Разумеется, из чисто практических соображений не стоит никакого труда предоставить известную степень автономии национальным группам внутри партии. Например, в связи с потребностью публиковать материалы на различных языках. В таком случае Бунд обладал бы необходимой автономией для издания партийной литературы на идише и для проведения агитации среди еврейских рабочих и кустарей с применением особых материалов. Но Бунд добивался иного. Он требовал исключительного права говорить от имени еврейского пролетариата и выступал за признание его единственным представителем еврейских рабочих в России. Второй съезд высказался против этих требований, и делегация Бунда покинула его. Позже их примеру последовали другие представители правого крыла – «экономисты» Мартынов и Акимов, которые представляли на съезде «Союз русских социал-демократов за границей». Они покинули съезд в знак протеста против признания «Заграничной лиги русской революционной социал-демократии» единственной заграничной организацией РСДРП. Эти демонстративные уходы решительно изменили баланс сил на съезде.

Годы спустя всё, что происходило на Втором съезде, обросло разного рода мифами, домыслами и откровенной ложью. Глядя на них, создаётся впечатление, что большевизм родился на этом съезде, словно Афина, возникшая из головы Зевса в полном боевом вооружении. При ближайшем рассмотрении оказывается, что в отношении 1903 года можно говорить не об окончательном расколе между большевиками и меньшевиками (а точнее, между «твёрдыми» и «мягкими» искровцами), а лишь о предвосхищении их будущих идейно-политических расхождений.

Искровцам на съезде принадлежало 33 голоса, что составляло большинство. Противники «Искры» имели восемь голосов: три – «экономисты» и пять – бундовцы. Остальные десять голосов принадлежали нерешительным, колеблющимся элементам, которых Ленин позже прозвал «центром» и «болотом». Сначала, казалось, ничего не предвещало беды. В лагере «Искры» царило полное единодушие в обсуждении всех политических вопросов. Но внезапно всё изменилось. Во время двадцать второго заседания, когда съезд продолжался уже две недели, стали всплывать расхождения во взглядах Ленина и Мартова. Кристаллизация двух тенденций среди искровцев проходила в целом непредвиденно. Были, конечно, трения, но ничто не предвещало раскола. Выяснилось, к примеру, что по ряду второстепенных организационных вопросов (таких как вопрос о роли Организационного комитета, а также о статусе групп «Борьба» и «Южный рабочий») некоторые сторонники «Искры» голосовали заодно с правым крылом и «болотом». Но это были всего лишь эпизоды. По всем ключевым вопросам искровцы держались единого мнения. Как вдруг это единство было нарушено открытым столкновением между Лениным и Мартов по одному организационному вопросу.

Первый параграф партийного устава отражал вопрос о членстве партии. Проект Ленина гласил: «Членом партии считается всякий, признающий её программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций»^[194]. Мартов выступил против этого пункта и предложил альтернативный: «Членом Российской социал-демократической рабочей партии считается всякий, принимающий её программу, поддерживающий партию материальными средствами и оказывающий ей регулярное личное содействие под руководством одной из её организаций»^[195]. На первый взгляд между этими двумя формулировками нет существенных различий. Подлинный смысл этих расхождений стал ясен много позже. «Разногласия были ещё смутны, – вспоминает Троцкий, – все брели ощупью и оперировали с невесомыми величинами»^[196]. За предложением Мартова скрывалась своего рода мягкость, примирительное отношение, которое стирало различия между членами партии и сочувствующими ей, между революционными активистами и попутчиками. В тот момент, когда всю энергию «Искры» требовалось направить на борьбу с прежней анархической бесформенностью и кружковым менталитетом, позиция Мартова представляла собой большой шаг назад. Неудивительно поэтому, что это привело на съезде к периодической острой борьбе в лагере искровцев. Спустя месяцы и годы после съезда этот инцидент породил целую мифологию. Утверждалось, что якобы Ленин выступал за диктаторский централизм и немногочисленную партию заговорщиков, тогда как целью Мартова была масштабная демократическая партия, которая дала бы рабочим возможность участвовать в ней. Оба этих умозаключения одинаково далеки от истины.

Начнём с того, что все искровцы поддерживали идею о сильной, централизованной партии. Это был один из главных аргументов против национал-федерализма Бунда, в полемике с которым Мартов и Троцкий играли ведущие роли. Перед началом обсуждения первого параграфа устава Мартов сказал: «Напоминаю т. Либеру, что наш организационный принцип – не широкая автономия, а строгая централизация»^[197]. Между прочим, сам Бунд был достаточно централизованной организацией. Его оппозиция централизму относилась только к партии в целом и отражала не что иное, как недобросовестную защиту собственных интересов. Демагогический аргумент о том, что формулировка Мартова якобы призывала «открыть партию для рабочих», тоже вводит нас в заблуждение. В начале дебатов Аксельрод привёл следующий пример, который показывает, что в действительности стояло за словами Мартова:

Пролетариат и рабочие организации не существуют в вакууме. Они окружены другими общественными классами и группами. Речь идёт о повсеместном давлении на рабочие организации со стороны чужеродных классов и буржуазного общественного мнения, а особенно о давлении на рабочих промежуточных слоёв: «среднего класса» и интеллигенции. Все эти люди неустанно требуют от рабочих привести свою программу, методы и организационную структуру в соответствие с предубеждениями и интересами мелкой буржуазии. Долгий период близкого сосуществования с радикально настроенным «средним классом» в лице «легальных марксистов» оставил свою печать на сознании старших членов группы «Освобождение труда». Они варились в общественной среде, оторванной от рабочего класса, и формировали близкие дружеские отношения с радикальными псевдомарксистскими профессорами, адвокатами и врачами, которые поддерживали их деньгами и словами, но не были готовы марать руки практической революционной работой. «Мы всецело поддерживаем ваши цели, – будто бы говорили они, – но считаем, что открытые социалистические выступления неудобны и опасны. Мы не можем подвергать риску нашу работу, наше положение в обществе и наши перспективы карьерного роста». Быть может, сами того не осознавая, Аксельрод, Засулич и Мартов переняли стиль мышления, характерный для тех людей, с которыми им приходилось общаться.

Раскол поставил Плеханова в трудное положение. Его друзья и коллеги, с которыми он перенёс все тяготы жизни, повернулись против него. Так, например, Вера Засулич впервые открыто выступила против своего учителя. Должно быть, это стало шоком для Георгия Валентиновича. Но, к чести Плеханова, он выступил против давления на съезде. Революционный инстинкт всецело подсказывал ему, что Ленин прав. В ходе дискуссии он в пух и прах разбил аргументы Мартова и Аксельрода:

После горячих дебатов съезд принял формулировку Мартова (28 голосов против 23). Это случилось только потому, что колеблющиеся искровцы объединились с «экономистами», бундовцами и «центром», который представляла группа «Южный рабочий». Тем не менее раскол ещё не случился. Ленин не терял надежды достичь соглашения:

С марксистской точки зрения организационные вопросы не могут иметь решающее значение. Не существует вечных, раз и навсегда установленных законов, управляющих организацией революционной партии. Правила партии и её организационная структура должны меняться с изменением обстоятельств и выбранного курса развития. Тот же Ленин, к примеру, в 1912 году при других исторических обстоятельствах, когда партия превращалась в массовую силу и выражала интересы активного большинства российского рабочего класса, утверждал, что РСДРП должна быть открыта для любого пролетария, который считает себя большевиком. Эта формулировка очень напоминает высказывание Мартова о том, что «каждый стачечник… сможет объявлять себя членом партии»^[201]. А ведь за девять лет до этого Ленин активно выступал за ограничение членства партии. Означает ли это, что в 1903 году Мартов был прав, а Ленин нет? Рассуждать так – значит не понимать диалектическую связь между формой работы революционной партии и той ступенью развития, на которой в тот или иной момент времени находится рабочее движение. Дом можно построить только на прочном фундаменте. В 1903 году партия делала свои первые нерешительные шаги, пытаясь завоевать влияние широких масс. На этом этапе пришлось сделать акцент на политических и организационных принципах, а именно: на подборе рабочих кадров, обладающих ясным пониманием идей и методов марксизма. Это было особенно необходимо на фоне того организационного хаоса, который царил прежде. Стало быть, открытые двери в партию в один период времени – путь к катастрофе, а в другой – насущная потребность.

Подлинный раскол случился не в 1903 году, а много позже. Разногласия, имевшие место на Втором съезде, находились ещё в зачаточном состоянии. Утверждение, что большевизм и меньшевизм уже оформились на Втором съезде как политические тенденции, полностью лишено оснований. По всем политическим вопросам в лагере искровцев фактически царило единодушие. Никто, однако, не отменял в политике мощных корыстных интересов, которые вынуждают историков приписывать разногласиям на съезде то, чего в действительности не существовало. Это неслучайно. И сталинские, и буржуазные историки всегда были заинтересованы в отождествлении ленинизма со сталинизмом, а сталинистам к тому же требовалось доказать, что с 1903 года Троцкий был меньшевиком.

Меньшевизм как политическое направление начал складываться только после Второго съезда. Причём линия раздела носила тогда смутный, неясный характер. Плеханов, будущий социал-патриот, изначально был заодно с Лениным. Троцкий, будущий вождь Октябрьской революции и основатель Красной Армии, первое время затесался в лагерь меньшевиков. Лев Давидович, вопреки клевете сталинских историков, не был меньшевиком с 1903 года. Отношения с группой Мартова он порвал ещё в 1904 году, а затем формально был вне обеих фракций вплоть до 1917 года. С политической точки зрения Троцкий всегда был ближе к большевикам, но он, однако, долго питал иллюзию, будто бы есть возможность объединить большевиков с меньшевиками. История показала, что это невозможно. Эта ошибка, как мы ещё покажем, владела умом не одного только Троцкого.

Несмотря на этот очевидный факт, сталинисты десятилетиями ссылались на вспыльчивый характер двадцатитрёхлетнего Троцкого на Втором съезде как на доказательство его меньшевистских взглядов. Встречаются, например, такие пассажи:

«Выступления на съезде В. И. Ленина (?) и других большевиков показывают, что Троцкий по коренным вопросам Программы (!) и Устава партии выступал вместе с другими меньшевиками, яростно боролся против последовательно революционной линии большевиков (!)»^[202].

Истоки этой клеветы можно обнаружить ещё в 1923–1924 годах, когда разгорелась кампания против троцкизма. Владимир Ильич, парализованный и беспомощный, доживал тогда последние дни. Когда решался вопрос о смене руководства после смерти Ленина, Григорий Евсеевич Зиновьев, заключив негласный союз с Каменевым и Сталиным, приступил к созданию книги, посвящённой истории большевизма, главная цель которой заключалась в дискредитации Троцкого путём предвзятого искажения партийной истории. Обращаясь к событиям 1903 года, Зиновьев прямо пишет, что «товарищ Троцкий… был в то время меньшевиком»^[203].