Эта действительная основа раскола между большевиками и меньшевиками вполне проявилась много позже Второго съезда РСДРП. На это обращали внимание многие авторы, в том числе Ленин, который писал, что «большевизм вполне сложился как направление весной и летом 1905 года»[238]. В течение 1904 года политические различия только зарождались. Соломон Шварц писал:
«За взаимными обвинениями скрывались глубокие политические разногласия. А тот факт, что они не были до конца осознанными, возможно, делал дискуссию, которая больше напоминала внутрипартийный спор с посторонними и менее искушёнными членами двух течений, ещё более жаркой. Политический характер разногласий стал явным только в конце 1904 года»[239].
Фёдор Дан, один из вождей меньшевиков, отмечал:
«…Теперь, в исторической ретроспекции, вряд ли нужно ещё доказывать, что сами организационные разногласия, разделившие на 2-м съезде “искровцев” на “большевиков” и “меньшевиков”, были лишь оболочкой начинающегося идейно-политического расхождения, куда более глубокого и, главное, более стойкого, чем уходившие в область прошлого и окончательно ликвидированные съездом разногласия между “экономистами” и “искровцами”. Не организационное, а политическое расхождение раскололо очень скоро русскую социал-демократию на две фракции, которые то сближались, то резко сталкивались между собой, но оставались, по существу, обособленными и борющимися между собою партиями и тогда, когда номинально пребывали в рамках единой партийной организации. <…> Но тогда, свыше четырёх десятилетий тому назад, не только сторонним наблюдателям, но и самим участникам фракционной борьбы далеко не сразу стал ясен политический характер начавшегося раскола»[240].
В своей последней рукописи, посвящённой Сталину, Троцкий указывал, что действительные различия между большевиками и меньшевиками не имели ничего общего с борьбой централизма против демократии или «твёрдости» против «мягкости»: они имели более глубокое основание.
«Твёрдость и решительность предрасполагают… к принятию методов большевизма, – писал он, – однако сами по себе эти черты ещё не решают. Люди твёрдого склада встречались и среди меньшевиков, и среди социалистов-революционеров. С другой стороны, не так уж редки были мягкие люди в среде большевиков. Большевизм вовсе не исчерпывается психологией и характером; он представляет прежде всего историческую философию и политическую концепцию»[241].
В своей автобиографии Лев Давидович вспоминает, как старые вожди склонились в сторону либералов:
«Печать смелела, террористические акты учащались, зашевелились либералы, началась банкетная кампания. Основные вопросы революции становились ребром.
В статье, опубликованной в «Искре» в середине марта 1904 года, Троцкий характеризует либерализм как половинчатый, нерешительный, непоследовательный и склонный к предательству. Именно эта статья вынудила Плеханова потребовать у редакторов «Искры» прекратить публиковать работы Троцкого. После того как имя Льва Давидовича пропало со страниц «Искры», его активное сотрудничество с меньшевиками подошло к концу. Троцкого тех лет часто обвиняют в «соглашательстве» и, если выражаться более грубо, в «подстрекательстве к примирению». Его примиренчество, однако, было попыткой воссоединить партию, и именно так смотрели на действия Троцкого не только в большевистском лагере, но и в партии в целом. Всё это не имело ни малейшего отношения к примирению с врагами рабочего класса: либералами и так называемой прогрессивной буржуазией. Ленин боролся с идеей такого примиренчества всю активную, сознательную жизнь.
В этом вопросе между Лениным и Троцким никогда не существовало принципиальных расхождений.
«Я целиком стоял на стороне Ленина в этом вопросе, который чем дальше, тем больше приобретал решающий характер, – писал Лев Давидович. – Во время либеральной банкетной кампании, быстро упёршейся в тупик, осенью 1904 г., я поставил вопрос: “Что же дальше?” – и ответил на него:
Именно поддержка меньшевиками либералов и, в частности, земской банкетной программы заставила Троцкого порвать с меньшевиками в сентябре 1904 года. Стремясь развенчать ложь сталинистов о том, что он якобы был меньшевиком с 1903 года, Троцкий писал:
«Связь с меньшинством 2-го съезда имела кратковременный характер. Уже в течение ближайших месяцев в этом меньшинстве наметились две линии. Я стоял за подготовку скорейшего объединения с большинством, видя в расколе крупный эпизод, но не более. Для других раскол на 2-м съезде был точкой отправления для развития в сторону оппортунизма. Весь 1904 г. прошёл для меня в политических и организационных конфликтах с руководящей группой меньшевиков. Конфликты развёртывались вокруг двух пунктов: отношения к либерализму и отношения к большевикам. Я стоял за непримиримый отпор попыткам либералов опереться на массы и в то же время, и именно поэтому, всё решительнее требовал объединения обеих социал-демократических фракций»[244].
Несмотря на то что политические разногласия между большевизмом и меньшевизмом вышли на первый план, многие вожди большевиков не понимали позицию Ленина и обыкновенно стремились сгладить различия. Среди большевиков в России преобладало примиренчество. Подавляющее большинство активистов партии никак не могло уразуметь действительную причину раскола, а потому не признавало его. Даже ближайшие соратники Ленина, по сути дела, не хотели мириться с расколом. В феврале 1904 года, после длительного периода нерешительности, Центральный комитет в России отверг призыв Ленина к новому съезду партии пятью голосами против одного (за съезд голосовала только Р. С. Землячка). Для Ленина это было равносильно общественному отказу. Все, кто проголосовал против, а именно: Кржижановский, Красин, Гальперин, Гусаров и Носков, тесно сотрудничали с Лениным ещё с момента основания «Искры», некоторые были знакомы с ним и ранее. Эти люди играли важную роль в становлении революционной марксистской тенденции в России. Почему они повели себя таким образом?
Во многих отношениях они были подлинными большевиками: неутомимыми и преданными партийными деятелями, хорошими, дисциплинированными организаторами и просто самоотверженными людьми. Но в то же время они являлись «практиками»: изо дня в день они только и делали, что с головой окунались в решение бесчисленных организационных задач. Успех революционной партии во многом зависит именно от таких людей. Но менталитет этих людей, или комитетчиков, отличает своего рода ограниченность в вопросах организации, узость кругозора и недостаток теоретической подготовки. Такие люди, как правило, относятся к деталям истории с определённым презрением и рассматривают споры, подобные тем, что имели место на Втором съезде, не более как эмигрантские склоки, не имеющие практического значения. Если многие из них изначально встали на сторону Ленина и Плеханова, то они сделали это не потому, что того требовали их идейные принципы, а потому, что организационная позиция большинства поразила их близостью к тому партийному духу, который был движущей силой и смыслом их жизни.
Но после отступничества Плеханова положение осложнилось. Прежнее большинство стало напоминать меньшинство, особенно в руководящих органах. Полная изоляция Ленина, казалось, подчёркивала слабость его позиции. А аргументы Плеханова, на радость «практикам», перевешивали. Но что в действительности означала эта возня? Ленин попытался дать ответ на этот вопрос в книге «Шаг вперёд, два шага назад». Но большинство комитетчиков она не впечатлила. В конце 1904 года благодаря Ленину образовалось Бюро комитетов большинства, созданное специально для практической работы по подготовке нового съезда. Два члена Центрального комитета, Ф. В. Ленгник и А. М. Эссен, были посланы в Россию с этой целью, но были арестованы. Между тем значительная часть большевистских примирителей в Центральном комитете фактически вытеснила из своих рядов единственного сторонника Ленина – Розу Землячку. Большевистское руководство было близко к развалу. Деморализованный Гусаров отошёл от деятельности, а Кржижановский вышел из ЦК. Оставшиеся члены ЦК – Красин, Носков и Гальперин – продолжали гнуть свою линию.
Летом, когда Ленин находился на отдыхе в швейцарских Альпах, упомянутый триумвират провёл тайное совещание ЦК и принял так называемую «июльскую декларацию», которая выступала за примирение между большевиками и меньшевиками, но в действительности призывала встать на сторону меньшевиков. Декларация признавала «неоспоримую законность» нового состава редакции «Искры» и «столь же неоспоримую высоту ЦО во всём, что касается защиты и выяснения основных принципов международной социал-демократической программы и тактики»[245].
Эти действия демонстрировали отход от Ленина, которого лишили прав заграничного представителя Центрального комитета партии. Был введён запрет на печать его произведений («печатание его произведений… происходит каждый раз с согласия коллегии ЦК»[246]) и на агитацию за созыв Третьего съезда. Кроме того, Носкову было поручено реорганизовать техническую работу партии за рубежом, что означало: Бонч-Бруевич, отвечавший за публикацию большевистских материалов за границей, и Лядов, ведавший партийной кассой, оставались не у дел. В ЦК были введены ещё три члена большевистского направления, ставшие затем меньшевиками. Когда Ленин наконец узнал о случившемся, он написал гневное письмо в ЦК, оспаривая законность действий последнего. Ещё одно письмо, разоблачающее действия ЦК, было направлено членам комитетов большевиков. Ленин даже заявил протест в редакцию «Искры», выступив против её намерения опубликовать незаконную, как он считал, декларацию. Редакторы газеты, однако, проигнорировали протест Ленина и опубликовали «июльскую декларацию» в № 72 «Искры» под заголовком «Заявление Центрального комитета». Ленину ничего не оставалось, как разорвать все отношения с примиренцами.
Положение было прескверное. Все завоевания Второго съезда лежали в руинах. Меньшевики захватывали руководящие органы один за другим. Мартовцы, казалось, побеждали по всем направлениям, а Ленин будто бы находился в изоляции. На самом деле победа меньшевиков была результатом манипуляций наверху. Внизу всё выглядело иначе. Всё большее число комитетов выступало за созыв нового съезда, который виделся единственным способом преодоления кризиса. Северный комитет, а также партийные комитеты в Петербурге, Москве, Екатеринославе, Риге, Воронеже и Нижнем Новгороде поддержали идею созыва Третьего съезда. Что более удивительно, к ним присоединился Кавказский союзный комитет, а также комитеты в Баку и Батуме. Социал-демократические группы в Париже, Генуе и Берлине тоже выступили против меньшевиков. Осенью 1904 года А. И. Любимов писал В. А. Носкову:
«По поводу декларации получилась такая каша, что трудно разобраться. Ясно одно: все комитеты, кроме Харьковского, Крымского, Горнозаводского и Донского, – комитеты большинства. <…> Полное доверие ЦК получил от очень незначительного числа комитетов»[247].