Однако на какое-то время единый фронт с группой Плеханова придал сторонникам Ленина новые силы. «От души рад плехановскому повороту… – писал вождю большевиков Орджоникидзе, – если в настоящее время он на самом деле останется на занимаемой позиции, это будет, безусловно, плюсом для партии»^[567]. Эти надежды, увы, были напрасными. Полному восстановлению отношений между Плехановым и большевиками мешали организационные вопросы. С политической точки зрения Плеханов оставался меньшевиком, не желающим перерезать пуповину, связывавшую его со старыми друзьями. Он с необходимостью снова повернул направо – и в этот раз навсегда. Во время Первой мировой войны он оказался в лагере реакционного патриотизма, и в этом выдающемся человеке окончательно погасли последние искорки революционера. Но, как бы то ни было, непродолжительное сотрудничество ленинцев и плехановцев оказалось весьма продуктивным. Многие меньшевики-партийцы впоследствии стали убеждёнными большевиками.

Первой и самой насущной потребностью стало разрешение горячего конфликта с ультралевыми отзовистами. В июне 1909 года в Париже собралась расширенная редакция «Пролетария». В действительности это было совещание центра большевистской фракции. Ленин рассчитывал, что эта встреча послужит укреплению руководящего состава большевиков. На этой встрече произошло столкновение по одному принципиальному вопросу, которое наглядно показало разницу между ленинизмом и ультралевизмом. Богданов призывал к созыву чисто большевистского съезда, то есть он выступал за то, чтобы большевики отделились от Российской социал-демократической рабочей партии и составили самостоятельную политическую партию. Требование чисто большевистского съезда было поддержано другими ультралевыми большевиками: Шанцером, Лядовым и Соколовым (Вольским). Такого рода доктринёрство призывает к «независимости» революционной партии, безотносительно к тому, два человека в её составе или два миллиона человек, что является излюбленным приёмом ультралевых на протяжении всей истории. Всё это не имеет ничего общего с умелой и гибкой тактикой Ленина, которая всегда диктовалась необходимостью объединения с массами. В первую очередь требовалось завоевать расположение передовых слоёв рабочего класса, которые были организованы в России в РСДРП. Возникновение ликвидаторской тенденции в правом крыле РСДРП не было аргументом в пользу раскола революционного крыла. Напротив, оно свидетельствовало о необходимости удвоения сил в борьбе с правым крылом, чтобы обезопасить рабочих от чуждого им влияния. От результатов этой борьбы зависело будущее революции в России.

Аргумент Богданова об отделении от РСДРП для создания «независимой» революционной партии был неверен по существу. Фактически большевики всегда были независимы в том смысле, что они никогда не шли на компромисс, если дело касалось защиты их революционной программы, тактики и теории. Но этого недостаточно. Необходимо найти способ донести эти идеи до рабочего класса, начиная с самых передовых, организованных слоёв. Но, поскольку значительная часть рабочих в стране всё ещё находилась под влиянием меньшевиков, требовалось продолжать работу внутри РСДРП и бороться за победу большинства. Так считал Ленин. Но для этого необходимо было организовать революционное крыло как отдельную фракцию внутри РСДРП. У большевиков был свой центр, свои публикации, защищающие их революционные позиции и продолжающие их постоянную борьбу с правым крылом партии. О какой ещё независимости мечтал Богданов? О формальной декларации обособленности партии? Это было бы пустым жестом и, что ещё хуже, авантюрой. Принятие этой ультралевой позиции обрекло бы большевиков на сектантское бессилие, а реформисты получили бы партию на блюдечке с голубой каёмочкой. Позиция Богданова по этому вопросу стала ещё одним проявлением ультралевых настроений, вызванных нетерпеливостью и разочарованием.

