полицейским, что они могут уйти, поскольку по приказу Гитлера Кетерера арестовывать не следует. Он встал, надел униформу, спустился по лестнице в некотором волнении и внизу увидел Гитлера и Лютца, который занял место Рема после чистки. Кетерер собирался подойти и поговорить с Гитлером, когда Лютц взял его под руку, отвел в сторону и сказал, что Рем арестован. Кетерер решительно протестовал против этого и поехал вместе с Лютцем в машине обратно в Мюнхен. Своего пациента он больше не видел.

Дело Рема стало далеко не единственным скандалом того лета. 25 июля пришло шокирующее известие об убийстве австрийского канцлера Дольфуса, что, несомненно, было делом рук местных нацистов. Гитлер был в Байройте. В отдел связи на телетайп пришло следующее сообщение: «Ханфштанглю немедленно прибыть к фюреру. Самолет ожидает в Темпельхофе». «Вот они опять, – сказал я себе. – Они меня игнорируют, презирают и угрожают мне, а когда учиняют очередное свинство, я должен ехать к ним и представать со своим благородным лицом и действовать в качестве ширмы».

Я опять попал в обычный водоворот одного из кризисов Гитлера. В маленьком аэропорте Байройта стояла машина с включенным двигателем, и оттуда мне закричали, чтобы я поторапливался, как будто одним только энергичным подходом ко всему можно одолеть все трудности. Мы проскочили через город до виллы Гитлера, и там в холле я встретил Отто Дитриха, который по телефону диктовал указания для немецкой прессы: «Гитлер находится в Байройте сугубо как частное лицо. Эта новость стала для него таким же сюрпризом, как и для всех остальных…» Чтобы поверить в это, нужно действительно иметь полностью контролируемую прессу, подумал я. Лужайка там была заполнена высшими чинами нацистов: по левую сторону Габихт и Прокш, два партийных лидера из Австрии, а в дальнем конце, взволнованно шагая взад и вперед, – Гитлер, Геринг и очень помято выглядевший Рит, представитель Германии в Вене.

Я знал Прокша уже очень давно, с 1923 года. Он никогда не был фанатиком. Когда он заметил меня, то подошел и сказал со своим забавным австрийским акцентом: «Слава богу, вы здесь, герр доктор, такое грязное дело. Наши силы увеличивались с каждым днем, и время было на нашей стороне, – посмотрев через плечо, – им понадобилось прислать этого типа, Габихта, которого Гитлер наделил всеми полномочиями, чтобы он занял освободившееся место. Этот человек раньше был коммунистом, они, наверное, знали об этом». (Габихт был членом немецкого рейхстага.) «Mein lieber Прокш, – сказал я, – везде одно и то же. Те же деревенские сорвиголовы, которые постоянно нудят над ухом у Гитлера, что настало время действовать. Они полагают, что так делается международная политика».

Я видел, что за моим разговором с человеком известных умеренных взглядов наблюдали, поэтому я подошел к Габихту. «Что ж, вы заварили отличную кашу», – поприветствовал я его.

– Что вы имеете в виду?

– Вы стали вести себя как слон в посудной лавке, и каков результат? Полное фиаско. Почему вы не подождали и не пришли к власти легально, как Гитлер в Берлине?

– Почему вы говорите, что все пошло не так? Операция того стоила.

– О чем, черт возьми, вы говорите? – спросил я в ужасе.

– Ну, эта свинья Дольфус мертв, не так ли?

Я взорвался: «Вы считаете, что этим дело и закончится? Так вы добьетесь гражданской войны и итальянских войск, марширующих через перевал Бреннер». Я был так разозлен, что просто повернулся и отошел от него.

Подошел Гитлер. «Ну, что теперь о нас говорят иностранные газеты?» – попытался пошутить он, но по их глазам я видел, что и он и Геринг были действительно обеспокоены. Мы поднялись по лестнице на веранду и прошли в библиотеку. Геринг гудел об итальянских дивизиях, мобилизующихся на границе Австрии. «Mein Führer, мы должны рассмотреть возможность итальянской военной интервенции. Со вчерашнего дня поступили донесения о нескольких стрелковых дивизиях, занимающих позиции на Бреннере и на границе с Каринтией. Выглядит это как частичная мобилизация». Гитлер бушевал: «Скоро я разберусь с этой сворой. Три немецкие дивизии скинут их в Адриатическое море». Геринг успокоил его и перешел к главному. «Ханфштангль, мы хотим, чтобы вы отправились в Вену и составили для нас отчет о ситуации там, – сказал Гитлер. – Поговорите с британским и американским послом. Вы все равно знакомы с этими старухами в полосатых штанах». «И что я им скажу, герр Гитлер? – спросил я. – Дайте мне хоть какие-то формальные инструкции». Гитлер витал в облаках. Он был в очень трудном положении и полагался только на свой последний ресурс, лавину слов: «Этот герр Дольфус держал нашего партайгеноссе в концентрационном лагере несколько месяцев. Люди должны понять, что это жалкое католическое меньшинство наверху не имеет права вводить такую тиранию, когда большинство населения желает объединения с Германией. Дольфус был диктатором, а не я. На моей стороне 90 процентов населения Германии, а на его – меньше десяти».