Что касается спора об участии в выборах в Думу в 1906 году, то Ева Бройдо вспоминает:
«Большевики выступили против участия, меньшевики высказались за. В итоге порешили, что партия должна участвовать только в первом этапе выборов – в коллегиях выборщиков (прямого голосования не существовало). Таким образом, партия надеялась использовать выборы в целях пропаганды и агитации, особенно среди рабочих. В конечном счёте все вышло иначе. Там, где у меньшевиков было подавляющее преимущество, к примеру на Кавказе, несколько социал-демократов были избраны выборщиками и вошли в состав Государственной думы. Кроме того, к социал-демократам примкнули несколько независимых кандидатов. В итоге партия получила представительство в Думе и должна была определить своё отношение к текущим политическим событиям. <…>
Более того, – добавляет Бройдо, – Государственная дума сразу стала предметом общественного интереса, даже среди представителей рабочего класса, что шло вразрез c прогнозами большевиков. Больше нельзя было просто игнорировать Думу, и мы, меньшевики, были убеждены в том, что следует максимально полно использовать эту возможность – возможность публично донести социалистические идеи до широких масс, до населения всей страны»[450].
Выборы в I Государственную думу состоялись весной 1906 года. Благодаря относительно широким избирательным правам, предоставленным Манифестом 17 октября, социал-демократы могли рассчитывать на успешную избирательную кампанию. По новому закону о выборах, как мы уже сказали, существовала особая рабочая курия, в которой выборы проходили следующим образом. Вводилась трёхступенчатая система: сначала рабочие избирали уполномоченных от предприятий; затем эти уполномоченные избирали выборщиков; а выборщики в конце концов избирали депутатов Государственной думы. Предприятия с численностью рабочих 50–1000 человек выбирали только одного уполномоченного. На крупных предприятиях выбирали по одному уполномоченному на каждую тысячу рабочих. Предприятия с численностью рабочих менее 50 человек вообще не допускались к голосованию. Парадоксально, но именно такая, косвенная система выборов, уже сама по себе недемократичная, предоставила социал-демократам возможность, немыслимую при нормальной системе голосования, а именно: возможность направить всю свою энергию в русло избирательной кампании в рабочей курии – привычном для них «избирательном округе».
Позиция большевиков зиждилась на ожидании нового революционного подъёма. Это было неверное понимание текущего момента. Если передовые рабочие чувствовали потребность в революционной партии, то массы всё больше впадали в апатию и становились пассивными. Общеизвестно, что настроение наиболее активного и воинственного слоя рабочих часто расходится с настроением большей части рабочего класса. В военном деле недопустимо, чтобы авангард сильно отрывался от основных боевых соединений. Потеряв связь с тылом, он становится очень уязвимым. Аналогично – в классовой борьбе. Передовые рабочие, проявляя излишнее нетерпение, недооценивая настроение основной массы трудящихся или смешивая свой уровень понимания ситуации с точкой зрения большинства, ставят под угрозу всё рабочее движение. В случае с бойкотом всё было именно так.
Большевики ошиблись в своей оценке ситуации и не поняли, что революция отступила. Как и на войне, во время революции или забастовки, если того требует положение, важно вовремя отступить, максимально сохранив свои силы. Призывать к движению вперёд, когда объективные условия требуют отступления, – это путь к катастрофе. Тактика активного бойкота не возымела никакого эффекта.
Пока Ленин продолжал верить в неизбежность нового революционного подъёма, он сосредоточил всё своё внимание на вооружённом восстании. «Революционная с. – д-тия, – писал он в октябре 1906 года, – должна
«Когда царь в августе 1905 года объявил созыв совещательного “парламента”, большевики объявили бойкот его – против всех оппозиционных партий и против меньшевиков, – и октябрьская революция 1905 года действительно смела его. Тогда бойкот оказался правильным не потому, что правильно вообще неучастие в реакционных парламентах, а потому, что верно было учтено объективное положение, ведшее к быстрому превращению массовых стачек в политическую, затем в революционную стачку и затем в восстание. Притом борьба шла тогда из-за того, оставить ли в руках царя созыв первого представительного учреждения или попытаться вырвать этот созыв из рук старой власти. Поскольку не было и не могло быть уверенности в наличности аналогичного объективного положения, а равно в одинаковом направлении и темпе его развития, постольку бойкот переставал быть правильным.
