Столыпин более чем компенсировал отсутствие бойцовских качеств санкт-петербургских чиновников. Царю он нравился молодостью, уверенностью в своих силах, преданностью трону и готовностью осуществить задуманные царём противоправные изменения в избирательном законе. Руководители “Совета объединённого дворянства” видели в нём своего человека, который способен спасти от уничтожения систему землевладения высшего сословия. Октябристы и разные другие умеренные сторонники Конституции, напуганные революционными крайностями, ухватились за Столыпина, как утопающий хватается за соломинку. Они приветствовали его программу, видя в ней стремление объединить правительство с представителями умеренно-либеральных и умеренно-консервативных кругов, что, в свою очередь, способствовало бы укреплению конституционной монархии и окончательной ликвидации революционного движения. Столыпин казался им русским Тьером (Тьер – деятель, который объединил буржуазию Третьей республики во Франции после разгрома Парижской коммуны в 1871 году)»[464].
Незадолго до разгона Государственной думы Николай II назначил этого «сильного человека» председателем Совета министров вместо «ограниченного и бездушного» Горемыкина. Сначала Столыпин, демонстрируя нехарактерную ему скромность, отказался принять эту честь. Тогда император поручил ему встать перед своей любимой иконой. «Осенимте себя крестным знаменем, – сказал Николай II, – и помолимся, чтобы господь помог нам обоим в нашу трудную, быть может историческую, минуту»[465]. Проведя эту церемонию, государь серьёзно спросил Петра Аркадьевича, на какой день лучше всего назначить роспуск Думы и какие распоряжения он предполагает сделать, чтобы поддержать порядок главным образом в Петербурге и Москве. При помощи всевышнего дата переворота была назначена на воскресенье, 9 (21) июля 1906 года.
Царю не было повода не беспокойства. Государственная дума первого созыва тихо-мирно канула в Лету, не попытавшись даже хлопнуть дверью. Либералы не имели ни малейшего желания будить массы. Столкнувшись с фактом роспуска Думы, группа депутатов численностью приблизительно 200 человек направилась в Выборг, который, находясь под контролем Финляндии, был относительно безопасным. Там в знак протеста против разгона парламента они обнародовали «Выборгское воззвание», в котором призвали население к актам гражданского неповиновения, таким как неуплата налогов и отказ от военной службы. Этот документ был составлен объединённой парламентской комиссией, состоящей в основном из кадетов и трудовиков. По правде говоря, кадеты без особого энтузиазма подписали этот документ, а позже вовсе открестились от него. Этот фарсовый эпизод, с одной стороны, продемонстрировал контрреволюционный характер кадетов, а с другой – бессмысленность такого рода методов. Испуганный этим вполне предсказуемым поворотом событий, меньшевистский Центральный комитет обратился к рабочим с просьбой нанести ответный удар и выступить в поддержку Думы. Эта просьба, однако, осталась без внимания.
Ленин рекомендовал отказаться от всяких демонстраций в поддержку Думы. Владимир Ильич никогда не боялся говорить с рабочими откровенно. Его позиция всегда диктовалась безошибочным революционным инстинктом и реализмом. За что, рассуждал Ленин, должен бороться рабочий класс? Не за буржуазный парламентаризм, отнюдь.
