Отвечая на циничные нападки на Ленина и большевиков, Троцкий ставит всё на свои места:
«Чрезвычайно соблазнительно сделать по этому поводу то заключение… что будущий сталинизм был уже заложен в большевистском централизме или, более общо, в подпольной иерархии профессиональных революционеров. Однако при прикосновении анализа этот вывод оказывается очень беден историческим содержанием. В строгом отборе передовых элементов и их сплочении в централизованную организацию есть, конечно, свои опасности, корни которых надо искать, однако, не в “принципе” централизма, а в неоднородности и отсталости трудящихся, т. е. в тех общих социальных условиях, которые как раз и делают необходимым централистическое руководство классом со стороны его авангарда. Ключ к динамической проблеме руководства – в детальных взаимоотношениях между аппаратом и партией, между авангардом и классом, между централизмом и демократией. Эти взаимоотношения не могут иметь априорно установленный и неизменный характер. Они зависят от конкретных исторических условий; их подвижное равновесие регулируется живой борьбой тенденций, которые, в лице крайних своих флангов, колеблются между аппаратным деспотизмом и импотентной расплывчатостью»[296].
Соломон Шварц, подобно многим буржуазным авторам, искажает ленинские идеи об организации до неузнаваемости. Ссылаясь на протоколы Третьего съезда РСДРП, он пытается показать, будто бы Ленин защищает бюрократическую интеллигенцию от рабочих. Приводимые им цитаты, однако,
В марте 1905 года С. И. Гусев, секретарь Петербургского комитета РСДРП и член Бюро комитетов большинства, писал в заграничный центр партии:
«Необходим циркуляр по организационным вопросам и специально по вопросу о введении рабочих в комитеты. Необходимо подчеркнуть важность последнего условия, при котором это может быть сделано.
Проблема, вставшая перед партией, заключалась в следующем: как установить прочные связи между сравнительно небольшим революционным авангардом и массой вступивших в борьбу рабочих и молодёжи? Революция не оркестр, который играет строго по нотам и покорно следует каждому взмаху дирижёрской палочки. Революция – это живая игра сил, уравнение, куда более сложное, чем война между народами. Кровавое воскресенье мобилизовало рабочий класс. Но этому классу, только что оправившемуся от своих наивных иллюзий и стремящемуся к полной перестройке общества, преодолевая многочисленные препятствия, не хватало генерального штаба, способного указать путь к победе. Даже самая храбрая армия никогда не победит без хороших генералов. Но и самые лучшие генералы без армии не выигрывают сражений.
В период описываемых событий вожди большевиков и меньшевиков ещё не вернулись в Россию. Мартов прибудет в страну после 17 октября, Ленин – несколько позже, 4 ноября. Исключением был Троцкий, который прибыл в Киев уже в феврале. Там он установил тесную связь с ключевой фигурой большевиков внутри страны – Красиным. Леонид Борисович отвечал за большую и хорошо оборудованную секретную типографию, расположенную где-то на Кавказе. Однако его роль этим не ограничивалась. Красин, очень способный молодой инженер, техник и координатор, во многих отношениях был ярким примером большевистского организатора.
«Партия, как и революция, – вспоминает Троцкий, – были в ту пору ещё очень молоды, и в людях, и в делах их бросались в глаза неопытность и недоделанность. Конечно, и Красин не был совсем свободен от той же печати. Но было в нём уже нечто твёрдое, решительное и “административное”. Он был инженером с известным стажем, служил, и служил хорошо, его очень ценили, круг знакомств у него был неизмеримо шире и разнообразнее, чем у каждого из молодых тогдашних революционеров. Рабочие кварталы, инженерские квартиры, хоромы либеральных московских фабрикантов, литераторские круги – везде у Красина были свои связи. Он всё это умело сочетал, и перед ним открывались такие практические возможности, которые другим были совсем недоступны. В 1905 г. Красин, помимо участия в общей работе партии, руководил наиболее опасными областями: боевыми дружинами, приобретением оружия, заготовлением взрывчатых веществ и прочим. Несмотря на широкий кругозор, Красин был в политике и вообще в жизни прежде всего человеком непосредственных достижений. В этом была его сила. Но в этом же была и его ахиллесова пята»[298].
Ленин высоко ценил таких людей, как Красин, которые работали эффективно, спокойно и без суеты. Хотя Красин работал конспиративно, он сыграл неоценимую роль в строительстве партии того периода. С политической точки зрения Красин был примиренцем. Но примиренчество было тогда обычным явлением среди партийных активистов внутри страны, а особенно среди рабочих, как ясно показано в отчёте петербургской делегации на Третьем съезде РСДРП:
«За последнее время требование прикончить раскол становится повсеместным. Рабочие меньшевики и большевики собираются вместе, и без интеллигенции и с интеллигенцией, и всюду выносится требование объединения»[299].
Так или иначе, раскол в партии необходимо было преодолеть.
Очевидным решением было созвать новый партийный съезд. Большевики много месяцев агитировали за созыв съезда, но мартовцы, боясь оказаться в меньшинстве, раз за разом устраивали обструкцию. В начале февраля полиция ворвалась в московскую квартиру писателя Леонида Андреева и арестовала всех скрывавшихся там членов Центрального комитета, главным образом меньшевиков и примиренцев. Те же, кто остался на свободе, связались с большевистским Бюро комитетов большинства и выразили намерение созвать съезд.
Хотя формально ответственность за созыв съезда лежала на Совете партии, большинство партийных организаций внутри страны выступили за съезд. Если две трети комитетов выступали за съезд, то Совет партии, согласно уставу, обязан был созвать его. К началу апреля большевики смогли окончательно подтвердить, что в общей сложности двадцать две организации внутри страны, в том числе ЦК, высказались за съезд[300]. Таким образом, из 75 голосов, представляющих на съезде всю партию, 52 голоса высказались за созыв Третьего партийного съезда. Это было больше, чем требовалось по уставу. В начале апреля Ленин от имени ЦК написал «Открытое письмо председателю Совета РСДРП Плеханову». Однако Совет, открыто нарушая устав и не уважая демократические процедуры, отказался созвать съезд. Учитывая безответственное и незаконное поведение Совета, большевикам не оставалось ничего другого, как самим созвать съезд от имени Центрального комитета и большинства партийных организаций внутри страны. Меньшевики, несмотря на приглашение к участию в съезде, остались в стороне и организовали свою собственную партийную конференцию в Женеве. 12 апреля 1905 года делегаты съезда собрались в Лондоне и более двух недель вели наряжённые дискуссии по фундаментальным вопросам революции.
12 апреля 1905 года в Лондоне начал свою работу первый по-настоящему большевистский съезд партии. На повестке дня стояли следующие вопросы: 1) вооружённое восстание; 2) отношение к политике правительства накануне и в момент переворота, включая лозунг временного революционного правительства; 3) отношение к крестьянскому движению; 4) отношение рабочих и интеллигентов в партийных организациях; 5) устав партии; 6) отношение к другим партиям, в том числе к меньшевикам; 7) отношение к национальным социал-демократическим организациям; 8) отношение к либералам; 9) практические соглашения с социалистами-революционерами; 10) организационные вопросы. На съезде присутствовали 24 делегата с решающим правом голоса, которые представляли 21 комитет, а также ряд других партийных групп, в том числе редколлегию газеты «Вперёд» и Комитет заграничной организации, которые наделялись правом совещательного голоса. Номинально Ленин являлся делегатом от Одесского комитета.
Съезд проходил в момент революционного подъёма. Партия столкнулась с рядом острых политических и тактических вопросов: вопрос об отношении к правительственным уступкам (комиссия Шидловского), вопрос о созыве парламента (Земского собора), вопрос об Учредительном собрании, вопрос о вооружённом восстании и временном революционном правительстве, вопрос о легальной и полулегальной работе, национальный и аграрный вопросы и т. д. Но один вопрос всё же доминировал над остальными – вопрос о вооружённом восстании. Ленин специально подчёркивал это:
«Вся история последнего года показала, что мы недооценивали значение и неизбежность восстания. Надо обратить внимание на практическую сторону дела»[301].
Дебаты открыл Луначарский (Войнов). Революция в России началась уже в том смысле, что массы решительно вышли на арену борьбы. Осталось, утверждал он, придать этому полуспонтанному движению организованную форму. Иначе весь героизм и энергия рабочих рассеются в беспорядочных и бесцельных локальных восстаниях. В предшествующий период, когда отсутствовали объективные условия для революции, русские марксисты, главным образом Плеханов, делали упор на разоблачении волюнтаристских идей народников – «революционеров-романтиков», которые считали, что для пробуждения масс хватит решающих усилий небольших террористических групп. Для этого варианта субъективного идеализма проблема вооружённого восстания стояла вне времени и пространства. Для марксистов же, которые полагают, что революция делается руками самих рабочих, вооружённое восстание привязано к определённому моменту в развитии классовой борьбы. Там, где нет необходимых объективных условий, постоянно говорить о восстании и вооружённой борьбе – это чистой воды бланкизм.
Этот термин, широко используемый русскими марксистами для обозначения революционного авантюризма, берет своё начало от имени известного французского революционера, утописта-коммуниста Луи Огюста Бланки (1805–1881). Бланки опирался на ультралевую и заговорщическую концепцию революции: переворот, мол, должны совершить не массы, а горстка хорошо подготовленных заговорщиков. Бланки был искренним социалистом и очень мужественным человеком, но ему, к сожалению, не хватало должной теоретической подготовки, поэтому вся его деятельность шла больше во вред революционному движению.
«Бланки, – писал Энгельс, – преимущественно политический революционер; социалист он только по чувству, из участия к страданиям народа, но у него нет ни социалистической теории, ни определённых практических предложений социального переустройства. В своей политической деятельности он был по преимуществу “человеком дела”…»[302]
Современные ультралевые старательно повторяют все ошибки Бланки, не обладая при этом ни одной из его добродетелей.