Опираясь на слова Ленина в пользу централизма, буржуазные историки, такие как Леонард Шапиро, в свою очередь, пытаются представить Владимира Ильича безжалостным диктатором, попирающим демократию. На самом деле раскол 1903 года носил в основном случайный характер. Никто не предполагал разделения. Сами участники съезда были потрясены и ошеломлены неожиданным поворотом событий. Ленин считал раскол временным явлением и на протяжении нескольких месяцев после съезда неустанно пытался добиться единства с меньшинством. Крупская вспоминала, что однажды, когда она упомянула возможность постоянного разрыва, Ленин парировал: «Слишком это было бы уже безумно»^[204].

В основе раскола 1903 года лежит трудное преодоление рабочим движением кружкового периода. Всякий переход от одной стадии развития партии к другой неизбежно влечёт за собой разного рода внутренние трения. Мы уже видели, как непросто дался переход от пропаганды к агитации на раннем этапе рабочего движения. Повторилось, по сути дела, то же самое, только с куда более серьёзными последствиями. Та марксистская тенденция, которую представляла «Искра», должна была вывести партию из зародышевого, кустарного, кружкового состояния и заложить прочное основание для сильной и единой марксистской рабочей партии в России. Ещё до начала заседаний Мартов выразил сомнение в целесообразности созыва именно всеобщего партийного съезда. Не лучше ли было, рассуждал он, провести съезд только для искровцев? Эти колебания Юлия Осиповича отражали консерватизм, заскорузлость и страх ветеранов перед движением в новом направлении.

Укоренившиеся привычки ограниченного числа эмигрантов инстинктивно восстали против столь стремительной смены прежних путей. Идея формальных выборов, подчинение меньшинства воле большинства, дисциплинированная работа – всё это неплохо звучало в теории, но с большим трудом воплощалось на практике. Члены группы Плеханова, привыкшие к неформальной кружковой жизни, долго наслаждались огромной политической властью, будучи членами престижной редколлегии «Искры», которая, встав на новую дорогу, не могла гарантировать им сохранение всех их привилегий. Аксельрод и Засулич невольно боялись, утратив личную власть, затеряться в новой среде, которую формировало новое поколение молодых, напористых кадров из России. Протоколы Второго съезда наглядно показывают, какой незначительной была роль, которую играли здесь старики, за исключением, пожалуй, Плеханова. Они, вероятно, чувствовали себя не в своей тарелке.

Вопрос личного престижа может сыграть весьма деструктивную роль не только в политике, но и в любых областях жизни, где в той или иной степени присутствует элемент организации. Мелочная борьба за места, личное соперничество и амбиции неминуемо приводят к раздорам в футбольных клубах, буддистских храмах и клубах любителей вязания – в местах, свободных от принципиальных идеологических склок. При определённых условиях эти же факторы могут вызвать раздоры и весьма ядовитые споры в революционных организациях, включая анархистские, которые в теории, казалось бы, далеки от централизма, а на практике нередко подчиняются власти клик и диктаторов. Наиболее остро эта проблема стоит в небольших организациях, оторванных от масс, особенно там, где преобладают мелкобуржуазные элементы. Ветераны группы «Освобождение труда» не могли и предположить, что решения Второго съезда изменят привычную жизнь революционного движения. Всё, по их мнению, должно было остаться так, как было. Если они занимали ключевые посты, то это будто бы следовало сохранить. Когда Ленин предложил выбрать в редколлегию «Искры» только трёх человек, поднялась буря негодования, которая застала Владимира Ильича врасплох (тем более что предварительное, но, по-видимому, поверхностное соглашение по этому вопросу было достигнуто ещё до начала съезда). Старая редакция была глубоко потрясена и оскорблена этим предложением. Ленина обвинили в бестактности и нечувствительности к ветеранам.

В интересах партийного единства редакция «Искры» и группа «Освобождение труда» были официально распущены на съезде. Когда поднялся вопрос о роспуске группы «Южный рабочий», её сторонники вели отчаянную борьбу за сохранение хотя бы печатного издания. Эта идея была решительно отвергнута большинством. Незадолго до Второго съезда руководство «Искры» согласовало следующие предложения: в Центральный комитет, действующий внутри страны, должны были войти три человека, в редакцию Центрального органа – тоже три, а в Совет партии – по два представителя от обеих названных организаций плюс Плеханов. Однако напряжённые отношения наложили отпечаток и на обсуждение кандидатур. «Твёрдые» искровцы одобрили список, составленный только из сторонников «Искры». «Мягкие» искровцы (во главе с Мартовым) выступили в поддержку «центра» («Южного рабочего») и предоставили собственный список кандидатов. Это указывало на то, что «мягкие» искровцы в лице Мартова пошли на компромисс с колеблющейся, центристской тенденцией в лице «Южного рабочего». Стремление Мартова отложить решение по этому вопросу вызвало волнение в зале. Но скандал вокруг «Южного рабочего» не шёл ни в какое сравнение с теми бурными сценами, которые сопровождали следующее заседание.

Предложение Ленина сократить редколлегию «Искры» до трёх человек не являлось плодом диктаторского централизма Владимира Ильича, а просто отражало действительное положение дел. Логика была полностью на стороне Ленина, и с этим согласился даже Плеханов. Прежняя редакция из шести человек ни разу за три года не собралась в полном составе. Для 45 выпусков «Искры» 39 статей написал Мартов, 32 – Ленин, 24 – Плеханов, 8 – Потресов, 6 – Засулич и только 4 – Аксельрод. И это за три года! Вся редакционно-техническая работа была сделана Лениным и Мартовым. «De facto, – писал Ленин после съезда, – скажу ещё, решающим, политически решающим (а не литературным) центром была эта тройка [Ленин, Мартов и Плеханов] и всегда раньше, все эти 3 года, в 99 случаях из ста»^[205]. Представление о том, что членом редколлегии официального органа партии может быть тот, кто не участвует в революционной работе или занят только редким литературным трудом, шло вразрез с концепцией борющейся пролетарской организации.

Младшие члены редколлегии Мартов и Потресов сначала поддержали Ленина, но под безумным давлением Засулич и Аксельрода изменили своё решение. Троцкий предложил переизбрать прежнюю редакционную шестёрку. Но уход со съезда бундовцев и рабочедельцев означал, что «твёрдые» искровцы оказались в большинстве. Предложение Троцкого было отвергнуто, и была избрана новая редколлегия в составе Ленина, Плеханова и Мартова. Правда, Мартов тут же объявил о своём выходе из этого состава. Раскол между «твёрдым» большинством и «мягким» меньшинством стал фактом. Заседание, на котором обсуждался состав редакционной коллегии, отличалось бурной и даже «истеричной» атмосферой, как позже доложили большевики Амстердамскому социалистическому конгрессу в 1904 году.

Возмущению молодых и впечатлительных революционеров не было предела. Троцкий вспоминает:

После Второго съезда сторонники меньшинства подняли оглушительный шум, обвиняя Ленина в диктаторстве и безжалостном централизме. Эти порывы, не имевшие под собой фактических оснований, служили ширмой для прикрытия анархического поведения группы Мартова, которая, несмотря на обещания, данные ею на съезде, отказалась подчиняться решению большинства и вела нелояльную кампанию против демократически избранного на съезде руководства. Нарушая элементарные нормы поведения, принятые в любой политической партии, группа Мартова, считая, что решения должна принимать она, пыталась саботировать работу партии, отказавшись сотрудничать с её избранными органами. Мартов, вероятно, забыл, что революционная партия не дискуссионный клуб, а организация борьбы. Представление о партии большевиков как о монолитной структуре, где вожди приказывали, а рядовые члены исполняли, не что иное, как злоумышленная ложь. Партия большевиков, напротив, была самой демократической партией в истории. Даже в самые трудные периоды подпольной работы, в пылу революции и в суровые дни Гражданской войны элементы партийной системы, главным образом съезды как высшие органы руководства, были ареной для открытых, честных дискуссий и столкновения идей. Но всему, разумеется, есть предел. В конечном счёте партия, которая стремится не просто говорить, но и действовать, вынуждена принимать решения и претворять их в жизнь.

Отношение к партийной организации и дисциплине определяет классовый вопрос. Рабочий постигает дисциплину в повседневном опыте фабричной жизни. Опыт забастовок преподаёт пролетарию трудный урок: для достижения успеха, оказывается, не обойтись без сплочённых дисциплинированных действий. Интеллигенту, напротив, трудно понять, что такое организация и дисциплина. Для интеллигента партия – это огромный дискуссионный клуб, где каждый может излагать своё мнение на заданную тему. Анархический индивидуализм меньшинства отражал, в сущности, точку зрения мелкой буржуазии, которую всегда отличала неспособность к дисциплине и склонность смешивать личные вопросы с политическими принципами. Степень эрудиции или начитанности того или иного интеллигента, как правило, не имеет никакого значения. Интеллигент, не способный посмотреть на ситуацию глазами рабочего класса, полностью останавливается там, где перед движением встают действительные задачи, то есть в области практических действий. «Философы лишь различным образом объясняли мир, – отмечал Маркс, – но дело заключается в том, чтобы изменить его»^[207].

Оценка Ленина как безжалостного диктатора и циничного ловкача, который безжалостно растоптал своих бывших коллег, чтобы сосредоточить власть в своих руках, не соответствует действительности. В своих воспоминаниях Крупская приводит яркую картину душевных терзаний Ленина из-за разрыва с Мартовым:

«Бывали минуты, когда он ясно видел, что разрыв неизбежен. Раз он начал писать Клэру (Кржижановскому. – А. В.) о том, что тот не представляет себе совершенно настоящего положения, надо отдать себе отчёт в том, что отношения старые в корне изменились, что старой дружбе с Мартовым теперь конец, о старой дружбе надо забыть, начинается борьба. Этого письма не докончил и не послал Владимир Ильич. Ему чрезвычайно трудно было рвать с Мартовым. Период питерской работы, период работы в старой “Искре” тесно связывал их. <…>. Потом Владимир Ильич яростно боролся с меньшевиками, но каждый раз, когда линия Мартова хоть чуточку выпрямлялась, у него просыпалось старое отношение к Мартову. Так было, например, в 1910 г. в Париже, когда Мартов и Владимир Ильич работали вместе в редакции “Социал-демократа”. Приходя из редакции, Владимир Ильич не раз рассказывал довольным тоном, что Мартов берёт правильную линию, выступает даже против Дана. И потом, уже в России, как доволен был Владимир Ильич позицией Мартова в июльские дни (1917 года. – А. В.) не потому, что от этого была польза большевикам, а потому, что Мартов держится с достоинством – так, как подобает революционеру. Когда Владимир Ильич был уже тяжело болен, он мне как-то грустно сказал: “Вот и Мартов тоже, говорят, умирает”»^[208].

Эту привычную для Ленина черту характера часто упускают из вида. Полностью лишённый сентиментальности, Владимир Ильич никогда не позволял себе смешивать личные симпатии и антипатии с принципиальными политическими вопросами. Но умел распознавать в других людях талант и пытался использовать его на благо общему делу. Злопамятность была абсолютно чужда этому человеку, который всю свою жизнь был невероятно лоялен ко всем своим товарищам. На протяжении нескольких месяцев после Второго съезда Ленин не оставлял попыток восстановить единство и даже согласился пойти на уступки, то есть был готов отдать завоёванные на съезде позиции. Крупская вспоминала:

Сразу по окончании съезда Ленин призвал Мартова к соглашению. В письме к Аксельроду, отправленном 31 августа 1903 года, Мартов писал:

Была бы воля Ленина, раскол тут же был бы устранён. Но едва ли не истеричная реакция меньшинства сделала соглашение невозможным. Потерпев поражение на съезде, группа Мартова начала наступление на большинство в целом и Ленина в частности. Юлий Осипович издал брошюру, в которой обвинил Ленина в создании «осадного положения» в партии. Атмосфера накалялась пропорционально важности вопросов, поставленных на карту. Осип Пятницкий, ответственный за распределение «Искры» в Берлине, вспоминал удивление и растерянность среди рядовых членов партии, знакомившихся с отчётами со съезда:

Пятницкий был не одинок в своём отношении к расколу: