При непрерывной слежке полиции за каждым “подозрительным” рабочим нам приходилось прибегать к самым разнообразным ухищрениям, чтобы собираться хотя бы небольшими группами. Обычно, чтобы не привлекать внимания полиции, созывались немногочисленные собрания, не больше 10–20 человек. Помогало летнее время. Под видом прогулки за город группы рабочих отправлялись в пригороды, большей частью за Охту, и забирались в глубину леса. Лес был лучшим убежищем от полицейских шпиков; дальше опушки, в чащу леса, сыщики не рисковали идти: во-первых, там легко было от них ускользнуть, а во-вторых, шпики побаивались расправы в глухом, уединённом месте.

На собраниях шли горячие споры с ликвидаторами. Наша партия призывала рабочих идти на выборы под основными “неурезанными” лозунгами и выбирать в уполномоченные исключительно большевиков. Ликвидаторы не переставали твердить о “единстве”, необходимости выступить единым фронтом, бросить фракционные споры и, конечно, выбирать их кандидатов»^[646].

Отношение большевиков к «объединению всех прогрессивных сил», по словам Бадаева, было вполне определённым:

На первый взгляд, объединение с другими силами задумывалось ради получения более широкого парламентского представительства. Избирательный закон, конечно, был разработан во многом не в пользу рабочего класса. Условия царской избирательной системы были идеальными для всевозможных подтасовок. Рабочие сначала избирали уполномоченных; те, в свою очередь, избирали 160 так называемых выборщиков, доля социал-демократов среди которых составляла 60 процентов. Вместе с примиренцами и разного рода сочувствующими эта цифра составляла бы примерно 83 процента. Большая часть выборщиков из районов, где преобладал рабочий класс, были большевиками. Между тем в других куриях преобладали «средний класс», буржуазия и помещики.

«Избирательный закон, – продолжает Бадаев, – изданный правительством ещё к выборам в I Думу, был построен так, что преобладающее большинство в Думе обеспечивалось буржуазии, помещикам, фабрикантам и дворянам. Выборы были многостепенные. От различных групп населения (помещики, крупные собственники в городах, крестьяне, рабочие и т. д.) избирались сперва выборщики, которые уже потом из своей среды выбирали депутатов. В отношении к рабочим и крестьянам эта система была ещё более сложной: рабочие выбирали сперва уполномоченных, эти последние избирали выборщиков, и уже затем выборщики участвовали в губернском избирательном собрании. Ко всему тому закон предусматривал различные рогатки по цензу, допуская, например, к выборам в городе лишь имевших собственную квартиру»^[648].

Несмотря на все трудности, рабочие выбрали 3500 уполномоченных по всей стране. Социал-демократов среди них было 54 процента, но если учесть всех сочувствующих, то получится приблизительно 80 процентов. Это был выдающийся триумф большевиков, для которых эти выборы, проходившие в очень трудных условиях, напоминали больше бег с препятствиями. Избирательный закон предполагал, что небольшие предприятия, имевшие не менее 50 рабочих (как правило, рабочие на таких фабриках и заводах находились под наибольшим контролем и давлением владельцев производства), посылали одного уполномоченного. Крупные предприятия, работники которых чаще всего поддерживали именно большевиков и проявляли повышенный боевой настрой, посылали одного уполномоченного от каждой тысячи человек. В Санкт-Петербурге из 82 уполномоченных было 26 большевиков, 15 меньшевиков и 41 непартийных сочувствующих РСДРП. Полиция ответила на это серией арестов рабочих уполномоченных. На некоторых предприятиях, где были избраны большевики, работодатели требовали перевыборов.

20 октября на губернском съезде выборщиков в Санкт-Петербурге был выбран в Думу большевик А. Е. Бадаев, чья книга «Большевики в Государственной думе», неоднократно цитируемая выше, по-прежнему является лучшим источником информации по этому вопросу. Во Владимире был избран Ф. Н. Самойлов, в Костроме – Н. Р. Шагов, в Харькове – М. К. Муранов, в Екатеринославе – Г. И. Петровский, в Москве – Р. В. Малиновский, агент-провокатор. В целом социал-демократы выдвинули своих кандидатов в 52 городах и одержали победу в 32 из них. Меньшевики выбрали в Думу семь человек: троих – от Кавказа, их традиционной цитадели, и по одному – от Донской, Иркутской, Таврической и Уфимской губерний. Только трое из них были рабочими. Этот результат ознаменовал собой удивительный триумф большевиков, особенно если учесть тот факт, что у их партии, созданной как нечто самостоятельное не так давно, было очень мало времени для подготовки к выборам. Это стало большим стимулом для всей большевистской организации.

Первым крупным успехом ленинской тактики сочетания легальной и нелегальной работы стали именно выборы в IV Государственную думу от рабочих курий. Прежде социал-демократическая фракция Думы почти полностью контролировалась меньшевиками. Теперь и большевики приступили к активным действиям на парламентской арене. В III Государственной думе социал-демократическая фракция включала в себя 19 депутатов: четыре большевика и пять сочувствующих против десяти меньшевиков-ликвидаторов. Хотя число меньшевиков в думской фракции не было подавляющим, именно они задавали тон всей фракционной работе. Отношения между двумя фракционными лагерями были ещё недостаточно ясны. Ленин тогда ещё не пришёл к выводу о неизбежности раскола. Следовательно, вплоть до 1912–1914 годов социал-демократическая фракция парламента действовала как одно целое.

Положение в IV Думе было совершенно иным. Фракционная борьба достигла своего апогея. Это неизбежно отразилось на социал-демократической группе в парламенте. На выборах в IV Думу большевики получили подавляющее большинство голосов в рабочих куриях. Социал-демократическая фракция в Государственной думе теперь состояла из шести большевиков и семи меньшевиков. Кроме того, один депутат из Польши – Е. И. Ягелло – поддержал меньшевиков, в результате в Думе стало в общей сложности четырнадцать социал-демократов. Большевики получили перевес во всех шести рабочих куриях, представлявших крупнейшие промышленные районы. Депутаты-меньшевики, наоборот, были избраны в нерабочих центрах, главным образом на окраинах, с преобладающим мелкобуржуазным составом населения. Простой подсчёт рабочих в названных районах показывает, за кем именно шли рабочие массы. Бадаев приводит статистику для шести куриальных губерний. Всего здесь насчитывался 1 миллион 8 тысяч рабочих (фабричных и горных), в то время как в восьми губерниях, пославших меньшевиков, рабочих было 214 тысяч. Если принять во внимание Бакинскую губернию, где по закону пролетариат отдельно не выбирал, то в ней было 246 тысяч рабочих. Депутаты-большевики представляли 88,2 процента всех избиравшихся рабочих; у депутатов-меньшевиков, следовательно, было 11,8 процента. И только уродливость самой избирательной системы, специально направленной на уменьшение представительства рабочего класса, привела к такому соотношению сил внутри социал-демократической фракции в Государственной думе.

В большевистское крыло фракции входили исключительно рабочие. Четверо представляли металлургию (Петровский, Муранов, Малиновский и Бадаев), двое – текстильную промышленность (Шагов и Самойлов). Депутаты-большевики были избраны в крупнейших промышленных районах России: Григорий Иванович Петровский был депутатом от Екатеринославской губернии, Матвей Константинович Муранов – от Харьковской губернии, Николай Романович Шагов – от Костромской губернии, Фёдор Никитич Самойлов – от Владимирской губернии, Роман Вацлавович Малиновский – от Московской губернии, а Алексей Егорович Бадаев представлял Петербургскую губернию. Депутаты-меньшевики, напротив, почти полностью были либо представителями интеллигенции, либо квалифицированными рабочими-специалистами. Единственный рабочий среди них, А. Ф. Бурьянов, был сторонником Плеханова. Остальные – верхушка «среднего класса»: М. И. Скобелев, который прежде сотрудничал с Троцким в венской «Правде», был сыном бакинского нефтяного магната; Н. С. Чхеидзе работал журналистом, А. И. Чхенкели – юристом, И. Н. Маньков – бухгалтером. У меньшевиков был перевес в одного человека, но они настаивали на том, что их поддерживает большинство рабочего класса. Это была откровенная ложь. Однако их больший опыт и знание профессиональных секретов парламентской работы позволили им первое время доминировать над большевиками, которые чувствовали себя неловко в этой странной и чуждой им среде. Более того, большевистская фракция Думы, как и многие другие члены ленинской фракции, находилась под сильным влиянием примиренцев и, к сильному раздражению Ленина, сопротивлялись расколу с меньшевиками.

Законы, регулирующие парламентскую деятельность, всегда и везде затрагивают все парламентские фракции рабочих партий реформистского толка. Давление господствующего класса, его идеологии и институтов нигде не проявляется так сильно, как в тепличной парламентской атмосфере. За долгие годы буржуазия отточила все необходимые механизмы подкупа, нажима и разложения парламентских представителей пролетариата. Если последние лишены развитого классового сознания и необходимой теоретической подготовки, которые позволили бы видеть и разоблачать все трюки и манёвры врага, они неизбежно надломятся и увязнут в парламентском болоте комитетов, процедур, регламентов и того хуже. Речь здесь идёт не только о прямой коррупции, карьеризме, взяточничестве и тому подобных вещах, хотя всё это действительно активно используется для подкупа активистов рабочего движения. Среди реформистов правого крыла много юристов, врачей и экономистов, образ жизни и психология которых ближе к образу жизни и психологии буржуазии, чем рабочих, интересы которых они якобы представляют. Даже самые честные левые реформисты, самые преданные рабочие, закалённые годами борьбы, быстро ломаются, попав под влияние утончённой атмосферы этого искусственного парламентского мира, так далёкого от действительных классовых сражений.

Для реформистской партии, которая в любом случае подчиняет всё вопросу избрания членов парламента, независимость парламентской фракции от партии, священное право всякого отдельного депутата «следовать голосу своей совести» принимается как само собой разумеющееся. Для реформистских лидеров это один из способов продемонстрировать их независимость от рабочего класса и полную зависимость от буржуазии. Но для революционной партии, для которой парламентская борьба есть только один из элементов общей борьбы рабочего класса за изменение общества, такое поведение недопустимо. Партия как организованный выразитель идей и поступков наиболее сознательных элементов пролетариата может и должна осуществлять контроль над своими избранными представителями на всех уровнях, особенно – над членами парламента.

Очевидно, что парламент не является идеальной платформой для рабочих-революционеров. Разрежённая атмосфера парламента держала большевистских депутатов в благоговейном страхе перед столь высоким собранием, вынуждая их следовать по пути наименьшего сопротивления. Так, на первой сессии Думы, где проходили выборы председателя, большевики не решились голосовать против кандидатуры, выдвинутой октябристами и поддержанной кадетами. Фракция отказалась зачитать заявление, подготовленное большевистским ЦК, мотивировав это тем, что у них есть своё заявление, которое, однако, не содержало никаких революционных обращений к широким массам. Известны и другие случаи. Например, при голосовании за смету Министерства народного просвещения в рамках обсуждения бюджета страны депутаты-большевики не смогли распознать классовую предвзятость государственной политики в области образования. Ленин был очень встревожен тем, что шестёрку большевиков в Думе раз за разом обводят вокруг пальца.

«Если у нас все шесть по рабочей курии, – писал Владимир Ильич, – нельзя молча подчиняться каким-то сибирякам^[649]. Обязательно шестёрке выступить с самым резким протестом, ежели её майоризируют…»^[650]

Меньшевики попытались создать в Думе противовес ЦК – так называемую «политическую комиссию», состоящую из лидеров думской фракции, которые должны были рассматривать все вопросы и давать «рекомендации». Другими словами, респектабельные парламентарии должны были решать все вопросы, касающиеся думской фракции, не обращаясь к самой партии. Поведение думской фракции вызвало волну критики со стороны рядовых партийных работников, которые чувствовали, что контроль над фракцией ускользает из их рук.

«Примиренческое поведение шести большевистских парламентариев, – комментирует Роберт Маккин, – приняло конкретную форму, проявляя себя разными путями. Они поддержали меньшевиков, осудивших попытку ряда активистов начать массовую стачку в день открытия дверей Государственной думы. Четверо их них, включая Малиновского и Муранова, 15 декабря 1912 года договорились со своими коллегами из лагеря меньшевиков о слиянии двух фракционных газет и о взаимном включении имён депутатов в списки членов соответствующих редколлегий. В тексте фракционной декларации, зачитанной Малиновским 7 декабря 1912 года, была сделана попытка достигнуть компромисса между направленными из-за границы проектами Ленина и Дана. Вопреки утверждению советских историков о том, что большевики настояли на включении в декларацию своих требований и формулировок, при внимательном знакомстве с текстом выясняется, что эти требования опущены. Отчасти это сделано под давлением меньшевиков, которые опасались, что включение этих требований приведёт к обвинениям фракции в совершении преступления. Вместо этого документ ссылался на “полновластное народное представительство” и “всеобщее и равное избирательное право”, но в целом текст документа действительно был создан под контролем большевиков, которые проследили, чтобы в него не попали меньшевистские формулировки о “программе рабочей коалиции при самодержавии” и “культурно-национальной автономии”»^[651].

Пользуясь буржуазно-парламентской фразеологией, депутаты-меньшевики стремились выйти из-под контроля партии и обрести «независимость». При этом они проявляли другую зависимость – от норм буржуазного парламентаризма, а также от требований кадетов и октябристов. На заседании фракции 22 ноября 1907 года меньшевики приняли следующую резолюцию:

«Думская с.-д. фракция есть группа автономная, которая, прислушиваясь к голосу партии, в каждом конкретном случае думской работы решает вопрос самостоятельно»^[652].