Пока меньшевики разыгрывали с кадетами пантомиму, Ленин выступил за создание объединённого революционного фронта с трудовиками. Под давлением преобладающего настроения рабочих и крестьян трудовики фактически согласились с призывом социал-демократов к вооружённому восстанию. В общих чертах здесь проявились контуры «левого блока» с трудовиками, а значит, и единого фронта всех рабоче-крестьянских организаций в борьбе против самодержавия и либералов. В то время как Ленин исключил любую возможность сделок с буржуазными либералами, он согласился принять временное соглашение с трудовиками как представителями крестьянства в парламенте и даже иногда голосовал вместе с ними против кадетов. Эти частичные и временные парламентские соглашения с представителями мелкой буржуазии нисколько не избавляли от права критиковать трудовиков за их колебания и несогласованность и не имели ничего общего с тем политическим блоком с либералами, который создали меньшевики. Позиция большевиков выражалась в том, чтобы использовать Думу как
В 1905–1906 годах революционное движение включало в себя элементы партизанской борьбы, с партизанскими отрядами, военизированными экспроприациями и другими формами вооружённой борьбы. Но боевые отряды были тесно связаны с рабочими организациями. Что касается Московского военного комитета, то в него входили не только члены РСДРП, но и эсеры, представители профсоюзов (типографщики) и студенты. Как мы уже видели, партизанские группы использовались для защиты от погромщиков и черносотенных банд. Выручали они также и во время проведения полицейских облав, когда присутствие вооружённых рабочих отрядов часто являлось важным фактором предотвращения насилия. Иногда такие группы переходили в наступление, хотя целью их борьбы был не поединок с вооружёнными силами государства (против которых они не имели ни малейшего шанса в открытом бою), а сопротивление штрейкбрехерам и фашистам. Так, в январе 1906 года одна из вооружённых групп организовала нападение на черносотенную дружину, базировавшуюся в петербургском трактире «Тверь». Столкновения с полицией обычно имели место только при освобождении политических заключённых, как, например, в случае набега нападения на рижскую тайную полицию с целью освобождения арестованных латвийских революционеров. Именно в Латвии партизанское движение достигло наивысшего расцвета. В декабре 1905 года многие латвийские города были захвачены вооружёнными отрядами повстанцев, состоящими из рабочих, деревенских чернорабочих и крестьян. И только жестокие карательные экспедиции царских генералов смогли подавить очаги этого восстания.
Кроме того, партизанские отряды использовались для захвата оружия, убийства шпионов и полицейских агентов и ограблений банков. Инициатива при создании таких групп часто принадлежала самим рабочим. Большевики, в свою очередь, стремились взять на себя руководство этими группами, организовать их, дисциплинировать, после чего дать им чёткий план действий. Такая работа часто сопровождалась серьёзными рисками. Разного рода авантюристы, деклассированные и теневые элементы нередко вступали в эти группы, изолировали их от широкого движения масс и в итоге превращали их в простые бандитские формирования. Кроме того, боевые отряды оставляли широко открытую дверь для всевозможных провокаторов. Агентам государства, как правило, намного проще внедриться в милитаристские и террористические организации, чем в подлинно революционные партии, особенно в такие, где много образованных членов, связанных друг с другом прочными идеологическими связями. Впрочем, полная защита от проникновения врагов невозможна даже в самой крепкой партии, и история знает немало таких примеров. Ленин хорошо понимал опасность вырождения вооружённых групп. Строгая дисциплина и строгий контроль со стороны партийных организаций и опытных революционеров частично спасала от такого рода тенденций. Однако единственный действительный контроль могло обеспечить только само революционное движение масс.
Пока партизанские отряды использовались как
Одной из главных причин продолжения партизанской тактики после поражения Декабрьского восстания в Москве была банальная нехватка средств. До тех пор партия в значительной степени полагалась на крупные пожертвования от богатых сочувствующих. В период конституционной агитации, то есть до 1905 года, а также в самом начале революции, значительная часть «прогрессивной» буржуазии и интеллигенции с одобрением и даже восторгом смотрела на социал-демократию. Социал-демократы представлялись им просто более радикальным выражением буржуазно-демократического движения. Интеллигенция смотрела на действия революционно настроенных студентов и рабочих с изрядной долей снисхождения и притворного восхищения, которые часто вытекают из ностальгии по потерянной молодости. Более того, сознание интеллигентов и представителей буржуазии, что, впрочем, характерно для всех практичных людей с деньгами, определял элемент расчёта. Буржуазия рассчитывала использовать революционное движение как козырь на переговорах с самодержавием по поводу включения её в состав правительства. Но после октября 1905 года отношение буржуазии к массовому движению начало меняться. Царский манифест удовлетворил её основные требования, и энтузиазм либералов стал стремительно угасать. Московское восстание окончательно убедило их, что действия рабочих не пустая угроза. Игра заходила слишком далеко! Реакция оскалила зубы и, подобно Понтию Пилату, умыла руки, словно говоря революционерам: «Не заходите слишком далеко, не провоцируйте реакцию! Почему бы не принять то, что вам предлагают? Не лучше ли глодать корочку, чем сидеть в тюрьме?»
