— Откуда здесь реманы?
— Приплыли, — фыркнул рыцарь с кривой ухмылкой, которая, впрочем, быстро погасла, — Видимо, слухи о том, как их потрепал восточный осколок, были преувеличены. Сожгли весь треклятый флот в порту и ломанулись прямиком через горящие обломки. В смелости им не откажешь.
— Ваш флот целиком поместился в гавани? — вмешался я, ошарашенный: после завоевания Литеции в руках Владыки должны были оказаться десятки, если не сотни кораблей. Как-никак Аглор считался морской державой.
— Владыку не заботило море. Да и неупокоенные плохо переносят касания солёной воды.
Он огляделся и заявил:
— Ваших ребят забираю себе. Тут от них больше проку, чем на баррикадах, там они ничего не решат. А здесь…
Из-за поворота выступили люди. Одна линия, вторая — чёткий строй бряцал металлом. Заметив неупокоенных, в переднем ряду запнулись, и шедшие позади смешались, напирая друг на друга, как волны в прибое.
Мгновение защитники и атакующие оторопело разглядывали друг друга. Затем солдаты Старой Литеции ринулись к реманам. Раздался первый вопль. Кричал живой — мёртвые молчали.
В конце концов, оттяпанная рука не доставляла им смертельных неудобств.
Вот реман привалился к фривольной металлической ограде. По его молочно-белому лицу катился пот. Человек изо всех сил старался удержать внутренности, которые вываливались из вспоротого живота. Он не преуспел: чёрной змеёй выползли кишки, на которых поскользнулся неупокоенный. Тяжёлый, подбитый сталью сапог с омерзительным хрустом раздавил ему лицо.
Я шагнул назад, растерянный, испуганный. В ноздри шибануло тошнотворным запахом крови, смешавшимся с дымом. Вдруг распахнулись двери окрестных домов. На реманов набросились горожане — в основном женщины и дети, ударившие в спину вражескому отряду. Человек в робе повёл кистью, и на горожан хлынула волна пламени, вгрызавшаяся в тела с такой лёгкостью, будто они были сухими дровами. Дохнуло палёным мясом.
Тогда мёртвые закричали.
Девочка, чьи волосы пылали, вцепилась в ноги легионеру. Он вырвался и пнул её, заставив худое тельце отлететь, — но ему в горло вонзился кухонный нож. Девушка, что держала его, пережила врага на пару секунд — ей в висок прилетел удар молота. Лишённое головы тело содрогалось, как раздавленное насекомое, пыталось подняться, скребло пальцами мостовую, сдирая ногти.
— За императора и Триединых! — прокатился хриплый клич. Его концовка утонула в визге, возле человека лопнул шар тьмы.
С верхних этажей в реманов летели наполненные кипятком вёдра, столы и стулья. Двух солдат расшиб в лепёшку необъятный диван, невесть чьими усилиями спихнутый с балкона.
Предоставленные самим себе лачерты не спешили в гущу схватки. Вероятно, сообразили, что там и без того тесновато. Но это не мешало им припечатывать копытами солдат, которые случайно выскальзывали из мясорубки.
Но и ящерокони были не идеальны. Мимо них проскочил один реман, набросился на меня, распахнув рот в безумном вое.
Взмахом шаэ’руна я срубил кончик копья, нацеленного мне в грудь. В руку дало, но гораздо слабее, чем ожидалось; клинок тьмы рассёк дерево, словно масло. Солдат с недоумением посмотрел на обрубок у себя в руках, но сделать ничего не успел. Лицо его посерело, глаза ввалились, кожа прилипла к черепу — высушенный труп нелепо свалился на камни.
И бой закончился. От защитников осталась едва ли половина, многие горожане побросали оружие и копались в телах — искали близких. На тёмных от горя лицах ни слезинки, однако ужас был им не чужд. Некоторые прижимали к себе изувеченные, обезглавленные тела, и порой тела эти шевелились.
Безымянный рыцарь обнаружился на мостовой, окружённый реманами, чья кожа отслоилась от костей и развевалась на слабом ветру. Его труп был рассечён надвое. Нижняя половина отсутствовала, конец верхней точно прижгли — ровный запечённый разрез.