Вопреки ожиданиям богдановцев совещание расширенной редакции «Пролетария» не только не поддержало требование созыва чисто большевистского съезда, но и подчеркнуло необходимость в восстановлении отношений с меньшевиками-партийцами. По мнению советских историков, это совещание «исключило» Богданова из фракции, но это не так. Несмотря на весьма провокационное поведение Богданова и его сторонников, на совещании в Париже они не были исключены из рядов большевиков. Члены совещания ограничились заявлением о том, что редакция «снимает с себя отныне всякую ответственность за все политические шаги»^[568] богдановцев. Это публичное отмежевание большевизма от ультралевых взглядов было предварительным условием для восстановления отношений с меньшевиками-партийцами. Но в любом случае разрыв был неизбежен. Совещание также приняло резолюцию, согласно которой «представители расширенной редакции в ЦО должны занять в философских вопросах, если эти вопросы встанут в ЦО, определённую позицию диалектического материализма Маркса – Энгельса»^[569]. Эта резолюция была принята далеко не единодушно. Томский проголосовал против неё, а Каменев, верный своим традициям, воздержался.

После совещания расширенной редакции «Пролетария» в Париже положение дел во фракции не улучшилось, а быстро ухудшилось в результате открытого конфликта. Группа Богданова не собиралась принимать решение большинства и перешла в наступление, опубликовав фракционную листовку, в которой вопреки резолюциям совещания отстаивалась позиция меньшинства. Неповиновение Богданова стоило ему исключения из фракции большевиков. «Большевистская фракция распадалась»^[570], – вспоминает Крупская. Луначарский жаловался на «нетерпеливость» Ленина, а сам Богданов опубликовал тенденциозный отчёт о дискуссии. Поддерживая своего лидера, богдановцы вступили в открытый общественный конфликт с большинством сторонников Ленина. Они обратились в Петербургский комитет с предложением об отказе участвовать в избирательной кампании в Думу. Сторонники Ленина обратились в наиболее населённые избирательные округа и смогли отозвать это предложение. Свердлов, освобождённый из тюрьмы осенью 1909 года, сыграл важную роль в московской организации. Это было большим подспорьем. Но положение Ленина оставалось очень уязвимым.

После парижского совещания отзовисты перегруппировались и создали собственный фракционный центр. Понимая, что им не победить Ленина в открытых дебатах, богдановцы воспользовались своими средствами и связями Горького, который сочувствовал их философским взглядам, и создали свою фракционную школу в малопривлекательной среде на итальянском острове Капри. Богданов и Луначарский также основали орган фракции – сборник «Вперёд». Ленин попытался развязать борьбу в лагере богдановцев, посылая своих людей в школу на Капри. Но результатом этой попытки стало углубление раскола. Рабочие в России пришли в ярость от поведения вперёдовцев, и в целом они теряли терпение ко всем эмигрантам с их философскими спорами, которые казались бесконечно далёкими от действительных проблем в стране. Несмотря ни на что, Ленин изо всех сил старался вразумить, по крайней мере, некоторых участников бойкота. Ленин был далёк от широко распространённого представления о нём как о жёстком фракционере.

«Когда Ильича противник ругал, Ильич кипел, огрызался вовсю, отстаивая свою точку зрения, – вспоминает Крупская, – но когда вставали новые задачи и выяснялось, что с противником можно работать вместе, тогда Ильич умел подойти ко вчерашнему противнику как к товарищу. И для этого ему не нужно было делать никаких усилий над собой. В этом была громадная сила Ильича. При всей своей принципиальной насторожённости он был большой оптимист по отношению к людям. Ошибался он другой раз, но в общем и целом этот оптимизм был для дела очень полезен. Но, если принципиальной спетости не получалось, не было и примирения»^[571].

В июне 1909 года Ленин писал в «Пролетарий», выражая уверенность в том, что «т. Лядов, много лет поработавший в рядах революционной социал-демократии, не так долго останется в новой фракции богостроителей-отзовистов, или – как их для краткости называют – “божественных отзовистов”, и вернётся во фракцию большевиков»^[572]. Эта деталь ещё раз показывает ту сторону Ленина, которую тщательно скрывали профессиональные хулители большевизма, а именно: терпимость, лояльность, терпеливость в отношениях с людьми – качества, совершенно необходимые всякому настоящему лидеру. Горький вспоминал, как Ленин сказал ему однажды:

Ленин не жалел сил для помощи тем людям, которые были готовы развиваться в революционном направлении, протягивал им руку, предлагая вернуться и забыть былые разногласия и самые принципиальные споры. Но он никогда не допускал, чтобы стремление к единству затуманивало главный вопрос о защите чистоты дела революции. Если революционное дело требовало раскола, значит, так тому и быть. Лассаль однажды сказал, что «партия укрепляется тем, что очищает себя»^[575]. Когда Ленин видел неизбежность разрыва, он проявлял непримиримость.

Троцкий считал, что союз большевиков и меньшевиков (точнее, левоцентристского течения в меньшевизме во главе с Мартовым) вполне возможен. Так думал не только Троцкий. Ленин тоже неоднократно призывал к идее единства с Мартовым, личные и политические качества которого он всегда ценил очень высоко. Так, Луначарский, вспоминает, что даже в 1917 году Ленин мечтал о блоке с Мартовым. Он наделся на то, что Мартов наконец одумается и присоединится к нему.

«Новая эмиграция, – писал Луначарский, – нанесла Мартову очень тяжёлый удар, быть может, никогда колебания Мартова не были так заметны и, вероятно, так мучительны. Правое крыло меньшевизма стало быстро разлагаться, уклоняясь в так называемое ликвидаторство. Мартову не хотелось идти в этот мещанский развал революционного духа. Но ликвидаторы держались за Дана, Дан за Мартова, и, как обычно, тяжёлый меньшевистский хвост тащил Мартова на дно. Был момент, когда он словно бы заключил союз с Лениным, побуждаемый к тому Троцким и Иннокентием, мечтавшим о создании сильного центра против крайних левых и крайних правых.

Эту линию, как известно, очень сильно поддерживал и Плеханов, но идиллия длилась недолго, правизна одержала верх у Мартова, и вновь началась та же распря между большевиками и меньшевиками.

Мартов жил в то время в Париже. Мне говорили, что он даже стал несколько опускаться, что всегда грозит эмигрантам, политика приобрела слишком мелочной характер, характер мятежной дрязги, а страсть к богеме и жизни кафе начала как будто бы грозить ему упадком его духовны сил. Однако, когда пришла война, Мартов не только встряхнулся, но и занял спервоначала весьма решительную позицию»^[576].

Троцкий полагал, что все представители левого крыла смогут объединиться, когда разорвут отношения с правыми ликвидаторами и ультралевыми большевиками. Хотя с политической точки зрения Троцкий был близок к большевикам, он критически относился к тому, что он называл «фракционностью» Ленина. Он лелеял надежду, что левое крыло меньшевиков со временем отойдёт от правого крыла; и кажущаяся непримиримость Ленина приводила его в бешенство. В октябре 1908 года Троцкий не без успеха приступил к изданию нелегальной газеты «Правда», которая предназначалась для распространения в России. Газета издавалась в Вене благодаря материальной поддержке Адольфа Иоффе, будущего выдающегося советского дипломата, который позднее покончил жизнь самоубийством в знак протеста против сталинской бюрократии, и Матвея Скобелева, сына бакинского нефтепромышленника и будущего министра труда Временного правительства. Успех газеты во многом определялся тем, что она была написана живым, популярным языком и избегала резкого фракционного тона, который был присущ другим нелегальным социал-демократическим изданиям. Вместо того чтобы нападать на иные издания и группы, «Правда» сосредоточилась на обсуждении проблем рабочего класса и пыталась найти общий язык между большевиками и левыми меньшевиками. Эта идея была очень популярна среди рабочих страны, но глубоко раздражала Ленина, который, участвуя в борьбе на двух фронтах, с подозрением относился к единству. Однако теперь Ленин оказался в меньшинстве внутри собственной фракции, где задавали тон примиренцы.