Острейшие противоречия между ведущими державами достигли критической точки на Балканах в августе 1914 года. Между тем линии разлома появились ещё в предшествующие годы. Медленный и позорный закат Османской империи усугублялся войнами балканских народов, желавших освободиться от турецкого владычества. По итогам нескольких войн Греция, Сербия и Болгария, получив долгожданную свободу, тут же превратились в марионеток различных европейских государств (Великобритания, Россия, Австрия, Пруссия) и немного изменили характер империалистской дипломатии. Франция оказывала давление на Россию, чтобы проводить более жёсткую политику на Балканах против Австро-Венгрии, которая осенью 1908 года внезапно расширила свои колониальные владения, присоединив Боснию и Герцеговину и осуществив тем самым провокацию в адрес правительства в Санкт-Петербурге. Но царская Россия играла в этой порочной игре политик с позиции силы не менее хищническую роль. Её основная задача не менялась десятилетиями – оказывая циничную поддержку Болгарии и Сербии в их борьбе против Турции под лицемерным лозунгом панславизма, получить контроль не только над Балканами, но и над самой Турцией. Главной целью был захват Константинополя, а значит, и доступ к незамерзающему порту с выходом в Средиземное море. Именно такой была истинная цель создания «союза четырёх держав», направленного против Турции.

Шум, последовавший после аннексии австрийцами Боснии и Герцеговины, разоблачил империалистические амбиции российской либеральной буржуазии, которая потребовала, чтобы Россия активизировалась на Балканах. Правый кадетский лидер Гучков осудил решение царского правительства не вступать в войну за освобождение Боснии и расценил его как предательство славян. Российское правительство, говорил он на страницах «Голоса Москвы», демонстрировало «вялую леность», в то время как русский народ готовился к «неизбежной войне с немецким народом»^[696]. За ширмой этой воинственности скрывался холодный расчёт буржуазии. Она понимала, что взятие Константинополя сулило крупные барыши и контроль над проливами, через которые проходят пути всех торговых судов, направляющихся из Чёрного моря. Струве оценивал боснийский инцидент как национальный позор. Он утверждал, что «основой русской внешней политики должно быть… экономическое господство… в бассейне Чёрного моря»^[697]. «…Проливы должны быть наши, – докладывал царю в марте 1913 года М. В. Родзянко, председатель Государственной думы. – Война будет встречена с радостью и поднимет престиж власти»^[698]. На Балканах также оставались кое-какие неоконченные дела, поскольку значительная их часть (Македония) оставалась под турецким правлением. 26 сентября 1912 года вспыхнула Первая балканская война. Страны Балканского союза – Черногория, Сербия, Болгария и Греция – дружно выступили против Турции. Официально этот конфликт преподнесли как национально-освободительную войну балканских народов против турецких угнетателей. Но за всеми этими лозунгами о свободе и самоопределении народов скрывались хищнические стремления национальных буржуа, за каждым из которых стояли интересы ведущих держав, готовых к решительным действиям против своих конкурентов. Франция, Германия, Великобритания и Австро-Венгрия наблюдали за обстановкой на Балканах с нескрываемой жадностью, страхом и подозрительностью.

Дряхлая Османская империя потерпела в этой войне поражение. Турецкое иго было снято, но ему на смену пришло «национальное» иго сербских, греческих и болгарских помещиков и капиталистов. Более того, последние, пожиная плоды победы, сразу накинулись друг на друга, как собаки, дерущиеся за кость. Лондонский мирный договор, подписанный весной 1913 года, завершил Первую балканскую войну, но его условия, не устраивавшие ни одну из сторон, создали прецедент для начала новой, ещё более разрушительной войны, которая в конечном счёте затронет не только балканские страны, но и государства всего мира. Лондонская мирная конференция официально одобрила участие ведущих держав в балканском конфликте. Это был самоочевидный факт. Позади каждой правящей клики любого из «независимых» балканских режимов лежали интересы ведущих европейских держав. Эти державы образовали два больших блока: Тройственный союз во главе с Германией и Антанту во главе с Великобританией. У Австро-Венгрии и Германии, так же как и у России, были свои интересы на Балканах. На повестке дня стоял вопрос: кому достанется наследство Османской империи? Тогда, как и теперь, все национальные режимы на Балканах были на самом деле агентами главных империалистических государств.

Реакционная роль национальной буржуазии на Балканах была тут же раскрыта её порочным экспансионизмом, нашедшим отражение в таких политических клише, как «Великая Болгария», «Великая Сербия» и «Великая Греция». Всё это было проявлением жадности правящих помещичье-капиталистических кругов, вступивших в сговор с ведущими державами для уничтожения балканских народов. Как результат, 6 июня 1913 года Болгария напала на Грецию и Сербию, началась Вторая балканская война. Предвкушая возможность лёгкой добычи, к войне присоединилась и Румыния. Турция, в свою очередь, выступила против Болгарии, которая в итоге потерпела сокрушительное поражение и потеряла значительную часть своей территории. Это наглядно показывает, насколько пустым оказывается понятие колониального угнетения, если оно покоится на формальном, антидиалектическом основании. Страны, которые прежде играли роль угнетённых колоний, в один миг превратились в свою противоположность. Война с Турцией, как могли бы сказать, имела один относительно прогрессивный аспект. Была поставлена цель: освободить македонцев из-под турецкого ига. Хотя на практике задействованные в конфликте балканские государства, идя к достижению этой цели, уже стремились к росту за счёт борьбы друг с другом. Вторая балканская война носила откровенно реакционный и империалистический характер, так как греческие, болгарские, сербские и румынские правящие клики сражались между собой за раздел останков Османской империи.

В этих событиях не было ничего прогрессивного. Никакое право на самоопределение не вывело балканские страны из того кровавого тупика, в котором они оказались тогда и находятся до сих пор. Единственным способом решения балканского вопроса могла бы стать революция, возглавляемая рабочим классом, и создание демократической балканской федерации. Такой была позиция Ленина, а также всех истовых балканских социалистов и демократов, таких как Христиан Раковский и другие. Как объяснял Ленин, эти «национальные» войны, возглавляемые национальной буржуазией, заберут гораздо больше человеческих жизней, чем грядущие революции. Без пролетарской революции в союзе с беднейшим крестьянством решение балканского вопроса просто немыслимо. Подлинно марксистская программа, с которой связано единственное разрешение противоречивой ситуации на Балканах, была разъяснена Троцким в статье «Балканский вопрос и социал-демократия», которая была опубликована в «Правде» 1 августа 1910 года:

Ленин пришёл к таким же выводам в статье «Балканская война и буржуазный шовинизм».

«Эту задачу, – пишет он, – балканские народы могли решить вдесятеро легче, чем теперь, и с жертвами, во сто раз меньшими, – устройством федеративной балканской республики. Ни национальное угнетение, ни национальная грызня, ни разжигание религиозных различий не были бы возможны при полном и последовательном демократизме. Балканским народам было бы обеспечено действительно быстрое, широкое и свободное развитие»^[700].

Троцкий, как и Ленин, считал, что решение балканского вопроса следует искать не в национальной плоскости, а в области классовой борьбы.

«Исторический залог независимости Балкан и свободы России, – писал он, – в революционном сотрудничестве рабочих Петербурга и Варшавы с рабочими Белграда и Софии»^[701].

Эти строки по-прежнему актуальны, за исключением того, что лозунг демократической федерации следует теперь заменить лозунгом демократической социалистической федерации балканских народов. Это единственный способ преодолеть страшное наследие балканизации, которое не могут побороть ни капитализм, ни сталинизм.

Действительное значение Балканских войн в том, что они наглядно продемонстрировали неизбежность мировой войны. Напряжённость между ведущими империалистическими державами подходила к критической точке, и любой случайный эпизод мог спровоцировать всеобщий конфликт. Единственная надежда на предотвращение войны связывалась не с пацифистскими заявлениями, а с революционным движением рабочего класса. Именно такую позицию заняли Ленин и Роза Люксембург на конгрессах Интернационала, которые предшествовали Первой мировой войне. У международного социалистического движения на первый взгляд было достаточно сил, для того чтобы не допустить начала войны. В 1914 году Второй интернационал был массовой организацией, охватившей 41 партию в 27 странах и насчитывающей в своём составе 12 миллионов трудящихся. Резолюции, принятые подавляющим большинством голосов на Штутгартском и Базельском конгрессах, обязывали Интернационал всеми возможными способами противостоять войне.

Ленин не был ни разжигателем войны, ни пацифистом. Он был революционером до мозга костей. Среди многочисленной клеветы на Ленина одним из наиболее абсурдных обвинений является утверждение о том, что Ленин якобы «желал войны». Это утверждение часто связывается с ошибочным истолкованием его идеи «революционного пораженчества», которое было неправильно понято почти повсеместно. Когда накануне Первой мировой войны польский журналист А. Майкосен спросил у Ленина, хотел бы тот начала военного конфликта, если бы знал, что он ускорит приближение революции, Владимир Ильич дал такой ответ:

В ноябре 1912 года в Базеле состоялся чрезвычайный конгресс Интернационала. Конгресс собрал впечатляющее число делегатов – 555 человек из 23 стран, – продемонстрировав колоссальную мощь международного профсоюзного движения. Преобладающей тенденцией на этом конгрессе стал пацифизм. Выдающийся французский социалист Жан Жорес зачитал антивоенный манифест: «Пролетариат… употребит всю свою энергию для того, чтобы помещать истреблению лучшего цвета всех народов…»^[703] Такого рода общие декларации «за мир» не стоят той бумаги, на которой они написаны, особенно в случае возникновения войны. Чтобы превратить общие призывы в действительную антивоенную программу, требуется нечто иное. Вот почему Ленин настоял на внесении поправки в резолюцию Штутгартского конгресса 1907 года, заявив, что, если вспыхнет война, рабочий класс должен воспользоваться этой ситуацией для свержения капитализма. Это был, по сути, единственный способ остановить войну. Поразительно, но поправку Ленина одобрили тогда единогласно. Как выяснилось позднее, вожди международной социал-демократии умели только голосовать за такие резолюции. Выполнять и соблюдать их они не собирались.

Это было общим правилом во всех партиях Второго интернационала. Революционные программы, включённые часто в общие программы тех или иных социалистических партий, надёжно хранились в ящике стола. Раз в год – на первомайских демонстрациях – их доставали и публично оглашали, после чего опять задвигали в пыльный ящик. Теорию и практику социал-демократии разделяла непреодолимая пропасть. Массы верили в социалистические цели партий, но для большинства вождей, втянутых в разрежённый мир парламентаризма, эти цели в лучшем случае теряли свою актуальность, а в худшем – становились весьма обременительными. Мировоззрение социал-демократических вождей хорошо объяснялось крылатыми словами отца ревизионизма Э. Бернштейна: «Движение – всё, конечная цель – ничто»^[704].

В то время как вожди Второго интернационала убаюкивали рабочих речами о мирных постепенных переменах и реформах, сама капиталистическая система готовилась резко пробудить все общественные классы. Балканские войны не решили ни одной проблемы, а только повысили градус международных отношений, породив едва ли не состояние лихорадки. Македония была поделена между Грецией и Сербией, Румыния захватила кусок болгарской территории – Добруджу. На западе Балкан независимость обрела Албания. Сербия, несмотря на победу в войне, не получила безопасного доступа к Адриатическому морю, хотя в достижении этой цели её активно поддерживала Россия. Болгария, потерпевшая во Второй Балканской войне сокрушительное поражение, горела желанием взять реванш и присоединилась к союзу Австро-Венгрии и Германии. Из страха перед Россией Турция, ещё одна побеждённая сторона, тоже придвинулась поближе к Германии, заключив с ней союз в августе 1914 года. С другой стороны, Сербия и Черногория, пытаясь обезопасить себя от влияния Австро-Венгрии, ещё больше сблизились с Россией. Министр иностранных дел России Сергей Сазонов говорил: «Основная наша задача – обеспечить политическую и экономическую эмансипацию Сербии»^[705]. Мир неумолимо двигался к войне.

Легальная большевистская печать вела в России последовательную антивоенную агитацию, сосредоточившись на разоблачении подлинных военных целей Российской империи на Балканах. Ленин писал: «Против вмешательства в балканскую войну других держав… Война войне! Против всякого вмешательства! За мир! Таковы лозунги рабочих»^[706]. В противоположность сентиментальным хныканьям пацифистов Ленин всегда подходил к вопросу о войне с классовой точки зрения, разоблачая интересы, лежащие в основе патриотических лозунгов. В своих статьях Ленин постоянно осуждал капиталистов и производителей оружия и вскрывал подлинные военные цели российского царизма, демонстрируя их материальную подоплёку и классовое содержание. Пользуясь оборотами речи из адвокатской практики, Ленин призывал всегда ставить вопрос: «Сui prodest?»^[707] Кто выигрывает от гонки вооружений? Не могло быть и речи о присоединении к той или иной стороне в балканском конфликте. Война не могла удовлетворить интересы балканских народов. А сама идея о том, что право на самоопределение того или иного балканского государства может служить оправданием для вовлечения всей Европы в войну, была просто чудовищной. Позднее, в 1915 году, Ленин пояснил, что только в том случае, если бы военный конфликт Сербии и Австро-Венгрии был изолирован от общеевропейской войны, необходимо было бы поддержать Сербию с точки зрения права народов на самоопределение^[708]. Ленин никогда не считал это право раз и навсегда данным и незыблемым. И борьба за самоопределение сербов и других народов ни в коем случае не оправдывала бы погружения мира в масштабную войну. В этом случае, как и всегда, право на самоопределение должно быть подчинено интересам рабочего класса и мировой революции.

Большевики-депутаты в Государственной думе тоже выполнили свой долг по вопросу о Балканских войнах. 12 июня 1913 года Бадаев выступил в Думе против военных ассигнований, заявив, что нельзя давать ни одной копейки на военные расходы^[709]. Была организована массовая антивоенная агитация. На фабриках и заводах принимались резолюции, осуждающие Балканские войны и в то же время предостерегающие об угрозе мировой войны. В Германии, Франции и Великобритании тоже проводились антивоенные демонстрации. В начале рокового 1914 года по всей России прошла волна стачек, посвящённая годовщине Кровавого воскресенья. Бастовали Санкт-Петербург, Рига, Москва, Николаев, Варшава, Тверь, Киев, Двинск, Херсон и другие промышленные центры; в демонстрациях приняли участие 260 тысяч человек. И это было только начало. С 17 по 20 марта в Санкт-Петербурге бастовало 156 тысяч рабочих, в Риге – 60 тысяч рабочих, в Москве – 10 тысяч человек. Ситуация накалилась до предела. В России стремительно создавалась новая революционная ситуация. 22 апреля депутаты от большевиков, меньшевиков и трудовиков были исключены из Государственной думы за «обструкционизм». В знак протеста против этого решения больше 100 тысяч рабочих приняли участие в политических стачках в Москве и Санкт-Петербурге.