Таким образом, уже в самом начале рабочего движения в России в нём чётко обозначились две тенденции. Первая – революционный марксизм, который опирался на рабочий класс и связывал перспективы революционного свержения царизма с борьбой за господство пролетариата в революционно-демократическом лагере, несмотря на попытки либералов и «прогрессивных» буржуа подчинить его своей воле. Вторая тенденция – реформизм, который, выражая на словах верность марксизму, эффективно проповедовал классовое сотрудничество и раболепную покорность перед либералами. В этом, по сути, и был корень разногласий между марксистами и «экономистами». Принимая различные формы, выражаясь другими словами, эта полемика проходит красной нитью через всю историю российского революционного движения – вплоть до настоящего времени.

Фактически нужно выращивать кадры, развивать их в области теории и практики марксизма и внедрять в рабочее движение, начиная с его наиболее активного и сознательного слоя. Классовый состав партии должен быть непременно пролетарским. Студенты и интеллигенты могут играть немаловажную роль, обогащая движение новыми идеями и способствуя их развитию, но только при одном условии: они должны решительно освободиться от прежних классовых уз и принять – не только на словах, но и в повседневной жизни – точку зрения пролетариата. Проблема «экономистов» состояла в том, что они поворачивались к рабочему классу спиной, а не лицом.

То, что революционное движение в России начала интеллигенция, нисколько не удивительно. Это едва ли не закон, особенно в случае России, и особенно в непростых условиях 1870-х и 1880-х годов. Но изменение условий изменило и всё прочее положение вещей. На первый план быстро вышло новое поколение – рабочие-революционеры, первые выпускники тех рабочих кружков 1890-х годов, которые по праву считаются «университетами» марксизма. Впервые бразды правления комитетами стали переходить в руки рабочих. Это не являлось, как многие ошибочно полагали, результатом интеллигентски-демократических теорий «экономистов», которые, несмотря на заявленную поддержку пролетариата, крайне неохотно шли на уступки и освобождали места для рабочих в комитетах, как того требовал Ленин. Всю эту ситуацию определяла волна арестов, которая постоянно уносила опытных лидеров.

Необходимость избежать обнаружений и арестов, а также основные требования существования при полицейском режиме, то есть отнюдь не предвзятые теории организации, были причиной того, что социал-демократия того времени отличалась высоко централизованной организацией. Слово центра было законом, поэтому не могло быть и речи о нормальном демократическом функционировании. Немногочисленный Центральный комитет избирался не «снизу», а «сверху», путём кооптации. В подчинении у центра находились несколько комитетов: комитет пропаганды, комитет агитации, комитет деятельности по сбору средств, комитет печати и т. д. В условиях того времени такой режим работы был просто необходим. Но он, однако, не защищал от проникновения в организацию провокаторов, которым нередко удавалось занимать в партии ключевые посты. Интеллигенция, имевшая большинство в комитетах, не принимала централизации. Поэтому Ленин изначально настаивал на необходимости подготовки рабочих кадров и включении их в работу ведущих органов. Эта работа часто сталкивалась с узостью взглядов и равнодушием ведущего слоя, который, ревностно охраняя свои прерогативы, трактовал идею централизма крайне односторонне, всегда находя сотню причин не вводить рабочих в состав комитетов.

Во второй половине 1890-х годов – в результате волны арестов – ситуация коренным образом переменилась. Бразды правления в одночасье перешли в руки тех рабочих, которые прежде не имели никакого опыта руководства. Рабочий С. И. Прокофьев, вспоминая свою реакцию на внезапное заключение под стражу лидеров московской организации в 1893 году, отмечает: «Мне было тяжело, больно и обидно. Я остался без руководителей. Этот удар, казалось, был непоправим, и когда я рассказал рабочим, что мы потеряли, многие приуныли и задумались». Потом решили: «Ничего не поделаешь, надо терпеть и продолжать работу». «Мы разошлись, – заключает Прокофьев, – и стали работать самостоятельно»^[142]. В этот период заявили о себе такие рабочие, как Иван Васильевич Бабушкин. Будучи сосланным в Екатеринослав, на юг, ставший затем центром восстания, Бабушкин без посторонней помощи создал там местное отделение революционной организации.

Общая дезорганизация вкупе с губительным влиянием идей «экономизма» привели в ряде областей к отделению групп рабочих от интеллигенции. Такая печальная картина наблюдалась, в частности, в Екатеринославе, и это неизбежно приводило к росту недоверия и взаимного антагонизма. «Помню, – писал Бабушкин, – что интеллигенты часто нападали на нелитературный язык издаваемых листков и, кажется, один из листков был несколько изменён и сокращён в городском комитете. Это вызвало прямое столкновение и грозило полнейшим разрывом рабочих с интеллигенцией»^[143]. В целом развитие Московского рабочего союза ничем принципиально не отличалось от развития петербургского «Союза борьбы». Примеру последнего, к слову сказать, следовали организации по всей стране, да и сегодня его история служит своего рода эталоном революционной борьбы. Московскую организацию, как и петербургскую, подкосила волна арестов. Самый сильный удар был нанесён «Московскому рабочему союзу» новым начальником Московского охранного отделения С. В. Зубатовым, который с 1896 года, используя ненадёжных и безвольных рабочих, поднял осведомлённость охранки о делах революционеров на небывалую высоту и развернул целую сеть агентов-провокаторов.

