Тон этого письма свидетельствует о том, что Ленин с самого начала скептически относился к перспективам единства. Это было ясно ещё во время его неистовой, бурной полемики с коллегами-примиренцами. В конце концов Ленин был вынужден уступить, но напоследок он предоставил своим товарищам шанс сделать последнюю попытку («посмотрим, удастся ли»). Чтобы убедить своих коллег, требовалось получить этот опыт. «Ильич считал, что надо было, не сдавая ни на йоту принципиальной позиции, идти на максимальные уступки в области организационной»^[587], – пишет Крупская.

Сразу после пленума Ленин созвал на встречу членов большевистской фракции. Этот факт показывает, что обе фракции продолжали действовать как ни в чём не бывало. Иначе говоря, пленум не добился решения поставленных проблем. Любое соглашение с меньшевиками-ликвидаторами могло быть только временным и непрочным. Переплетать революцию с реформизмом суть то же самое, что смешивать масло с водой. Рост разногласий между большевиками и меньшевиками обессмыслил решения Январского пленума, оставив Троцкого в несуразном блоке с меньшевиками, с которыми политически у него не было ничего общего. «Правда» продолжала призывать к единству, но сама жизнь показывала, что эта позиция безнадёжно устарела. В ноябре 1910 года Троцкий попытался созвать партийную конференцию. Ленин назвал инициативу Троцкого «беспринципным авантюризмом». Имея за плечами четырёхлетний опыт попыток объединения партии, Ленин, должно быть, твёрдо решил, что рано или поздно раскол неизбежен. Поведение меньшевиков-ликвидаторов стало преградой к развитию рабочего класса. Ленин никогда не боялся делать смелые выводы, если то было в интересах революционного движения. Проблема была в том, что его товарищи, которых он хотел повести за собой, отнюдь не стремились следовать за ним.

Рост революционного движения привёл к дальнейшему обострению внутрипартийных противоречий. В то время как массы двигались влево, меньшевики-ликвидаторы углублялись вправо, прямиком в направлении раскола. О примирении не могло быть и речи, Январский пленум не выполнил поставленную перед ним задачу. Ленинскую оценку этого пленума вскоре подтвердили события. Ликвидаторы, как мы видели, без зазрения совести нарушили все соглашения. Громко провозглашая достоинства единства, фракции между тем поддерживали свои обособленные фракционные центры и аппараты. В тот же день, когда ликвидаторы присягнули на верность единству, они приступили к организации общественной фракции вокруг журналов «Наша заря» и «Дело жизни». Эти люди (Потресов, Левицкий и так далее) представляли крайне правое крыло в меньшевизме. Другая фракция меньшевиков возникла вокруг «Голоса социал-демократа» (Мартов, Дан, Аксельрод); её составляли «стыдливые ликвидаторы», которые стояли намного ближе к упомянутому выше течению, чем к революционному крылу партии. Что касается левых, то группа «Вперёд» (Богданов, Луначарский, Алексинский) продолжала свою фракционную деятельность, фактически отколовшись от большевиков и занимаясь организацией собственных фракционных «партшкол». Как это ни странно, но крайне левые вперёдовцы часто оказывались в беспринципном блоке с меньшевиками против большевиков.

Фракционная борьба на заднем плане не только продолжалась, но и усиливалась, всё ближе подводя стороны к расколу. Меньшевистский «Голос социал-демократа» продолжал критиковать нелегальные партийные группы и партийных меньшевиков. Мартов, Дан, Аксельрод и Мартынов опубликовали своего рода «манифест», призывающий к учреждению «легальной открытой партии» и т. д. Другими словами, соглашения, принятые на Январском пленуме, не стоили той бумаги, на которой были записаны. К концу 1910 года Ленин уже требовал возвращения большевистских средств – разумеется, безуспешно. Ленин нисколько не был удивлён этим положением вещей. Он уже давно предвидел такой итог. Опыт пленума, который он изначально считал «идиотским» и «роковым»^[588], был нужен ему для того, чтобы убедить своих товарищей в невозможности прийти к согласию.

«Я не вижу возможности вести плодотворную работу с ликвидаторами справа и слева, – говорил Ленин Каменеву, – и в особенности с Троцким, но я не возражаю против Вашей поездки в Вену, чтобы Вы сами убедились в правоте моих слов»^[589].

И Ленин оказался прав. Каменев, поссорившись с Троцким, покинул редколлегию «Правды» 13 августа 1910 года.

Даже после того, как стало ясно, что меньшевики не собираются исполнять решения пленума, большевики-примиренцы продолжали бесплодные попытки добиться «единства». Большевистские члены Центрального комитета вели бесконечные переговоры с ликвидаторами с целью организации нового ЦК, но не преуспели в них. В своих воспоминаниях Пятницкий описывает эйфорию примиренца Ногина после Январского пленума:

Это были совершенно необоснованные иллюзии. Решения Январского пленума потеряли свою силу ещё до того, как успели высохнуть чернила на бумаге. Большевики находились в более слабом положении, чем прежде. Возможность проведения ими правильного курса через редколлегию газеты «Социал-демократ» теперь зависела от Юлиана Мархлевского – представителя редакции от социал-демократии Польши и Литвы. Финансовое положение большевиков было тяжёлым и зависело от помощи Заграничного бюро ЦК РСДРП. Большевики оказались в невыносимой ситуации, усугублённой вдобавок тем, что они были единственными, кто выполнил решения пленума. Политика примиренчества всё больше дискредитировала себя. В 1911 году Ленин во многом справедливо отмечал, что события, имевшие место после Январского пленума, в течение года истощали силы партии. Однако неудача большевиков была больше кажущейся, чем действительной. Решающее значение имело не то, что творилось наверху в результате искусственных комбинаций, а то, что происходило в России на местном уровне. После неудачи январской авантюры по всей стране возобновилось восстановление отношений большевиков и партийных меньшевиков. Украина, Саратов, Урал, Нижний Новгород, Латвия – эти и другие регионы были вовлечены в процесс перегруппировки сил. В России большая часть рабочих-меньшевиков поддерживала Плеханова, и теперь, участвуя в совместных действиях, они стали ещё ближе к большевикам.

Чрезвычайно важно, что Ленин, наблюдая за поведением вождей мирового социалистического движения в российском внутрипартийном споре, стал осознавать оппортунизм как международное явление. До этого момента он считал себя ортодоксальным каутскианцем – в период, когда Каутский держался (или, по крайней мере, делал вид, что держится) левее Второго интернационала. Однако выжидающая роль Каутского в борьбе между левым и правым крыльями РСДРП вызвала у Ленина серьёзные сомнения по поводу его оценки немецкого социал-демократа. Ленина удивляла реакция вождей Социалистического интернационала. Более того, он был глубоко потрясён и оскорблён беспринципным поведением Каутского и других членов Интернационала, которые на деле поддерживали примиренцев, публикуя их статьи в международной социал-демократической прессе. Догадки Ленина полностью подтвердились после событий августа 1914 года, когда Каутский вместе с другими вождями Социал-демократической партии Германии, за исключением почтенного Карла Либкнехта, позорно предали дело мирового социализма.

Очень резкий тон Ленина объяснялся тем, что он был полностью изолирован внутри собственной фракции. Он видел дальше других, но не мог действовать так, как хотелось именно ему. Сам Ленин пришёл к выводу, что после стольких колебаний раскол абсолютно неизбежен. Линией водораздела для Ленина, вероятно, стал 1910 год. Как бы то ни было, действительный раскол произошёл только два года спустя. Это было неслучайно. Ленина раз за разом баллотировали в руководство большевистской фракции. В некотором смысле в этом не было ничего удивительного. Не стоит забывать, что сама идея раскола между социал-демократами революционного и реформистского толка на тот момент не имела аналогов в истории. (За исключением разве что Франции, где ранее имел место раскол между сторонниками Жюля Геда и последователями взглядов Жана Жореса, и Болгарии, где «широкие» социалисты разошлись с «узкими». Оба этих примера, разумеется, не являются прямыми аналогиями тому, что происходило в России, но, однако, достойны упоминания.) Раскол в мировом социалистическом движении произошёл только в 1914–1915 годах. Травма августа 1914 года пока ещё принадлежала будущему.

Говорят, что самый тёмный час – перед рассветом. Накануне нового революционного подъёма положение Ленина казалось безнадёжным. Два из трёх ведущих центров РСДРП – Заграничное и Русское бюро ЦК – находились под контролем примиренцев и ликвидаторов (в последнем случае). Большевики из Русского бюро (внутри страны) были примиренцами (сначала Дубровинский и Гольденберг, затем, после их ареста, Ногин и Лейтейзен), постоянно гоняющимися за возможностью соглашения с ликвидаторами (И. А. Исув, П. А. Бронштейн, К. М. Ермолаев). Ленин был возмущён тактикой своих сторонников, идущих на компромисс, и настойчиво требовал их сближения с партийными меньшевиками и непримиримой борьбы с «беспринципным блоком» Январского пленума. Противники Ленина качали головой и бормотали о «сектантстве».

Положение внутри страны оставляло желать лучшего. Накануне нового революционного подъёма большевистские организации находились в крайне ослабленном состоянии. Весной 1911 года Ленин характеризовал обстановку в партии следующим образом:

Роберт Маккин, исследователь рабочего движения в Санкт-Петербурге в тот период, отмечает:

Судьба РСДРП, особенно её революционного крыла, казалось, была предрешена. И всё-таки существовали незримые силы, готовые в любой момент кардинально изменить ситуацию. Ключ к изменениям следует искать в экономическом базисе, на котором зиждется политическая надстройка и общественная жизнь в целом. Экономическая депрессия, разгоревшаяся вслед за поражением Декабрьского восстания 1905 года, окончательно обрубила крылья рабочему классу. Троцкий блестяще предсказал, что российские рабочие смогут вернуться к активным действиям только с новым экономическим ростом. К началу 1910 года экономическая ситуация стала улучшаться, а рабочее движение – возрождаться, правда, медленными шагами. Увеличилось число стачек, некоторые из которых с переменным успехом достигали поставленных целей (увеличение зарплат и улучшение социальных условий). На повестке дня встал вопрос о крайней необходимости восстановления партии. Но каким образом? Какими методами и действиями? Мнения по этому поводу в очередной раз разошлись. Более того, споры по этому вопросу стали ещё более жёсткими, чем прежде, особенно в эмиграции, где они отличались особенно ядовитым характером.

Как только рабочие двинулись в революционном направлении, общее положение стало выправляться. Именно на это рассчитывал Ленин, и события подтвердили правильность его догадок. Рост рабочего движения вдохнул новую жизнь в нелегальные партийные кружки. Разыскивая проводника для своих идей и устремлений, рабочие вполне естественно обратились к лозунгам уже знакомой им по предыдущему периоду Российской социал-демократической партии. Новые слои рабочих не знали о внутрипартийных расколах и дрязгах. Большинство из них никогда не читало партийных программ и уставов. Но, как только они двинулись к изменению общества, они органично сплотились в традиционную массовую организацию. Здесь тактика Ленина нашла ещё одно блестящее своё подтверждение. Если бы большевики в своё время уступили ультралевому нетерпению Богданова и оставили партию, они оказались бы в полной изоляции. Конечно, они бы всё равно росли. Но на каждого рабочего, который вступил бы в их ряды, пришлось бы не менее ста рабочих, которые вступили бы в ряды РСДРП. Партия преобразилась благодаря притоку новых рабочих и молодёжи. Повсеместно возникали новые группы. К 1912 году в тифлисской организации РСДРП было 100 человек. На Урале возникли группы из 40–50 участников. Главными бенефициарами этого роста стали нелегальные революционные группы большевиков и меньшевики-партийцы. Новые люди несли им глоток свежего воздуха и сразу стремились к левому крылу, то есть к ленинцам, которые были более активными, воинственными и лучше организованными, чем все остальные. Переход широких масс к борьбе вызвал рост активного участия в партии. Новые члены, присоединяясь к партии, тут же попадали под очарование большевиков. Авторитет большевиков как левого крыла РСДРП и их поддержка росли не по дням, а по часам – того требовала новая революционная ситуация.