Большевистский бойкот “парламента” в 1905 году обогатил революционный пролетариат чрезвычайно ценным политическим опытом, показав, что при сочетании легальных и нелегальных, парламентских и внепарламентских форм борьбы иногда полезно и даже обязательно уметь отказаться от парламентских. Но слепое, подражательное, некритическое перенесение этого опыта на
Троцкий воспроизводит аналогичные слова Ленина:
«”Бойкот есть объявление прямой войны против старой власти, прямая атака на неё. Вне широкого революционного подъёма не может быть и речи об успехе бойкота”. Много позже, в 1920 г., Ленин писал: “Ошибкой… был уже бойкот большевиками Думы в 1906 г.”. Ошибкой он был потому, – продолжает Лев Давидович, – что после декабрьского поражения нельзя было ожидать близкого революционного штурма; неразумно было поэтому отказываться от думской трибуны для собирания революционных рядов»[453].
Над всей этой дискуссией об отношении к Государственной думе висел ещё более фундаментальный вопрос об отношении рабочей партии к либералам. Декабрьские события засвидетельствовали явные изменения в настроении двух противоборствующих классов. Рабочие повсеместно перешли к обороне. Что касается либералов, то кадеты отвернулись от революции уже в октябре 1905 года. Декабрьское восстание в Москве вытравило из либералов все остатки сочувствия к пролетариату, а сами либералы показали своё истинное лицо. Буржуазия единым фронтом выступила против «безумных» событий декабря. Такое случалось в истории уже не раз. Аналогичная ситуация, к примеру, возникла во время революции 1848 года во Франции, что было остро подмечено Марксом и Энгельсом.
Типичным поведением либералов-кадетов в период реакции был
Контрреволюционное поведение либералов было далеко не случайно. Слабая российская буржуазия тысячами нитей была связана с феодальной аристократией, своеобразием феодального брака, особенностями социального происхождения и прямым наследованием земли. В брошюре Николая Андреевича Бородина, посвящённой статистическому анализу Государственной думы, отмечается, что из 153 кадетов в составе Думы 92 человека были дворянами. Трое из них имели во владении от 5.000 до 10.000 десятин земли, восемь человек – от 2.000 до 5.000 десятин, а ещё тридцать человек – от 500 до 1.000 десятин. Таким образом, примерно треть всех депутатов от партии конституционных демократов фактически представляла крупное землевладение[454]. Разумеется, ни о каком решении важнейшего для страны аграрного вопроса со стороны этих людей не могло быть и речи. Прикрываясь яркими прогрессивными фразами, думские либералы были намного ближе к царскому режиму, чем к рабочим и крестьянам.
Либеральная буржуазия сформировала в Думе два крыла. Правое крыло представляли октябристы, левое – кадеты. Часто их соотносят как реакционеров и либералов, хотя в действительности между ними не было принципиальных различий. Кадеты и октябристы выступали единым контрреволюционным фронтом против мятежного пролетариата и крестьянства, защищая собственность и порядок. С энтузиазмом поддерживая разгром революции, они, однако, не стеснялись опираться на массовое движение с целью добиться от царского режима тех или иных уступок. Но только не в те моменты, когда массы бросали вызов власти. Буржуазные либералы, которые уже давно продали душу самодержавию (взять хотя бы их лозунг «конституционной монархии»), тотчас заняли своё законное место в лагере «парламентской» реакции, где они играли роль лояльной оппозиции Его Величеству, то есть стали фиговым листком для контрреволюции. С этого момента вопрос об отношении социал-демократии к буржуазным партиям стал важнейшим вопросом для революционеров.
27 апреля (10 мая) 1906 года начала работу I Государственная дума. В этот день стояла удивительно тёплая и солнечная погода. Под сводами величественного Таврического дворца, бывшей резиденции фаворита Екатерины II, сотни приближённых к императору при полных регалиях и избранные представители из народа почтительно слушали вступительную речь Николая II. Красочное и несколько нелепое зрелище не скрылось от глаз одного английского наблюдателя Мориса Бэринга, который сохранил воспоминания для потомков:
«Здесь можно увидеть крестьян в длинных чёрных армяках. Некоторые из них носят военные медали и кресты. Тут встречаются попы, татары, поляки, люди в самой разной одежде, а не только в форменной. <…> Вот взгляд падает на достойных пожилых людей во фраках; вот агрессивные “интеллигенты” демократической внешности с длинными волосами и в пенсне; вот польский епископ в пурпурном одеянии, люди без воротничков, представители пролетариата, мужчины в подпоясанных русских рубахах навыпуск; часть депутатов в костюмах от Дэвиса или Пула, а одежда других сшита словно два века назад. <…> Депутат из Польши был облачён в узкие голубые брюки, короткий итонский жакет и высокие шнурованные ботинки. У него были вьющиеся волосы, и он выглядел как типичный представитель сельского дворянства. На другом депутате из Польши был длинный, до колен, халат из белой фланели, украшенный сложным переплетением тёмно-красных галунов… Здесь же присутствовало несколько социалистов, которые ходили без воротничков, и здесь же вы могли увидеть всё мыслимое разнообразие головных уборов»[455].
В этих строках налицо крайне неоднородный состав Думы. Это был поперечный срез российского общества под одной крышей. И эти люди, как предполагалось, должны были решать общественные проблемы путём демократических дискуссий и доброй воли. Но блеск и торжество мероприятия скрывали трещину, глубокий разлом. Мария Фёдоровна, императрица-мать, была настолько потрясена видом «великого немытого», что ещё несколько дней не могла прийти в себя. «Они смотрели на нас, – говорила она впоследствии министру финансов, – как на своих врагов, и я не могла отвести глаз от некоторых типов, – настолько их лица дышали какою-то непонятною мне ненавистью против нас всех»[456]. Партии правого толка не преуспели на выборах, в Думу вошли только 12 октябристов. Кадеты извлекли пользу из бойкота социал-демократов. Став единственной левой альтернативой, они получили 184 места. Вопрос об отношении к выборам в Государственную думу дорого обошёлся социал-демократам. РСДРП попыталась бойкотировать выборы, а затем, когда стало ясно, что в выборах участвуют массы, резко изменила свою первоначальную точку зрения. Однако было уже слишком поздно, позиции были утрачены. Фактически это была помощь кадетам. Если бы социал-демократы и эсеры выдвинули своих кандидатов, успех кадетов не был бы таким впечатляющим, и последующие выборы этого наглядно показали.
Ошибочная тактика социал-демократов позволила кадетам получить полный контроль над Думой. Пыжась от осознания собственной важности, они немедленно выдвинули предложение о формировании правительства, которое должно нести ответственность перед Думой, а не перед императором. По сути дела, это было требование о передаче власти кадетам. Верные своим парламентарным иллюзиям, меньшевики поддержали требование либералов, в то время как большевики выступили решительно против этой идеи, окрестив всё это игрой в парламентаризм. Даже с чисто демократической точки зрения революционная партия, которая дорожит своей репутацией, не может поддерживать требования такого рода. Пока в России нет всеобщего, равного, прямого избирательного права, Дума не имеет права выступать от лица всего населения. Поддержка парламентских манёвров кадетов означала бы обман людей, создание у них иллюзии, будто бы такое правительство будет несравнимо лучше прежнего, недемократического царского. В действительности, однако, буржуазия стремилась к заключению сделки с монархией, а революционная партия рабочего класса боролась за то, чтобы сместить её и заменить подлинно демократическим правительством. Две этих цели были несовместимы, что нашло выражение в антагонистической тактике. Конфликт вокруг думской тактики сразу же разделил РСДРП на два крыла. Поддерживать правительство конституционных демократов или нет – так звучал вопрос, вынесенный на партийный референдум.
Меньшевичка Ева Бройдо вспоминает, что в ходе кампании вокруг референдума на Балтийском заводе в Санкт-Петербурге состоялось собрание, куда прибыл Ленин: