Вуди: Вы правы. Я уже говорил, что написал сценарий, думая о том, что происходит с американской культурой, где становится всё труднее и труднее поддерживать отношения между людьми, всё труднее и труднее быть честным и не продаваться[537]. Нью-Йорку приходится каждый день бороться за свое выживание, сопротивляясь посягательствам всего этого ужасного уродства, которое постепенно одолевает все большие города Америки. Это уродство исходит от культуры, в которой нет духовного центра, культуры, в которой есть деньги и образование, но нет понимания необходимости находиться в гармонии с миром, нет смысла жизни.
Вальтер: Вы рассматриваете свое искусство с точки зрения искупления? Это ваш способ борьбы с пустотой этой машины развлечений, с этой культурной индустрией, которая отвлекает нас от решения таких философских проблем, как поиск смысла жизни?
Вуди: На самом деле нет. Я ненавижу, когда искусство становится религией[538]. Я думаю, все ровно наоборот: когда вы начинаете придавать произведениям искусства большее значение, чем людям, вы теряете свою человечность. Относительно второго вопроса: искусство для меня всегда было не более чем развлечением для интеллектуалов или псевдоинтеллектуалов[539]. Моцарт, Рембрандт или Шекспир – артисты развлекательного жанра очень и очень высокого уровня. Но в основе своей оно всё-таки предназначено для того, чтобы отвлечь нас от жизни, которая либо несчастна, либо ужасна[540].
Вальтер: В Воспоминаниях о звездной пыли есть сцена выбора между поездом-ловушкой, полным болезненных, угрюмых людей, и вторым поездом, где красивые, хорошо одетые люди устраивают вечеринку. В процессе вашей борьбы за то, чтобы покинуть свой мрачный поезд и присоединиться к вечеринке в другом, веселом, оба поезда достигают конечного пункта назначения: мусорной кучи, свалки.
Вуди: Да, жизнь – это выбор из двух проигрышей[541].
Вальтер: А потом умираешь в одиночестве.
Вуди: Что ж, есть вещи и похуже смерти. Многие из них идут в соседнем театре[542].
Вальтер: Но даже если загробной жизни нет, всё равно можно достичь бессмертия благодаря своей работе. Представьте, что люди смотрят фильм, который вы сняли, или читают книгу, которую я написал, спустя много лет после того, как мы оба умрем.
Вуди: Вместо того чтобы жить в сердцах и умах моих поклонников, я бы предпочел жить в своей квартире[543].
Вальтер: Выходит, это лучший из всех возможных миров.
Вуди: Определенно. Самый дорогой[544].
Вальтер: Тогда объясните мне, как ваша клоунада совместима с этим отчаянием жизни без перьев, если вспомнить ваш ответ Эмили Дикинсон: «Надежда – это штука с перьями»[545]?
Вуди: Как мне кажется, в трагедии нет ничего искупительного. Трагедия трагична[546], и это настолько болезненно, что люди пытаются из этого вывернуться, говоря: «Это ужасно тяжело, но смотрите, зато мы кое-чему научились». Это слабая попытка найти какой-то смысл в трагедии. Но в ней нет смысла. Нет ничего положительного. Страдание ничего не искупает; нет никакого позитивного сообщения, которое можно извлечь из этого. Можно поэтому утверждать, что режиссер или автор комедии оказывают человечеству бóльшую услугу, чем те, кто пишет или снимает трагедии. В конце концов, комедия вам помогает больше, вы можете чуть дольше чувствовать себя в порядке.
Вальтер: В этом смысле вы очень похожи на инверсию Кафки. Еще это мне напомнило заявление Ницше о том, что единственные враги, которые могут повредить аскетическому идеалу, – это «комедианты этого идеала»[547].
Вуди: Каждое событие сначала кажется трагедией, а потом становится фарсом. Меня интересует второе, эти комедии ошибок.
Вальтер: Однажды я прочитал в New Yorker сатирическую статью, не вашу – она была опубликована за десять лет до вашего рождения, – о том, как Платон оказался на Манхэттене XX века. Он чувствовал себя потерянным в этом хаосе, поэтому спросил прохожего, где еще можно найти надежду и счастье, и тот ответил: иди в кино[548].
Вуди: Как и для многих американцев моего поколения, то, что я смотрел столько кино, пока рос в Бруклине, вынудило меня сбежать в свои фантазии и возмущаться реальностью. Даже сегодня я вижу вокруг себя множество людей, которые не могут избавиться от такого отношения. Они всё еще пытаются вписывать какие-то сцены в свою жизнь.
Вальтер: Да, вы сбежали из жизни в кино, но вы по другую сторону камеры, а не со стороны зрителя. Это не зритель сбежал из жизни, а вы!
Вуди: Это потому, что я никогда не чувствовал, что истина красива[549]. Никогда. Я всегда чувствовал, что люди не смогут выдержать слишком много реальности. Мне нравится быть в мире Ингмара Бергмана. Или в мире Луи Армстронга. Или в мире баскетбольной команды «Нью-Йорк Никс». Потому что это не этот мир. Вы не проводите всю свою жизнь в поисках истины. Вы проводите всю свою жизнь в поисках выхода. В противном случае вы просто получите передозировку реальности.
Вальтер: Мы все знаем одну и ту же истину, и наша жизнь состоит в том, как мы ее искажаем[550].