Как мы уже видели, до 9 января рабочие не были готовы воспринимать социал-демократические листовки, часто рвали их и даже избивали агитаторов. Но теперь, после воскресных событий, сознание масс претерпело колоссальные изменения. Один социал-демократ писал:
«Теперь десятки тысяч революционных листков поглощались без остатка, причём, наверное, 9/10 из них не только прочитывались, но и зачитывались до дыр. Газета, которая недавно считалась в широких массах – и особенно в крестьянстве – делом “барским” и, случайно попавшая под руку, в лучшем случае употреблялась “на цыгарки”, теперь – бережно, даже любовно расправлялась, разглаживалась, передавалась грамотею, и толпа, затаив дыхание, жадно слушала, “что пишут о войне”… Не только солдатские эшелоны, двигавшиеся по всем линиям жел. дорог, чуть не дрались из-за газеты или иного печатного листка, брошенного из окон встречного поезда, но и крестьяне деревень, близких к жел. дорогам, с тех пор – и ещё несколько лет после войны – продолжали выпрашивать у проезжающих “газетку”…»[281]
Ровно за два дня до Кровавого воскресенья Пётр Струве, либерал с марксистским прошлым, писал в своём заграничном органе «Освобождение»: «Революционного народа в России ещё нет»[282]. Опираясь на это высказывание, Троцкий давал либералам едкую характеристику:
«В революционную роль пролетариата они не верили, зато верили в силу земских петиций, в Витте, в Святополк-Мирского, в банку динамита… Не было политического предрассудка, в который бы они не верили. Только веру в пролетариат они считали предрассудком»[283].
Лучшим ответам всем скептикам стало величественное движение пролетариата.
10 января в Санкт-Петербурге появились баррикады. К 17 января на 650 предприятиях столицы бастовали уже 160 тысяч рабочих. В знак солидарности с рабочими Петербурга по всей стране прокатилась волна забастовок. Рабочий класс немедленно отреагировал на события Кровавого воскресенья. Только в январе в стачечном движении по всей стране участвовало более 400 тысяч рабочих. С 14 по 20 января всеобщая стачка охватила столицу Польши: здесь бастовали заводы, водители трамваев, извозчики и даже врачи. Варшава, занятая русскими войсками, напоминала военный лагерь. 16 января социалистические группы организовали демонстрацию, в которой приняло участие 100 тысяч рабочих. Войска, вызванные для разгона толпы, выпустили в людей 60 тысяч патронов. Официальные данные гласили: за три дня убито 64 человека, ранено 69, из которых 29 человек скончались позже. В городе объявили осадное положение.
Прибалтика тоже была охвачена революционным движением. Рига, Ревель и другие города были центрами масштабных революционных событий. 13 января 60 тысяч рижских рабочих организовали всеобщую политическую стачку, а ещё 15 тысяч включились в марш протеста. Генерал А. Н. Меллер-Закомельский приказал войскам стрелять по толпе, в результате – 20 погибших и 200 раненых. Вопреки свирепым репрессиям стачечное движение огненным вихрем пронеслось по территории Польши и Прибалтики. На Кавказе тоже вспыхнула всеобщая политическая забастовка. Движение стёрло все национальные границы: польские, армянские, грузинские, литовские и еврейские рабочие поддержали своих русских товарищей не словом, а делом, выступив против ненавистного им российского самодержавия. 12 января в Саратове началась очень опасная, по мнению правительства, стачка рабочих железнодорожных мастерских. Используя железнодорожные пути, она стремительно принесла революционную волну в глухую провинцию.
Рабочее движение всколыхнуло все общественные классы. Публичное неприятие существующего порядка вещей исходило не только от рабочих, но и от представителей «среднего класса», от буржуазных либералов и студентов.
«Выступление рабочих, – писал Троцкий, – дало перевес радикальным элементам интеллигенции, как ранее выступление земцев дало козырь в руки элементам оппортунистическим»[284].
Это движение вызвало панику в правительственных кругах. После событий 9 января правящая клика намеревалась быстро развернуть реакцию, что подтверждалось заменой либерала Святополк-Мирского на консерватора-бюрократа Булыгина и предоставлением почти неограниченных возможностей генералу Трепову. Теперь же все планы верхушки рушились. Под давлением растущего стачечного движения 18 февраля был опубликован первый царский манифест, который давал надежду на конституцию и народное представительство. Совместные действия рабочего класса за одну неделю оказались эффективнее многолетних пустословий, петиций и банкетных кампаний либеральной буржуазии.
Взрывная волна, порождённая событиями 9 января, склонила рабочее движение влево. Возросло значение революционных действий и социал-демократии. Рабочие из числа большевиков и меньшевиков, которых ещё недавно сторонились коллеги, выдвинулись на первый план на каждой фабрике и заводе. Трудно переоценить ту роль, которую, несмотря на, казалось бы, стихийность упомянутых процессов, сыграли эти сознательные рабочие-агитаторы в развитии революционных событий. Большое значение имели поступки и самого генерала Трепова, который, ссылая большое количество «смутьянов» из Петербурга в провинцию, оказывал себе, по сути, медвежью услугу, так как способствовал созданию в глубинке новых очагов революционного движения.
Кровавое воскресенье перевернуло всё с ног на голову. Русские марксисты получили прежде невиданные возможности. Но партия, которая до сих пор не оправилась от последствий раскола, находилась в неважном состоянии и не могла использовать предоставленные ей возможности в полной мере. Переписка Ленина того периода свидетельствует о дезорганизации в партии, главным образом о нарушении связей между большевистскими активистами внутри страны и большевиками в эмиграции:
«…Эх-ма, толкуем мы об организации, о централизме, а на деле между самыми тесными товарищами центра такой разброд, такое кустарничество, что плюнуть хочется. Бундовцы вот не языкоблудствуют о централизме, а у них
Разочарованный Ленин, возможно, несколько преувеличивал, но обвинение в формализме, направленное против профессиональных революционеров-большевиков внутри страны, было вполне справедливым. Получив явное превосходство среди всех партийных активистов, комитетчики-большевики не проявляли достаточную гибкость во всём, что было связано с взрывным движением масс, а потому часто допускали ошибки и теряли инициативу. Когда сотни тысяч рабочих, в том числе молодёжь, вышли на политическую арену в поисках революционного пути, следовало сделать партию более открытой и включить в её ряды, по крайней мере, наиболее активных членов рабочего движения. Между тем комитетчики, по привычке занятые кружковой, подпольной работой, отказались «подвинуться» и впустить в партию свежую кровь. Они нашли тысячу причин этого не делать: рабочие, мол, на самом деле не готовы присоединяться, не готовы обеспечить порядок в рядах партии и т. д. и т. п. В конце концов, рассуждали они, разве Ленин, выступая на Втором съезде против Мартова по вопросу о членстве в партии, не говорил о необходимости поддерживать чистоту революционного авангарда, ограждая его от большого числа неопытных и необученных элементов? Нельзя-де разжижать ряды партии!
Но тот же самый Ленин, который в 1903 году выступал за то, чтобы оградить партию от случайных людей, теперь ещё более решительно защищал своего рода политику открытых дверей, которая позволила бы пополнить ряды партии новыми силами из числа рабочих и активной молодёжи:
«Нужны молодые силы, – гремел голос Ленина. – Я бы советовал прямо расстреливать на месте тех, кто позволяет себе говорить, что людей нет. В России людей тьма, надо только шире и смелее, смелее и шире, ещё раз шире и ещё раз смелее вербовать молодёжь,
Только непременно организовывать, организовывать и организовывать
Призывая своих коллег не забывать о том, что «сила революционной организации – в числе её связей», Ленин писал С. И. Гусеву 15 февраля 1905 года:
«Профессиональный революционер должен создавать в каждом месте десятки новых связей, давать им при себе всю работу в руки, учить их и подтягивать не поучениями, а работой. Затем ехать в другое место и через месяц-два возвращаться проверять молодых заместителей. Уверяю Вас, что среди нас есть какая-то идиотская, филистерская, обломовская боязнь молодёжи. Умоляю: боритесь с этой боязнью всеми силами»[287].
Эти строки наглядно демонстрируют суть метода Ленина. Настаивая на сильной, централизованной революционной организации, Владимир Ильич всегда проявлял поразительную гибкость в организационных вопросах. После Второго съезда меньшевики попытались выставить Ленина как недалёкого бюрократа, который стремится создать такую партию, которая состояла бы только из хорошо подготовленных, высоко развитых в умственном плане революционеров, профессионалов своего дела. Простым же рабочим якобы не нашлось бы места в рядах такой партии, и им не оставалось бы ничего иного, кроме как подчиняться командам «всесильного центра». Эта карикатура, злонамеренно повторяемая и приукрашиваемая буржуазными историками, чрезвычайно далека от истины, в чём можно убедиться, прочитав изложенный выше отрывок, очень типичный, кстати говоря, для ленинской мысли того периода.