— Кстати, куда ты делась? — спросил я. — Очкарик сказал: пришла вся заплаканная и тут же уволилась.

— О, — вздохнула она. — Дурацкая история. Я распсиховалась. Ко мне начал приставать один старикан.

— Вот чёрт! — выругался я, хотя и подозревал что-то подобное.

— Причём знаете, что я доставляла этому старикану? Какие-то очень умные книги по педагогике, — фыркнула она.

— Точно маньяк, — резюмировал Ярослав, нетерпеливо отсекая часть истории, где ещё не было его.

Девчонка улыбнулась и вдруг прильнула к его плечу, а он поцеловал её в макушку. Мне стало ещё тоскливее, честное слово. Тут к нам подошла артистка — бывшая Офелия, нынешняя жена Карла Валленды. Стала покачиваться с носка на пятку.

— Как дела, молодёжь?

— Всё хорошо, мам, — ответила девчонка.

Когда они очутились рядом, отпали все сомнения — «французская красота», увядающая в одной, плавно расцветала в другой. Как я раньше не сообразил.

— А у вас тут… куртуазно, — сказала артистка. — Он, она и третий.

Кровь прилила к моим щекам, но Ярослав рассмеялся, оценив шутку. Девчонка тоже улыбнулась, и бледные веснушки запрыгали по щекам, будто живые.

— Что вы тут делаете, молодёжь? — с грустью спросила её мать. — В вашем распоряжении — восхитительная звёздная ночь, бесконечные дороги, деревья над головами. А вы что делаете?

И тут меня будто ошпарило:

— Ч-чёрт, а который час?

Я торопился, но прибежал домой в начале одиннадцатого. Мать не спала. Сидела в ночной сорочке за низким столиком из искусственного камня, собирала головоломку. В последнее время это занятие заменяло ей таблетки в синей склянке.

— Извини, задержался в театре, — сказал я. — Эта не приходила?

— Всё хорошо, — ответила мать и устало откинула волосы со лба. На лице белели остатки крема. — Она позвонила и сказала, что больше не будет к нам ходить. У тебя теперь всё хорошо…

Фотография Ярослава на проволоке появилась в газете (я сохранил и эту газету). Он обмолвился, что скоро театр отправится на гастроли — наделавших шуму «Летающих» уже ждали в трёх городах. Девчонки сходили по нему с ума, честное слово. Звали в кино, вздыхали у стеночки. Но он ухитрялся разговаривать с ними так, что никто не обижался и не устраивал обычных в таком деле драм.

Он умудрился не зазнаться. По-прежнему брал в буфете гору пирожков, кормил свою кудрявую ораву. Усиленно занимался спортом. Мы по-прежнему гуляли с ним после уроков, и он рассказывал что-нибудь интересное: как однажды прослушал сигнал «Ветер-раз!» по радио, собрался в школу и попал в настоящую снежную бурю. Или мчался с Большой Земли на катерке вместе с хмурой группой, снаряжённой для розыска беглого рецидивиста, и кто-то дал ему подержать настоящий пистолет, тяжёлый, холодный и гладкий.

Иногда к нам присоединялась Сто пятая, и мы оккупировали скамейку. Глаза у неё оказались зелёными. Если эти двое начинали совсем уж невыносимую возню — кутаться в один шарф, тереться носами, мурлыкать как идиоты, — я оборачивался к ней и громко спрашивал: