Российская Карелия всегда была для финнов не только географически важной территорией, но и не менее значимым культурным пространством. Для некоторых эти места – населенная родственными племенами родина Калевалы, и требование присоединить ее к Финляндии для них носит отчасти символический, сакральный оттенок. Цитируемое ниже заявление главнокомандующего – вернее, риторический пассаж из его заключительной части – Маннергейм через много лет использует вновь. «Меч и ножны» вновь возникнут в приказе по армии в начале войны 1941–1944 годов, когда многим казалось, что идея «великой, могучей Финляндии» вот-вот воплотится. Всей стране, и самому Маннергейму тоже, пришлось дорого заплатить за эту риторику.
По прибытии на карельский фронт я приветствовал отважных карел, мужественно сражавшихся с Лениным и его жалкими прихвостнями, которые с каиновой печатью на лбу напали на собственных братьев.
Правительство Ленина одной рукой обещало Финляндии независимость, а другой послало свои войска и хулиганов завоевать, как они сами объявили, Финляндию обратно и задушить с помощью нашей же красной гвардии молодую свободу Финляндии. Так же предательски и подло оно пробует сейчас, почувствовав рост наших сил, купить наш народ, и торгуется с финскими мятежниками, обещая им Беломорскую Карелию, которую его красная армия уничтожает и грабит.
Мы знаем цену его обещаниям, и достаточно сильны, чтобы удержать свою свободу и защитить своих братьев в Беломорской Карелии. Нам не нужно принимать как милостыню, землю, принадлежащую нам и связанную с нами кровными узами, и я клянусь именем финской крестьянской армии, главнокомандующим которой я имею честь быть, что я не вложу меча в ножны, прежде чем законный порядок не воцарится в стране, прежде чем все укрепления не будут в наших руках, прежде чем последний ленинский солдат и хулиган не будет изгнан как из Финляндии, так и из Беломорской Карелии.
С верой в наше благородное дело, с верой в наших храбрых мужчин и самоотверженных женщин мы создаем сейчас великую, могучую Финляндию[212].
Рейды белых финнов в Российскую Карелию продолжались и после гражданской войны, вплоть до 1922 года, но это уже отдельная тема.
Если у белых не хватало кадровых офицеров, то у красных ситуация с командным составом была просто катастрофической. Офицеров в их рядах наперечет; в основном это русские, как полковник Свечников, возглавивший несколько крупных операций красных финнов, или подполковник Булацель, военный советник при штабе красных в Таммерфорсе (Тампере). При этом красные финны не доверяли русским и, кроме того, у них не было общего языка в буквальном смысле: русские не говорили по-фински, а финны – по-русски. Одна из причин разгрома красных в Финляндии – отсутствие квалифицированного командования и, как следствие, несогласованность действий. Военными операциями зачастую руководили «командующие», не имевшие не только военной подготовки и опыта, но даже среднего образования.
Здесь не обойтись без рассказа о главном противнике Маннергейма в битве за Таммерфорс – Хуго Салмеле. Этот тридцатитрехлетний рабочий-металлист был, кажется, подлинным самородком. Начитанный самоучка, талантливый актер народного театра, он в феврале 1918 года командует Северным фронтом красных. Под его руководством финские красногвардейцы в течение двух недель держали оборону Таммерфорса, не получая практически никакой помощи ни от своих с юга Финляндии, ни из России. Когда положение красных становится крайне тяжелым, Салмела погибает от руки своего же товарища – одного из командиров, взорвавшего в помещении штаба, в комнате, где находился Салмела, ящик с гранатами. Теракт был совершен из идейных соображений: чтобы остановить бессмысленное кровопролитие, поскольку дело все равно проиграно. Генерал Хейнрикс в своих воспоминаниях о Маннергейме посвятил красному военачальнику несколько страниц, заключив их так: «Салмела обладал стойким духом. Этот молодой рабочий, до последнего момента своей жизни возглавлявший оборону красного Таммерсфорса, был безупречным человеком и ответственным руководителем»[213].
Маннергейм в своих мемуарах выскажется короче: «Достойный и безупречный человек». Каким же нужно быть, чтобы заслужить такую оценку в устах непримиримых врагов, относившихся к красным как к взбунтовавшемуся сброду?
День гибели Салмелы, 28 марта, в истории гражданской войны получил название «кровавого страстного четверга». Белые бросили в атаку лучшие войска: отряды егерей и шведскую бригаду, но им удалось занять лишь высоту в восточной части города. Красные защищаются отчаянно: пройдет еще целая неделя до того, как их сопротивление будет сломлено окончательно. Наступление на красный Таммерфорс и полный разгром этой пролетарской цитадели – одно из ключевых событий гражданской войны, необратимо повернувшее ее ход в пользу белых. По поводу начала этой операции на совещании 8 и 9 марта 1918 года в штабе Маннергейма возникли разногласия. Многие командиры справедливо считали, что белая армия еще не готова к штурму: солдаты и младший офицерский состав недостаточно обучены, средства связи и коммуникации хромают. Маннергейм, внимательно выслушав все мнения, все же доказал сомневающимся необходимость наступления, хотя и согласился отсрочить его начало на неделю, назначив срок 15 марта.
Маннергейм торопился не случайно. За несколько дней до этого совещания он узнал, что правительство согласилось на интервенцию Германии и что немецкий десант уже высадился на Аландских островах. Обещание, данное Свинхувудом – не призывать на помощь иностранные государства, – нарушено. Генерал был в бешенстве. Честь освобождения Финляндии теперь припишут немцам. К тому же он дальновиден и понимает, что немецкое присутствие в Финляндии неизбежно вызовет осложнения со странами Антанты. Готовность Германии прийти на помощь объяснялась в первую очередь ее собственными интересами: в Мурманске высадились англичане, и им ни в коем случае нельзя было позволить двинуться дальше. Сгоряча Маннергейм чуть было не подал в отставку, но вовремя опомнился и только потребовал, чтобы немецкие войска были подчинены ему как главнокомандующему и чтобы германское правительство объявило целью своей интервенции выдворение русских войск, а не вмешательство во внутренние дела суверенной Финляндии. Все эти условия он оговорил в телеграмме немецкому генерал-квартирмейстеру Людендорфу, поблагодарив Германию (императора) за помощь. Ответ он получил от самого главнокомандующего, фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга. Тот обещал выполнить все пожелания Маннергейма.
6 апреля красные защитники Таммерфорса сложили оружие. Около двух тысяч финских красногвардейцев погибло, 11 000 сдалось в плен. Маннергейм придавал захвату этого оплота красных большое идеологическое значение; в приказе, зачитанном 7 апреля на победном параде в покоренном городе, говорится: «Эта победа означает не только свободу и независимость Финляндии, – она является культурной победой всего мира над российскими большевиками и их разрушающим мир и уничтожающим цивилизацию учением»[214].
Не менее важно, что белая финская армия справилась в этой первой решающей битве своими силами, без помощи немцев, хотя те уже вступили в войну: 3 апреля почти 10-тысячная немецкая Балтийская дивизия под командованием генерал-майора фон дер Гольца высадилась в Ханко и двинулась к Гельсингфорсу. Дни красных в Финляндии были сочтены. В середине апреля немцы взяли Гельсингфорс, перерезав железнодорожное сообщение между столицей и Выборгом, куда успели перебраться руководители восстания[215].
15 апреля 1918 г., понедельник.
«Активно поддержали белую гвардию, которая слабела под напором красной!» В Европе считают, что без немецкой поддержки белая Финляндия не победит. Именно этого и боялся Маннергейм и потому сразу же после освобождения западной части страны поспешно двинул войска на Выборг. Этот последний этап войны закончился 28–29 апреля, когда Выборг пал. 15 000 красных сдались в плен, примерно 6000 ушли в Россию, куда финские «вожди пролетариата» бежали уже 25 апреля, бросив рядовых защитников города на произвол судьбы. В августе они создадут в Москве коммунистическую партию Финляндии и начнут активную деятельность. Отныне они навсегда связаны с Советской Россией: им не остается ничего другого, как бороться за установление на родине диктатуры пролетариата и за ее присоединение к стране Советов.
16 мая в Хельсинки чествовали победителей. Главнокомандующий верхом на породистом жеребце, присланном из Швеции братом Юханом, открывал парад. Двенадцатитысячное войско – часть созданной им регулярной армии – торжественным маршем прошло перед толпами жителей по главным улицам столицы. Этот день – вершина, кульминационный момент всей долгой жизни Густава Маннергейма. Он в первый и последний раз вступает в столицу освобожденной независимой Финляндии во главе победоносной армии.
Судьба побежденных в этой войне была ужасна. Пленным русским никогда и ни при каких условиях не давали пощады. Политические взгляды в принципе не имели значения: под горячую руку зачастую казнили и левых, и правых. Очевидец записывал в своем дневнике: «…если увидят русского в форме – ему конец, каждого пленного, говорящего по-русски, без колебаний расстреливают. Нескольких русских офицеров, руководивших красными, ждала та же участь»[217].
Красных финнов тоже не щадили. Женщин, захваченных с оружием в руках, расстреливали наравне с мужчинами. Более 25 тысяч красных повстанцев погибло в период 1918–1919 гг., из них – лишь около шести тысяч в боях. Остальные были казнены или умерли от голода и болезней в концлагерях (между прочим – первых на территории Европы лагерях такого рода). Причем казнили и сгоняли в лагеря и женщин, и детей. Это получило международную огласку и сильно подпортило репутацию Финляндии. Потери белых в войне оказались сравнительно невелики: около 5 тысяч человек[218].
До сих пор остается невыясненным, в какой степени Маннергейм причастен к «кровавой бане», как называют финны эту национальную катастрофу. Известно, что он пытался остановить самосуд, издав приказ об обращении с пленными красными как с военнопленными. С другой стороны, вряд ли он активно призывал к милосердию, поскольку некоторое время спустя, в 1919–1920 годах, обвинял правительство Финляндии в излишней мягкости приговоров политическим заключенным. Ну и, разумеется, как это всегда бывает в обстановке войны, ситуация с пленными отчасти вышла из-под контроля. Бывший зять Маннергейма, Ялмар Линдер, опубликовал в столичной газете «Хувудстадсбладет» от 28 мая резкую статью, направленную против белого террора: «…за красным безумием в нашей стране последовало белое безумие, – писал он, – …в лагерях заключенные мрут, как мухи». Линдеру удалось даже установить количество заключенных в концлагерях – около 80 000. Гражданская смелость обошлась ему дорого: на него ополчилась влиятельная пресса, в анонимных письмах угрожали расправой. Линдеру пришлось покинуть страну. На дружбу с Маннергеймом все это, как ни странно, не повлияло: три месяца спустя Густав приехал поохотиться в норвежском имении Линдера в обществе самого Ялмара и его сводной сестры Китти. Вряд ли это было бы возможно, если Линдер считал Маннергейма прямым виновником всех смертей и казней. Военнопленные в конце войны оказывались в ведении то военных, то сената, и потому задним числом сенат обвинял в катастрофе военных, а военные – сенат. Конечно, слово главнокомандующего было весомым, но только до конца мая 1918 года, когда он вышел в отставку и не мог больше влиять на ход событий. Позднее он подчеркивал и в мемуарах, и в личных беседах, что надлежало судить и казнить только тех, кто совершил во время войны преступления, а остальных отпустить по домам. Но что он считал преступлением, подлежащим наказанию? Участие в боях? Социалистические убеждения?
Многие считали и до сих пор считают его повинным в терроре. После страшных событий 1918 года кличка «lahtari» («мясник») – как называли красные всех белых – надолго пристала к нему. Полную амнистию объявили в июне 1919-го. Но только Зимняя война (1939–1940) восстановила национальное согласие и отчасти реабилитировала Маннергейма.