31 декабря 1917 года три представителя Финляндии – Свинхувуд[194], Энкель и Идман (секретарь Сеймовой комиссии законов) – приехали в Петроград и подали требуемое прошение в канцелярию Совета народных комиссаров. Их просили подождать. Они сидели в комнате, куда постоянно заглядывал Троцкий, как будто кого-то искавший, здесь трещали машинистки на пишущих машинках. Часы шли. Делегаты расположились на окошке и на скамейке, сидя в шубах с шапкой в руке. …Наконец в 11 часов вечера им была выдана бумага.
Свинхувуд считал долгом вежливости поблагодарить Ленина лично. Делегатов провели к нему. – „В чем дело? Вы не довольны? Что-нибудь нехорошо?“
„Нет, все очень хорошо, мы пришли только вас поблагодарить“.
Энкель представил Ленину Свинхувуда. Они пожали друг другу руки. Все формальности были кончены. Свинхувуд вернулся ночным поездом в Гельсингфорс, а Энкель остался заканчивать формальности с Исполнительным комитетом. Сталин от имени президиума комитета предложил, чтобы согласие было дано без промедления»[195].
«Бумага», подписанная Лениным, Троцким и другими народными комиссарам и управляющим делами Совнаркома Бонч-Бруевичем, гласила: «В ответ на обращение финляндского правительства о признании независимости Финляндской республики, Совет народных комиссаров, в полном согласии с принципом права наций не самоопределение, ПОСТАНОВЛЯЕТ:
войти в Центральный исполнительный комитет с предложением: а/ признать государственную независимость Финляндской республики
и б/ организовать, по соглашению с финляндским Правительством, особую Комиссию из представителей обеих сторон для разработки тех практических мероприятий, которые вытекают из отделения Финляндии от России»[196].
Исполнительный комитет Совета народных комиссаров утвердил это постановление 4 января 1918 года, и в тот же день о своем признании Финляндской республики объявили Германия, Франция и Швеция.
В Гельсингфорсе на встречу Нового 1918 года к баронессе Софии Маннергейм собрались друзья – врачи, художники, музыканты. Самым интересным гостем был брат хозяйки, Густав, только что вернувшийся домой после долгого и небезопасного путешествия из Одессы через революционную Россию. «Мы с волнением слушали рассказы генерала о его дороге на север, без дома и мирского имущества. Здесь ему даже не хотели выдать хлебных карточек, поскольку он не числился жителем Гельсингфорса»[197].
По традиции некая гостья гадала всем остальным на картах. Она почему-то отказывалась погадать Густаву, но ее все-таки уговорили. «…Сначала из колоды появился туз, затем второй, третий – все четыре… Что бы это значило? Лучшие карты! Она продолжала. Следом выпали все короли, дамы, валеты и все карты только красной масти. „Что это означает?“ – воскликнули все. Это означало славу, счастье, всеобщую любовь, известность и высокое положение. „Успехи мои более или менее позади“, – усмехнулся Маннергейм. Карты убрали, и еще минуту поговорили о том, какая чепуха предсказания, равно как и сны. И каждый отправился к себе домой в ту темную новогоднюю ночь 1918 года»[198].
Через месяц имя генерала Маннергейма было на устах у всех…
Между Рождеством и Новым годом он совершил рискованную поездку – на несколько дней вернулся в Петроград. Ему необходимо было повидать друзей и еще раз воочию убедиться в безнадежности ситуации. Маннергейм и не предполагал тогда, что навсегда прощается с Россией – той Россией, которую он знал и любил. Скорее всего, он не был осведомлен, что вооруженное сопротивление там уже начинается: бывший Верховный главнокомандующий генерал Алексеев[199] при содействии генерала Корнилова за 9 дней до большевистского переворота начал формирование Добровольческой армии. И сразу же из Петрограда и Москвы стали пробираться на юг – на Дон и Кубань – сотни офицеров, юнкеров, унтер-офицеров, солдат, студентов, гимназистов. Впрочем, сравнивая течение и исход Гражданской войны в России и Финляндии, жалеть, что Маннергейм не подался на Дон, а вернулся на родину, не приходится. Хотя финляндская белая армия родилась одновременно с восстанием красных финнов в столице, правительственный кризис не оказался необратимым, подобно российскому. Здесь было некое определяющее отличие: несмотря на классовую вражду и большевистскую пропаганду, финнов объединяло стремление к независимости, к отделению от России. И, что немаловажно, в Финляндии командование белой армией сразу же сосредоточилось в одних руках и было согласовано с действиями правительства.
Осенью 1917-го Финляндия, как и Россия, стоит на пороге катастрофы. Страну парализуют забастовки и безработица: прекратились военные заказы. Одновременно начинаются трудности с продовольствием – зерно из метрополии поступать перестало, а своим хлебом страна обеспечена лишь на 40 процентов. В сенате и парламенте идет бесконечная борьба между социал-демократами и буржуазными партиями. Даже по такому важному вопросу, как независимость, депутаты не в состоянии прийти к единому решению. Социал-демократы колеблются и упускают момент, когда можно быстро захватить власть (в чем их и упрекал впоследствии Ленин). Многие из них – сторонники независимости и поддерживают предложение буржуазных фракций об отделении от России. Это предложение побеждает в парламенте в декабре 1917 года, хотя и с незначительным перевесом в 12 голосов.
В Финляндии к тому моменту уже образовались две противостоящие военные группировки. С одной стороны – обученные добровольные отряды самообороны «шюцкор». Активисты буржуазных партий формировали их специально для вооруженной борьбы с российскими войсками; шюцкоры и составили позднее костяк белой армии. С другой – отряды рабочих, созданные после февральской революции и зачастую проходящие военную подготовку при помощи русских военных-большевиков. Эти «отряды порядка» осенью 1917 года объединяются в Красную гвардию.
Третья, и весьма значительная, военная сила – находящиеся в Финляндии российские солдаты и матросы Балтийского флота: «Вся Финляндия была наводнена войсками, а русские военные корабли по-прежнему стояли в портах. По улицам слонялись дымящие папиросами солдаты и матросы, распахнутый ворот их матроски бывал иногда заколот дамской брошью. Бескозырка сдвинута на одно ухо, черные сальные волосы топорщатся над другим; некоторые напудрены, и чуть не у всех в руках бумажные цветы; совершенно дегенеративные типы, наглого вида и заносчивой повадки. Они разгуливали с девицами, выглядевшими отнюдь не лучше своих спутников. А отели были переполнены высшей аристократией из России, Прибалтики, Румынии и других стран; в числе других – уволенные дипломаты и придворные, которым удалось спасти часть своего состояния и драгоценностей. Эти утонченные столичные типы с одной стороны, а солдаты и матросы с другой накладывали на Гельсингфорс того времени странную печать»[200].
Даже теперь, век спустя, беседуя с финнами о гражданской войне, чувствуешь, что для многих это не история, а нечто, происходящее в настоящем. Раны, нанесенные гражданской войной финскому обществу и единству нации, саднят по сию пору. Отнюдь не все сограждане считают Маннергейма героем и спасителем независимости. Отношение к нему неоднозначно и порою очень эмоционально, некоторые даже слышать не могут его имени: ведь во время белого террора погибли их предки. Нужно сказать, что историческую память финны сохраняют даже на уровне семьи – почти каждый знает и помнит, откуда родом и кто были его деды и прапрадеды. В официальной историографии долгое время избегали наименования «гражданская война». Принято было считать, что в 1918 году основной целью финской белой армии было разоружить и выдворить русские войска, остававшиеся на территории Финляндии, и тем самым устранить угрозу большевизма и покончить с зависимостью от России. Да и сегодня очень многие, говоря о братоубийственной войне 1918 года, когда по обе стороны фронта сражались финны, называют ее «освободительной». Эта точка зрения утвердилась с легкой руки Маннергейма: в интервью, данном в конце 1929 года, он признается: «Мы делали все возможное, чтобы подчеркнуть, что это была освободительная война»[201]. Это и понятно: многие финны отказались бы воевать против своих, другое дело – идти бить «рюсся»[202].
Все же освобождение страны от русских войск, взбудораженных большевистской пропагандой и представлявших несомненную опасность для независимости Финляндии, было лишь одним из поводов, вызвавших войну. В крупных городах, где были сосредоточены промышленные предприятия – Гельсингфорсе (Хельсинки), Або (Турку), Борго (Пори), Лахти, Выборге и Таммерсфорсе (Тампере), – к тому времени уже существовали организованные группы рабочих, тесно связанные и с местными социал-демократами, и с российскими левыми партиями. Почти половину сельского населения составляли земледельцы-пролетарии: безземельные крестьяне, малоимущие арендаторы и батраки, которых легко было увлечь лозунгом «Земля – крестьянам». По другую сторону находились городская и сельская буржуазия, мелкие землевладельцы и боvльшая часть интеллигенции. Внутри общества было достаточно причин для раскола и войны – классовой, междоусобной, гражданской.
Большевики из России сулили поддержку и оружием, и войсками. В ноябре на съезде социал-демократической партии Финляндии в Гельсингфорсе выступал Сталин, закончивший свою речь примерно так: «Если вы будете нуждаться в нашей помощи, мы подадим ее, по-братски протянув вам руку. В этом вы можете быть уверены». Ленин же в начале января прямо пообещал финским красногвардейцам пятнадцать тысяч винтовок. И все принадлежавшие русской армии склады оружия и боеприпасов на территории Финляндии предполагалось тоже передать красным[203].
Нараставшее напряжение должно было разрешиться – в конце января 1918 года началось восстание рабочих в Гельсингфорсе. И вот тут-то, всего через месяц после возвращения из России, генерал Маннергейм встал во главе наспех собранных войск, армии почти партизанской, не имевшей ни вооружения, ни обмундирования, состоявшей из недисциплинированных шюцкоровских отрядов. К середине мая под его началом – уже организованная регулярная армия, общей численностью около 90 000 человек. Пролетарская революция в Финляндии подавлена, гражданская война окончена, разоруженные русские войска покинули страну.
Все это возникло, разумеется, не на пустом месте. В Гельсингфорсе уже с 1915 года нелегально существовали две подпольные патриотические организации: Военный комитет (в основном – члены Кадетского клуба, бывшие воспитанники Кадетского корпуса во Фридрихсхамне) и так называемый Комитет активистов. В случае восстания против России они должны были руководить финляндскими вооруженными силами. Военный комитет действовал, а вернее, бездействовал до конца 1917 года, когда, наконец, появилась реальная возможность такого руководства: под его началом объединялись отряды шюцкоровцев и активисты Белого движения. Председателем в ноябре был избран генерал-лейтенант русской армии Клас Шарпантье[204]. Фактически это означало, что Шарпантье и будет главнокомандующим финской армией. (Между прочим, он был одним из предшественников Маннергейма в командовании лейб-гвардейским Гродненским гусарским полком, а затем и отдельной кавалерийской бригадой в Варшаве.)