Внезапная утрата средств поставила партию в трудное положение. Находясь под ударом со всех сторон, партия отчаянно нуждалась в деньгах, тем более что буржуазные либералы повернулись спиной к революции. Многие состоятельные дельцы и сочувствующие интеллигенты, которые ещё недавно были готовы спонсировать революционеров по целому ряду мотивов, вдруг поспешно удалились, внезапно осознав, что им есть что терять: карьеру, семьи и т. д. Рабочему классу, однако, было некуда отступать. Началась борьба не на жизнь, а на смерть. Именно в этот момент вопрос о целесообразности экспроприаций вышел на первый план. Прежде чем Камо прославился своей ролью в вооружённой борьбе, он уже получил богатый революционный опыт, неоднократно сидел в тюрьме и успешно сбегал из мест лишения свободы. Хладнокровный, смелый, хорошо знающий своё дело, Камо олицетворял собой идеального активиста-большевика. После мятежей в Свеаборге и Кронштадте крестьянское движение усилилось. Казалось, что революция обретает новую силу. Вопрос о получении оружия снова приобрёл былую актуальность. Камо отвечал за поставки оружия, но денег не хватало. На Стокгольмском съезде РСДРП контроль над ЦК получили меньшевики, а их не привлекала идея вооружения. «Письма и телеграммы, отправленные в Центральный комитет, остались без ответа, – пишет вдова Камо. – Просьбы выслать денег остались гласом вопиющего в пустыне»»[466].
Камо не отступил от принятия необходимых мер для вооружения партии. В серии впечатляющих ограблений банков, которые довели полицию до бешенства, были «экспроприированы» большие денежные суммы. Сам Камо, впрочем, жил очень скромно: на пятьдесят копеек в день. Как и другие большевистские партизаны, он полностью отдавал себя партии и делу рабочего класса. В его легендарном мужестве и отваге мог убедиться каждый, кто стал свидетелем ограбления филиала Государственного банка в Тифлисе летом 1907 года. Имея на руках поддельный паспорт на имя известного грузинского дворянина, Камо отправился в Тифлис с целью организовать крупную экспроприацию. Утром 13 июня, переодевшись офицером, Камо провёл впечатляющую атаку, которая позволила похитить 250 тысяч рублей – огромную сумму по тем временам! – из Государственного банка. В ходе нападения Камо был ранен случайным взрывом.
Дальнейшая судьба этого человека сродни приключенческому роману. Укрывшись в Германии, Камо, по наводке провокатора Якова Житомирского, был арестован на берлинской квартире с чемоданом, полным взрывчатки. Его взяли под стражу как «террориста» и «анархиста», однако четыре года он успешно притворялся душевнобольным. В наказание за буйное поведение его раздели и бросили в обледенелый подвал. В течение девяти дней Камо голый прыгал на ледяном полу. Помещённый в камеру для буйных, он продолжал активные действия. Чтобы казаться больным, он четыре месяца не ложился, а стоял в углу, прыгая сначала на одной ноге, потом на другой. Жестокое лечение, которому он был подвергнут, включало в себя принудительное кормление, во время которого ему сломали несколько зубов. Дважды он симулировал самоубийство: сначала пытался повеситься, а потом острой костью разрезал себе вены. Первое время начальство считало, что Камо имитирует безумие, но после шести месяцев пыток оно действительно поверило в сумасшествие революционера. Наконец в марте 1909 года врачи признали состояние психически больного «террориста-анархиста» Тер-Петросяна вполне удовлетворительным, отметив его спокойствие, способность к рационализации и склонность к занятиям ремеслом и садоводством. Снова помещённый в тюрьму, он опять притворился сумасшедшим и подвергся новым пыткам. «Цивилизованные» немецкие врачи вставляли ему иглы под ногти, обжигали его тело раскалёнными предметами, однако он так и не выдал себя. Тело Камо было изувечено, но он продолжал симулировать безумие, пока наконец начальство тюрьмы не решило, что содержание этого иностранца не должно оплачиваться из немецкой казны. Тер-Петросяна экстрадировали в Россию, где он совершил ещё один дерзкий побег из Тифлисской психиатрической больницы.
В своих воспоминаниях о Ленине Крупская так описывает визит Камо в Париж:
«Он страшно мучился тем, что произошёл раскол между Ильичом, с одной стороны, и Богдановым и Красиным – с другой. Он был горячо привязан ко всем троим. Кроме того, он плохо ориентировался в сложившейся за годы его сидения обстановке. Ильич ему рассказывал о положении дел.
Камо попросил меня купить ему миндалю. Сидел в нашей парижской гостиной-кухне, ел миндаль, как он это делал у себя на родине, и рассказывал об аресте в Берлине, придумывал казни тому провокатору, который его выдал, рассказывал о годах симуляции, когда он притворялся сумасшедшим, о ручном воробье, с которым он возился в тюрьме. Ильич слушал, и остро жалко ему было этого беззаветно смелого человека, детски-наивного, с горячим сердцем, готового на великие подвиги и не знающего после побега, за какую работу взяться. Его проекты работы были фантастичны. Ильич не возражал, осторожно старался поставить Камо на землю, говорил о необходимости организовать транспорт и т. д. В конце концов было решено, что Камо поедет в Бельгию, сделает себе там глазную операцию (он косил, и шпики сразу его узнавали по этому признаку), а потом морем проберётся на юг, потом на Кавказ. Осматривая пальто Камо, Ильич спросил: “А есть у вас тёплое пальто, ведь в этом вам будет холодно ходить по палубе?” Сам Ильич, когда ездил на пароходах, неустанно ходил по палубе взад и вперёд. И когда выяснилось, что никакого другого пальто у Камо нет, Ильич притащил ему свой мягкий серый плащ, который ему в Стокгольме подарила мать и который Ильичу особенно нравился. Разговор с Ильичом, ласка Ильича немного успокоили Камо»[467].
Подобно многим активным революционерам, Камо в период реакции напоминал рыбу, оставленную без воды. Бездеятельность, изоляция и гнетущая эмигрантская жизнь разочаровывали его и вгоняли в депрессию. Вскоре он вернулся к подпольной деятельности, перебравшись на родной Кавказ, где пробуждалось новое революционное движение. После очередного ареста его приговорили к смертной казни по каждому из четырёх инкриминируемых дел. А затем, по случаю трёхсотлетия дома Романовых, приговор Камо был заменён двадцатилетней каторгой. Наказание он отбывал в каторжной тюрьме Харькова. Одетый в по-военному скроенную одежду, нижнее бельё и сапоги, он, находясь в обществе простых уголовников, вскоре завоевал большое уважение сокамерников, и те даже стали называть его Большим Иваном. Но даже в этом чудовищном месте в Камо не умер дух мятежника. Чтобы не снимать шапку в присутствии надзирателей, он даже в самую холодную погоду выходил на прогулки с непокрытой головой. Тер-Петросян освободился из тюрьмы только во время Февральской революции, после чего незамедлительно вернулся в ряды большевиков и проявил немало героизма в годы Гражданской войны. Пережив все сложнейшие испытания и невзгоды, по иронии судьбы он погиб в 1922 году, попав под автомобиль.
Вопрос о партизанской борьбе был тесно связан с перспективой возрождения революции и надеждой на то, что крестьянское движение даст толчок к рабочему движению в городах. Теоретические споры по аграрному вопросу на Четвёртом съезде РСДРП, по-видимому, лишь в ничтожной степени отражали суровую реальность. Крестьянское восстание было на подъёме. От месяца к месяцу росло число волнений в деревне, увеличивался их масштаб. Однако укрепление столыпинской реакции заставило Ленина пересмотреть текущее положение. Переломным моментом стало поражение мятежей в Свеаборге и Кронштадте. В то время как меньшевики отошли от движения, посчитав борьбу проигранной, Ленин использовал тактику, направленную на убеждение левой мелкой буржуазии и бедного крестьянства в необходимости вооружённого восстания. Движение в деревнях, по мысли Владимира Ильича, должно было соединиться с движением в городах и нанести сокрушительный удар по самодержавию. Такая точка зрения не была столь утопической, как может показаться на первый взгляд. Несмотря на поражение рабочего класса в Москве и Санкт-Петербурге, движение в деревнях набирало обороты. Это, в свою очередь, оказывало разлагающий эффект на царскую армию, состоящую главным образом из крестьян. Потрясённое военными поражениями в первые месяцы революции, сознание людей в серых шинелях становилось всё более обеспокоенным. Критический момент настал в ночь на 18 июля 1906 года, когда солдаты и матросы гарнизона русской крепости Свеаборг близ Гельсингфорса подняли мятеж. Как только Петербургский комитет РСДРП получил известие о восстании, он направил в крепость своих представителей, которые должны были убедить бунтовщиков не торопить события. Но было уже слишком поздно.
Хотя в восстании принимала участие боевая организация РСДРП (два подпоручика, А. Р. Емельянов и Е. Л. Коханский, были социал-демократами), само восстание главным образом спровоцировали эсеры. В мятеже приняли участие семь артиллерийских рот из десяти. Они продвигали революционно-демократические лозунги, выступая за свержение самодержавия, обретение свобод и передачу земли крестьянам. Финские рабочие поддержали мятежников. 18 июля в Гельсингфорсе началась всеобщая стачка, распространившаяся на другие города. Восстание длилось три дня, но его организация оставляла желать лучшего. Совершенно непродуманный план действий и бомбардировка крепости со стороны проправительственных кораблей привели к тому, что мятеж Свеаборга был подавлен. Мятежников предали царскому суду: 43 человека казнили, а сотни других отправились на каторгу или были заключены в тюрьму. Этот случай не был единичным. В других местах вспыхнули аналогичные восстания. Известия о событиях в Свеаборге вызвали брожение в гарнизоне Кронштадта и выступление матросов на крейсере «Память Азова» близ Ревеля. РСДРП, по всей вероятности, планировала на этот случай какие-то действия, но всё спутал арест 9 июля местной военной и рабочей организации. Благодаря сети шпионов правительство заблаговременно знало о начале беспорядков в Кронштадте и делало всё возможное, чтобы задушить восстание в зародыше. Арестовали более 2500 кронштадтских мятежников. Как и в Свеаборге, военные трибуналы были безжалостны: 36 человек приговорили к смертной казни, 130 человек – к каторжным работам, 316 человек заключили в тюрьму, а 935 солдат и матросов отправили в исправительные батальоны.
Во всех мятежах хорошо читался след крестьянских волнений. Но была в этом и отрицательная сторона. Подобно всем жакериям в истории, крестьянское движение в России отличалось бесформенностью и отсутствием ясных перспектив. Это позволяло небольшим группам дисциплинированных офицеров без труда подчинять своей воле превосходящие их войска, которым не хватало дисциплины, организованности и чёткого плана действий. То были последние муки революции. После Свеаборга итоговый результат больше не вызывал сомнений. Реакция торжествовала и праздновала свою победу привычным для себя способом: по стране прокатились новые волны арестов, военно-дисциплинарных судов, расстрелов и локаутов. Выросла безработица. Отсутствие рабочих мест вкупе с серьёзным политическим поражением, отмечал Троцкий, нисколько не поднимало боевой дух рабочих, а только усугубляло ситуацию. Пролетариат был ошеломлён и дезориентирован. Требовалось время для того, чтобы прийти в себя. Троцкий предположил – и дальнейшие события показали его правоту, – что возрождение революционного движения в стране станет возможно только на фоне известного экономического роста.
Марксисты всегда рассматривали крестьянскую войну как