Движение масс всегда отличала сплочённость. А социал-демократы представлялись массам как чуждые элементы, привнесённые извне и не являющиеся частью их движения. На одном из массовых собраний Гапон сказал оратору из числа социал-демократов: «…Не вносите раздора в наше движение. Пойдём под одним знаменем, общим и мирным, к нашей святой цели»[271]. Авторитет Гапона был непоколебим. Рабочие смотрели на социал-демократов с подозрением. В докладе Петербургского комитета РСДРП к Третьему съезду отмечалось, что социал-демократы не спешили вмешиваться в дела «Собрания», которое они считали реакционным полицейским союзом, и обратили на него самое пристальное внимание только в разгар стачечного движения. В одних районах города, прежде всего в Выборгском районе, агитаторов из рядов социал-демократов встретили сочувственно, в других – дали им жёсткий отпор. Часто председатель не давал им даже права голоса.
«До 9 января настроение рабочих к комитету [большевиков] было до крайности враждебное, – сообщает делегат из Петербурга. – Наших агитаторов избивали, листки уничтожались, первые 500 рублей, посланные путиловским стачечникам, были приняты неохотно»[272].
Один меньшевистский автор подтверждает то же самое:
«В Нарвском районе, где началось движение, ещё 8 января рабочие с воодушевлением приветствовали политическое содержание петиции Гапона. Когда один социал-демократ попытался начать политическую речь, все собравшиеся подняли вой: “Долой его!”, “Гоните его!”»[273].
О малочисленности и обособленности социал-демократов в начале революции дают представление слова Лившица, который выражал разочарование неспособностью петербургских партийных активистов оказать решающее влияние на ситуацию ещё до событий 9 января.
«Мы, все партийные работники, – писал он, – прекрасно сознавали, что предстоящее мирное шествие к добру не приведёт и закончится кровавым финалом для рабочих масс. Но где была та сила, которая могла бы предупредить это страшное царско-поповское злодеяние? Такой силы не было»[274].
Но в течение двадцати четырёх часов положение полностью изменилось.
Петиция, которую читали на рабочих собраниях, была встречена единогласным одобрением и вызвала невероятный энтузиазм. Проявив поразительную наивность, Гапон накануне Кровавого воскресенья обратился к министру внутренних дел с просьбой разрешить проведение легальной мирной демонстрации у Зимнего дворца:
«Царю нечего бояться, – писал он. – Я как представитель собрания русских фабрично-заводских рабочих, мои сотрудники товарищи рабочие, даже все так называемые революционные группы разных направлений гарантируем неприкосновенность его личности. Пусть он выйдет, как истинный царь, с мужественным сердцем к своему народу и примет из рук в руки нашу петицию. <…> [Подпись: ] Петербург, 8 янв. 1905 г. Священник Георгий Гапон, 11 депутатов от рабочих»[275].
Стремясь подчеркнуть свои мирные намерения, организаторы демонстрации запретили демонстрацию красных флагов. Социал-демократы, несмотря на серьёзные опасения по поводу срыва демонстрации, решили, однако, участвовать в ней наряду с другими рабочими. Организаторы согласились на это только при условии, что социал-демократы пойдут в конце и замкнут колонну демонстрантов. И, как показали дальнейшие события, такая мера в конечном итоге спасла жизни многим социал-демократам.
В то время как лидеры «Собрания» прилагали все усилия, чтобы убедить царское правительство в своих мирных намерениях, само правительство, находясь едва ли не в паническом расположении духа, готовилось преподать массам кровавый урок. В воскресенье, 9 января, к двум часам дня на Дворцовой площади напротив Зимнего дворца собрались не только рабочие, но и студенты, члены социалистических групп, женщины, старики и дети – всего около 140 тысяч человек.
«Согласно уговору, шли ко дворцу мирно, без песен, без знамён, без речей. Нарядились в праздничные платья. В некоторых частях города несли иконы и хоругви. Всюду натыкались на войска. Умоляли пропустить, плакали, пробовали обойти, пытались прорваться. Солдаты стреляли целый день. Убитые исчисляются сотнями, раненые – тысячами. Точный учёт невозможен, ибо полиция ночью увозила и тайно зарывала трупы убитых»[276].
По меньшей мере 4600 человек были убиты или получили ранения в этот день.
Резня 9 января показала, что Николай «Кровавый», как справедливо называли царя, был не только жестоким и презренным, но также очень глупым монархом.
«Выстрелы, прозвучавшие 9 января 1905 года, – писала Ева Бройдо, – могучим эхом отдались во всей России. Широкие массы повсеместно выходили из-под влияния чувства самоуспокоения: от прежней веры в доброту “батюшки-царя” не осталось и следа. Это понимали даже самые несознательные, отсталые рабочие»[277].
После резни Гапон в ужасе отпрянул, осудив царя и призвав к вооружённому восстанию. На эмоциональном собрании вечером 9 января Гапон объявил: «Товарищи русские рабочие! У нас нет больше царя»[278]. Толпы рабочих, оставшихся без руководства, бродили по улицам, сердитые и отчаянные. В то же время подали голос революционеры, которых ещё недавно отвергали и избивали, и привлекли к себе повышенный интерес. Петербургский делегат на Третьем съезде РСДРП докладывала, что 9 января агитаторы-большевики до вечера ходили по улицам в поисках групп рабочих, которым надо было сказать горячее слово. Но оказалось, что слова были уже неуместны. За несколько часов рабочие усвоили больше, чем за предыдущие десятилетия пропаганды и агитации.
«Мимо нас проезжали извозчики, на которых увозили убитых, за ними бежала толпа, крича: “Долой царя!” Такой толпе бросить оружие, и она пошла бы куда угодно. На Васильевском острове толпа, разгромив лавку старого железа, вооружилась старыми шашками. Это производило жалкое впечатление. Повсюду слышны были крики: “Оружия! Оружия!” К вечеру настроение по отношению к организации резко изменяется. Наших агитаторов слушают с энтузиазмом. Организаторы могут повести куда захотят. Все последующие дни настроение не изменяется»[279].
Маркс однажды написал, что революция порой нуждается в кнуте контрреволюции, который подстёгивает её, вынуждая двигаться вперёд. Несмотря на гипнотическое воздействие слов Гапона на рабочих, сам Георгий Аполлонович был всего лишь случайной фигурой, выброшенной движением масс, подобно тому как белые барашки на волнах сверкают ровно одно мгновение, прежде чем разбиваются и исчезают навсегда. Невероятный успех Гапона объяснялся тем, что он стал выразителем первых ростков сознания масс, а также начальных спонтанных и инстинктивных шагов рабочего движения. Такое движение всегда стремится идти по линии наименьшего сопротивления, не сворачивая с избитых путей и опираясь на знакомые высокопарные фразы известных вождей. Потребовался опыт Кровавого воскресенья, прежде чем из сознания масс ушли вековые иллюзии, связанные с непогрешимостью царя. К тому же в революционных условиях сознание масс крепнет не по дням, а по часам. В самом деле, внезапные и резкие сдвиги в настроении масс есть существенный элемент революционной ситуации и того периода, который ей предшествует. К концу 1905 года социал-демократия окончательно утвердилась в роли господствующей силы внутри рабочего класса и стремилась поставить себя во главе русской революции.
Томясь в далёкой Швейцарии, Ленин немедленно охарактеризовал январские события началом революции в России:
«Рабочий класс, – писал он, – получил великий урок гражданской войны; революционное воспитание пролетариата за один день шагнуло вперёд так, как оно не могло бы шагнуть в месяцы и годы серой, будничной, забитой жизни. Лозунг геройского петербургского пролетариата “Смерть или свобода!” эхом перекатывается теперь по всей России»[280].