Как-то раз мы с Ярославом забрели в рыболовный магазинчик. Глаза моего друга загорелись, и я смотрел на привычные сокровища с выражением счастья и вдохновения. Мы купили пару блёсен — конечно, металлических рыбок. Одна осталась у Ярослава, вторая — у меня. Ярослав когда-то ловил рыбу: ярко-красную нерку, речную зубатку, серебристого гольца. Они с усатым хозяином магазинчика оказались земляками. Вспоминали северные моря и незамерзающие бухты, устья чистых дальневосточных рек и синеву горных озёр.
— Приходите ещё, парни, — сказал нам хозяин на прощание, обращаясь, конечно, к Ярославу.
Чувствовал ли я себя уязвлённым, перебирая ни разу не охотившихся своих рыбок над столом? Иногда.
Однажды мы очутились возле хмурого бетонного здания с надписью «Анна свободна».
— Общество слепых, — сказал я.
И рассказал Ярославу о том, как слепым читают газеты, а они внимательно слушают. О чае с чабрецом. О Карповиче, старом морском волке, чей прах давно съели водяные чудовища, как он и мечтал.
— Давай зайдём! — воодушевился Ярослав.
Мы позвонили в двери, но нам никто не открыл. А разглядеть что-либо в тёмных окнах было невозможно.
Семье Ярослава дали служебное жильё — квартиру, сыплющуюся на глазах от ветхости. Входили мы всегда осторожно, опасаясь хлопнуть дверью и остаться без стены. Но это семейство, кажется, вдохновляла даже колотая обрешётка, как весенние проталины из-под снега, выглядывающая из-под штукатурки то там, то тут. Дети спали вповалку на матрасах. Кровать — высокая, с кованой спинкой — была только у родителей. На этой реквизитной кровати умирали короли, мучились роженицы, Отелло душил Дездемону. Больше мебели в доме не имелось, и отец Ярослава смеялся: «Запаздывает наш скарб, запаздывает». У них была такая игра. Кто-нибудь из младших спрашивал: «Интересно, а где сейчас наш письменный стол с ящиками?», и Ярослав отвечал: «Хм, думаю, где-нибудь в Красноярске». «А где мои прыгалки?» — «Наверное, уже в Кемерово!»
Ярослав отгородил угол в комнате, где выложил вдоль стены столбики белых кирпичей.
— Древние греки занимались с камнями и брёвнами, — сказал он. — И достигали потрясающих результатов, если верить мифам.
Отжимался он на рёбрах кирпичей, поднимал и опускал их, делал глубокие выпады под названием «Дорожка Шаолиня». Младшие мальчишки пытались ему подражать, пока один из них не уронил кирпич на ногу, за что получил ещё подзатыльник от матери («Шаолиньский», — заверила она).
Ярослав родился в первом браке своего импозантного отца. Браке случайном, скоротечном и давно забытом. Мать он не помнил, справедливо называя матерью вторую жену актёра — театральную костюмершу. Эта женщина смахивала на тёмно-жёлтую плюшевую обезьянку, у меня была такая в детстве: с чёрными глазами-пуговками, покатым лбом и выдающейся челюстью («Где моя замечательная кружка с жирафами?» — говорила женщина, и кто-нибудь из детей радостно выкрикивал: «В Омске!»).
Всё в жизни этой семьи вертелось вокруг театра. Рождением очередного кудрявого негодника отмечались крупные премьеры. Они говорили об этом так свободно, что отсекалась всякая двусмысленность. Они любили друг друга открыто и щедро, отдавая миру свои таланты, своё искусство и своих детей.
Несуразное их хозяйствование, когда дети порой ели раз в день — пирожки в буфете, никого не смущало. Временами они фантазировали: что приготовят в первую очередь, когда всё-таки привезут их кастрюли и электрическую плитку. Но даже самый младший мальчишка готов был отдать последний кусочек редкого обеда гостю.
Семейство Ярослава вело необычайно жизнелюбивый образ жизни. Они старались каждый день уплотнить людьми и событиями, точно спешили куда-то. К ним ходили диковинные гости, невозможные и несовместимые. Откуда-то они притащили крошечную китаянку с коробкой из-под пылесоса в руках. В коробке прятались тонко звенящие чашки, миниатюрные глиняные мисочки и чайнички, пухлые кисточки и льняные салфетки. Она доставала всё это с осторожностью археолога, обнаружившего Венеру Милосскую. На самом дне скрывалась широкая деревянная доска. Китаянка церемонно поставила доску прямо на пол и принялась колдовать. Кипятила воду над переносной горелкой, обнюхивала чайные листья, давала понюхать всем вокруг. Разливала воду плавными дирижёрскими движениями. Белозубо улыбалась. А потом сказала:
— Гунфу-Ча.
Взяла в руки блюдце, произнесла по-русски:
— Земля.
Крышку: