Важной частью Пражской конференции стал вопрос о выработке конкретной программы действий для построения партии. Ленин придавал большое значение докладчикам с мест, которые наносили кровь и плоть на скелет его взглядов. Ключевым элементом влияния на рабочих была работа думской фракции. Общая тактическая линия партии на выборах, по мнению Ленина, должна быть следующей. Во-первых, партия должна вести решительную борьбу против царизма и поддерживающих его буржуазно-крепостнических партий. Во-вторых, необходимо разоблачать перед рабочими сущность либералов, оставаясь при этом независимыми от них. Думская фракция должна стремиться к боевому соглашению только с представителями революционной мелкой буржуазии (крестьянства) – трудовиков и эсеров. Партия была обязана повсеместно выставить своих кандидатов, при определённых условиях допускалось заключать соглашения с «другими группами» против ликвидаторов. В резолюции отмечалось:

Помимо упомянутых групп и течений, на Пражской конференции была ещё одна «неофициальная» сторона. Царской тайной полиции – охранке – удалось внедрить своих агентов на всех партийных уровнях. Некоторые из них имели репутацию уважаемых социал-демократов, а двое вообще присутствовали в числе делегатов на конференции в Праге. Делегатом от Москвы был не кто иной, как печально известный провокатор Роман Вацлавович Малиновский, депутат Государственной думы от социал-демократической фракции. Другим агентом был А. С. Романов, делегат от Центрально-Промышленного района. Каждое выступление на конференции и каждая её резолюция были известны полиции благодаря добросовестной работе секретных агентов. Для защиты членов нового Центрального комитета от возможных арестов использовались особые заговорщические методы. Во время закрытой баллотировки каждый делегат писал псевдоним выставившего свою кандидатуру лица и передавал его Ленину. Результат голосования не предавали огласке. Но Роман Малиновский, высококвалифицированный провокатор, сделал всё возможное, чтобы завоевать доверие Ленина. Ему удалось войти в новоизбранный Центральный комитет и стать депутатом Думы от социал-демократов. Во всех оппозиционных партиях страны были агенты Охранного отделения. Это привело к тому, что в феврале и марте 1912 года партия подверглась серии арестов в результате полицейских операций. Говоря о делах в столице, Ленин в письме от 28 марта 1912 года отмечал, что «там дела плохи»^[619].

Присутствие шпионов в руководстве партии говорит о том, что тайная царская полиция работала чрезвычайно эффективно. То был не единственный случай. Тактика провокации и шпионажа за продолжительный период была отточена Охранным отделением до совершенства. Партия большевиков постоянно страдала от деятельности секретных агентов, которым удавалось проникать и на руководящие позиции. Так, например, агент Яков Абрамович Житомирский ещё до событий 1905 года внедрился в нелегальную партийную организацию в Берлине, занял в ней ключевой пост и даже сотрудничал с Осипом Пятницким, который отвечал за пересылку большевистской литературы в Россию. «По всем приметам он был одним из нас, – вспоминает Зеликсон-Бобровская, – искренним, стопроцентным большевиком»^[620]. После поражения Декабрьского восстания в Москве и переноса большевистского центра за границу, Житомирский предложил свои услуги, обещая помочь восстановить прежние связи в Европе и организовать транспортировку нелегальной большевистской литературы в Россию. Его предложение было принято. Спустя какое-то время он вошёл в состав Технической комиссии ЦК, отвечающей за всю нелегальную работу. В результате царские власти всегда были на шаг впереди. Большевистские группы одна за другой разоблачались и подвергались полицейским облавам. Только в 1911 году Житомирский был заподозрен в провокации и был уволен Охранным отделением прежде, чем его удалось бы привлечь к ответственности. На его место пришли новые люди.

Поразительные успехи охранки, связанные со внедрением агентов не только в организации большевиков, но и в революционное движение в целом, объясняются множеством причин. Как мы уже видели, поражение революции 1905 года привело к повсеместной деморализации, главным – но не единственным – образом среди интеллигенции. Многие люди утратили ориентиры. Идеологическое отступление, скептицизм, цинизм, предательства – всё это естественные побочные продукты таких периодов, отнюдь не редких в истории движения. Революционер, лишённый необходимой теоретической подготовки и твёрдости характера, брошенный в тюрьму, где специально обученные люди выбивают из него показания, может не выдержать колоссального давления и сломаться. Переход таких людей в лагерь врага имеет логическое объяснение. Кажущуюся лёгкость, с которой некоторые агенты достигали вершин, тоже нетрудно понять. В условиях разнузданной реакции, когда партийные организации разгромлены, а наиболее опытные люди томятся в тюрьмах и ссылках, на место прежних партийных работников приходят новые, неопытные. В такую среду намного проще внедрить секретных агентов. Принимая во внимание колоссальную нехватку квалифицированных кадров, любой новичок, обладающий хоть какими-нибудь способностями, имел возможность быстро выйти на лидирующие позиции. И этот путь можно облегчить, просто арестовав того, кто препятствует твоему движению.

Исходя из этих соображений, нетрудно объяснить и феномен Романа Малиновского. Поляк по происхождению, Малиновский был способным малым, умным и энергичным, хотя и с чертами авантюриста. До переезда в Москву он был секретарём правления Петербургского союза металлистов. За партийную работу он несколько раз арестовывался московской охранкой. Его репутация среди партийцев была безупречной, и переход этого человека на тёмную сторону представляется чем-то невероятным. Как бы то ни было, в 1910 году он стал тайным агентом царской полиции. Именно полиция помогла ему, кандидату от большевиков, пройти в Государственную думу, организовав аресты альтернативных кандидатов. Полицейские досье показывают, что за каждый арест Малиновскому платили 500–700 рублей и выше. Но такой человек, как Малиновский, работал не только ради денег. Существуют авантюристы, люди без устоявшихся принципов, которые живут ради сильных ощущений, ради риска и в какой-то степени упиваются возможностью играть ту или иную роль, обманывать людей и т. д. В преступном мире такие люди часто избирают карьеру мошенников, пока их не поймают. Роман Малиновский был тем самым деморализованным бывшим революционером, в котором цинизм полностью задушил классовый инстинкт и разрушил совесть. Безрассудство, удовольствие от возможности пускать людям пыль в глаза, двойная игра, полная опасностей жизнь настоящего шпиона – всё это может притупить у человека чувство предательства и осознание того, что он делает. Малиновский, по всей вероятности, действительно гордился своей «работой», которая до поры до времени приносила свои дивиденды.

Во время своего пребывания в Думе Малиновский проделал настолько хорошую работу и был настолько популярен, что никому и в голову не могло прийти, что он – агент охранки. Когда меньшевики попытались было обвинить его в этом, Ленин с негодованием отмёл все эти гнусные предположения. Это вполне объяснимо. Ядовитая фракционная борьба порождала о людях всевозможные непроверенные слухи. Ленин искренне считал, что сплетни и слухи о ведущем члене большевистской фракции Государственной думы порождены обычной фракционной злобой и происками врагов. В своих мемуарах Зеликсон-Бобровская описывает атмосферу в московских партийных кругах накануне Пражской конференции. Её брат был арестован вскоре после того, как сообщил Малиновскому, готовящемуся отправиться в Прагу в качестве делегата, адреса и места для тайных встреч революционеров. В их квартире устроили засаду. «Когда мне разрешили свидание с братом, – пишет Цецилия Самойловна, – он успел шепнуть мне: “В Москве появился шпион. Я убедился в этом после первого допроса. Они знают абсолютно всё”. Меньше всего мы подозревали Малиновского – кто угодно, только не его. Он был нашей восходящей звездой, речи которой с думской трибуны позже привлекали всеобщее внимание»^[621].

Как бы то ни было, проникновения агентов в революционные организации, провокации, шпионаж, аресты, если посмотреть на это шире, ничем не помогли самодержавию. Давно подмечено, что исторически несостоятельные режимы придают чрезмерное значение мнимой силе государства, особенно его технической стороне – репрессивному аппарату. Это не более чем предрассудок, который иногда проникает в умы и некоторых «марксистов», которые невероятным и странным образом испытывают священный трепет перед мощью государства, зеркально отражая заблуждения правящего класса. Любое сильное государство может фактически превратиться в пыль, как только оно столкнётся с организованной силой масс, решивших положить конец своему рабству путём изменения общественного строя. Трудно себе представить более мощное государство, чем Российская империя, с её могучей армией, многочисленными полицейскими отрядами, казачьими резервами и безграничной бюрократией. Одним из важнейших рычагов этого государства, как и любого другого, была тайная полиция. Здесь искусство провокации было поднято до недосягаемых высот. Но в решающий исторический момент всё это уже не имело никакого значения. Рабочий класс под руководством большевистской партии просто отмахнулся от всего этого рукой.

Разумеется, революционная организация примет все возможные меры, препятствуя попыткам капиталистического государства внедрить шпионов в её ряды (шпионаж присущ даже самым «демократическим» государствам). Но в конце концов такая деятельность государства ничего не решает, более того, она может оказаться даже контрпродуктивной. Как это ни парадоксально, агенты, подобные Малиновскому, чтобы избежать подозрений, вынуждены сами вести революционную работу. Через несколько лет после того, как большевики пришли к власти, Ленин философски смотрел на дело Малиновского. Конечно, Роман Вацлавович предал десятки свои товарищей, обрёк их на тяжёлый труд и даже смерть. С другой стороны, он помог партии создать легальную ежедневную газету «Правда». Одной рукой он отправлял товарищей в тюрьму, другой – строил революционную партию. Такова ирония судьбы! Подобные ситуации сопровождали Малиновского до самой смерти. Когда накануне Первой мировой войны он внезапно исчез, дав меньшевикам повод удвоить на него нападки, Ленин, несмотря на неприятность этого инцидента, продолжал доверять ему. Когда Малиновский, будучи почти разоблачённым, был вынужден отказаться от депутатского мандата и покинуть Россию, ничего не понявшие большевики… обвинили его в трусливом дезертирстве и исключили из партии!

Только после Октябрьской революции, когда большевики получили доступ к архивам полиции, они узнали горькую правду о действительной роли Малиновского. То, что произошло дальше, больше напоминает детективный сюжет для какого-нибудь шпионского романа. Когда в России открывали царские архивы, Малиновский работал в Германии советским дипломатом. Получив роковой вызов в Москву, он, должно быть, сразу догадался, что его раскусили. Он мог без проблем ускользнуть, но всё-таки решил вернуться в Россию. Почему он поступил именно так? Он был настолько деморализован, что не думал о своём будущем? Или он, что более вероятно, решил продемонстрировать лояльность революции и тем самым заслужить прощения партии? Как бы то ни было, финал этой драматической пьесы ему не удался. Малиновский расплатился за свои преступления собственной жизнью.

Вскоре по завершении Пражской конференции, 28 февраля 1912 года, меньшевики и все прочие группы организовали в Париже специальное совещание. Раскол был признан очевидным фактом. На парижском совещании присутствовали: Заграничный комитет Бунда, группа Плеханова, группа «Вперёд», представители «Голоса социал-демократа», сторонники Троцкого и примиренцы. Они обрушились на большевиков, обвинив их в «раскольничестве» и «государственном перевороте». Как и в прежних случаях, они подняли за границей шум, заполонив статьями социал-демократическую печать и направив протест в Международное социалистическое бюро. Но всё это было напрасно. Раскол между революционным марксизмом и оппортунизмом в России предвосхитил раскол в международном рабочем движении, случившийся в 1914 году. Хотя никто не мог предвидеть ужасного предательства, совершённого вождями Второго интернационала в ходе Первой мировой войны, Ленин, опираясь на российский опыт и отношение к нему лидеров Интернационала, не побоялся сделать вывод о грядущем широком столкновении марксизма и оппортунизма. Касаясь положения в Социал-демократической партии Германии, он отмечал, что в ней «снаружи единство, а внутри два разных течения»^[622], и предвидел неизбежность конфликта между ними.

Ленин считал, что на Пражской конференции началось возрождение партии. После конференции он писал Максиму Горькому: «Наконец удалось – вопреки ликвидаторской сволочи – возродить партию и её Центральный комитет»^[623]. Он надеялся, что, освободившись от препятствий, которые чинили партии меньшевики, революционеры могут всецело посвятить себя задаче завоевания авторитета в глазах рабочего класса. Между тем процесс отделения революционного крыла проходил непросто и не без конфликтов. Реакция других течений на Пражскую конференцию была предсказуемо истеричной, и, зная об этом, многие большевики продолжали колебаться.

«Впрочем, среди наших идёт здесь грызня и поливание грязью, какой давно не было, – пишет Ленин сестре Анне Ильиничне, описывая атмосферу в эмигрантской среде, – да едва ли когда и было. Все группы, подгруппы ополчились против последней конференции и её устроителей, так что дело буквально до драки доходило на здешних собраниях»^[624].

Хуже всего то, что многие активисты внутри страны, в том числе большевики, были примиренцами. Позднее Ленин сообщал Горькому, что рабочая молодёжь в России «яростно настроена против заграницы»^[625]. Переписка Ленина в первые месяцы после Пражской конференции свидетельствует о том, что вождь большевиков был очень обеспокоен. 28 марта 1912 года он писал своим сторонникам в России: «Меня страшно огорчает и волнует полная дезорганизация наших (и ваших) сношений и связей. Поистине, есть от чего в отчаяние прийти!» Он признавал, что в Санкт-Петербурге «дела плохи». И не только в Санкт-Петербурге: «Резолюций о требовании денег ниоткуда, ни одной! [Речь идёт о большевистских деньгах, переданных на хранение Второму интернационалу.] Просто позор. Ни из Тифлиса, ни из Баку (центры страшно важные) ни звука толком, были ли доклады? где резолюции? Стыд и срам!»^[626] Позже он писал: «Ликвидаторам напрасно не отвечаете. Это большая ошибка»^[627]. И таких писем много.

Между тем противники Пражской конференции не сидели сложа руки. В августе 1912 года Троцкий попытался организовать в Вене ещё одну конференцию, но, как только слово взяли ликвидаторы, он осознал безнадёжность положения, в котором оказался. Много лет спустя Троцкий так писал о событиях лета 1912 года:

«В 1912 г., когда с несомненностью обнаружился новый политический подъём, я сделал попытку созвать объединительную конференцию из представителей всех социал-демократических фракций. Что в тот период надежды на восстановление единства русской социал-демократии были свойственны не только мне, показывает пример Розы Люксембург. Летом 1911 г. она писала: “Несмотря на всё, единство партии может быть ещё спасено, если заставить обе стороны совместно созвать конференцию”.

В августе 1911 г. она повторяет: “Единственный путь спасти единство – это осуществить общую конференцию из людей, посланных из России, ибо люди в России все хотят мира и единства, и они представляют единственную силу, которая может привести в разум заграничных петухов”.

В среде самих большевиков примиренческие тенденции в тот период были очень сильны, и я не терял надежды, что это побудит и Ленина принять участие в общей конференции. Однако Ленин воспротивился объединению со всей силой. Весь дальнейший ход событий показал, что Ленин был прав. Конференция в Вене собралась в августе 1912 г. без большевиков, и я оказался формально в “блоке” с меньшевиками и отдельными группами большевиков-диссидентов. Политической базы у этого блока не было, по всем основным вопросам я расходился с меньшевиками. Борьба с ними возобновилась на второй же день после конференции. Острые конфликты вырастали повседневно из глубокой противоположности двух тенденций: социально-революционной и демократически-реформистской.

“Из письма Троцкого, – пишет Аксельрод 4 мая, незадолго до конференции, – я вынес весьма тяжёлое для меня впечатление, что у него и желания нет действительно, серьёзно сблизиться с нами и нашими друзьями в России… для совместной борьбы против врага”. Такого намерения: объединиться с меньшевиками для борьбы с большевиками – у меня действительно не было и быть не могло. После конференции Мартов жалуется в письме к Аксельроду на то, что Троцкий возрождает “худшие нравы ленинско-плехановского литераторского индивидуализма”. Опубликованная несколько лет тому назад переписка Аксельрода и Мартова свидетельствует об их совершенно неподдельной ненависти ко мне. Несмотря на отделявшую меня от них пропасть, у меня к ним этого чувства не было никогда. И сейчас я с благодарностью вспоминаю, что в молодые свои годы многим был им обязан.

Эпизод Августовского блока вошёл во все “антитроцкистские” учебники эпохи эпигонства. Для новичков и невежд прошлое изображается при этом так, будто большевизм сразу вышел из исторической лаборатории во всеоружии. Между тем история борьбы большевиков с меньшевиками есть в то же время история непрерывных объединительных попыток. Вернувшись в Россию в 17 году, Ленин делает последнюю попытку договориться с меньшевиками-интернационалистами. Когда я в мае прибыл из Америки, большинство социал-демократических организаций в провинции состояло из объединённых большевиков и меньшевиков. На партийном совещании в марте 1917 г., за несколько дней до приезда Ленина, Сталин проповедовал объединение с партией Церетели. Уже после Октябрьской революции Зиновьев, Каменев, Рыков, Луначарский и десятки других бешено боролись за коалицию с эсерами и меньшевиками. И эти люди пытаются ныне поддерживать своё идейное существование страшными сказками о Венской объединительной конференции 1912 года!»^[628]