После каждой волны арестов организация возрождалась силами новых рабочих, которые были вынуждены опираться исключительно на свои способности и изобретательность. Годы спустя Ленин, настойчиво полемизируя с комитетчиками, выражавшими сомнения в руководящих способностях рабочих, приводил в пример Бабушкина и подобных ему рабочих, которым в конце XIX века удалось справиться с задачей управления партийными организациями. Как бы то ни было, начало нового столетия партия встречала в неблагоприятных условиях. К 1900 году казалось, что идеи «экономизма» восторжествовали повсеместно. «Экономисты» господствовали в западной части страны, преобладали на Украине. Киевский комитет фактически выступил в поддержку крайних «экономических» взглядов, закреплённых в программном документе «Credo». Между тем рядовые члены организации стали понемногу реагировать на сложившееся положение. Так, организация в Екатеринославе, которая на рубеже веков включала в себя примерно двадцать четыре кружка и двести рабочих, при участии неутомимого Бабушкина выступила против «экономизма».

В январе 1900 года по инициативе Екатеринославского комитета РСДРП появилась газета «Южный рабочий». Всего было выпущено двенадцать номеров, и в апреле 1903 года издание газеты было прекращено. «Южный рабочий» выступал против «экономизма», но, не имея прочных теоретических оснований, делал это непоследовательно. Редакция газеты несла на себе отпечаток кружковщины и дилетантизма тех времён и состояла из членов местных комитетов, каждый из которых держался своего мнения и не слышал других. Всё это вынуждало газету отвлекаться от борьбы с «экономизмом» и выяснять отношения с редколлегией «Искры», позицию которой в итоге она была вынуждена принять, фактически объединившись с ней.

Эту же тенденцию выражала малочисленная группа «Борьба», основанная Давидом Борисовичем Рязановым. Признавая литературный талант Рязанова, пытаясь заручиться поддержкой для издания «Искры» и «Зари», Ленин, как мог, стремился заинтересовать Давида Борисовича совместной работой, несмотря на то что «Борьба» была всего лишь крохотной группой парижских интеллигентов-эмигрантов. В России только Одесский комитет заявлял о своей солидарности с «Борьбой». Это была типичная интеллигентская секта, поглощённая исключительно литературной работой и вобравшая в себя пёструю мозаику идей несхожих направлений. А желание «Борьбы» быть выше остальных фракций фактически ставило её бесконечно ниже любой из них. Такого рода группы нередки в истории революционного движения, и они неизменно играют пагубную роль, поскольку де-факто не играют вообще никакой роли.

Стремление «Борьбы» быть посредником в отношениях «Искры» и «Рабочего дела» шло вразрез с последовательным марксистским движением. Рязанов пытался оказать давление на «Искру», угрожая прекратить сотрудничество с ней, если её редколлегия не смягчит критику «Рабочего дела». Когда этот шантаж не возымел никакого эффекта, он распустил «группу для содействия “Искре”» в Париже, обвинив газету в «нарушении организационной нейтральности»^[144]. В итоге Ленин, осознав безнадёжность сложившегося положения, прекратил сотрудничество с «Борьбой». Впоследствии группа Рязанова, несмотря на свои высокие притязания, не сказала ни одного веского слова. Членов группы исключили из состава делегатов Второго съезда РСДРП, после чего «Борьба» канула в Лету. Позднее, в 1909 году, Рязанов объявился на Капри как лектор в школе радикально левой группы «Вперёд» (не путать с одноимённой газетой, основанной Лениным в 1904 году). Несмотря на свои ошибки, Рязанов был, несомненно, талантливым работником умственного труда. После революции он возглавил Институт марксизма-ленинизма, а затем, как и многие другие, попал в жернова сталинских репрессий.

Вступление в борьбу ссыльных российских лидеров решительно склонило чашу весов в пользу Плеханова. Ещё находясь в Сибири, Ленин сформировал «тройственный союз», в который, помимо него, вошли Мартов и Потресов. Этот союз должен был объединить свои силы с группой «Освобождение труда». Была поставлена задача – воссоздать партию вокруг подлинно марксистской газеты. Для этого требовалось установить контакты с Плехановым и его соратниками, находящимися в европейском изгнании. В начале 1900 года, отбыв срок ссылки, Ленин нелегально приехал в Санкт-Петербург, где встретился с Верой Засулич, посланной сюда специально для установления прочных связей с российскими организациями. Последующие месяцы ушли на подготовку к изданию новой газеты «Искра». Состоялись встречи с представителями социал-демократических групп в разных регионах европейской части страны. Ленин с единомышленниками были приятно удивлены тем приёмом, который был оказан им в различных кругах. К лету 1900 года всё было готово к установлению прямого контакта с группой Плеханова.

Ленин отправился в Швейцарию в июле, возлагая на эту поездку большие надежды. Однако его приподнятое настроение длилось недолго. Нервы Плеханова, имевшего за плечами горький опыт раскола «Союза русских социал-демократов за границей», были на пределе. Он стал угрюмым, обидчивым, а к новичкам был склонен относиться с крайним подозрением. Обсуждение важных вопросов между Плехановым, Аксельродом и Засулич, с одной стороны, и Лениным и Потресовым, с другой, проходило в крайне напряжённой атмосфере. Гостей из России потрясла нетерпимость и резкость тона Георгия Валентиновича. Положительный исход переговоров, казалось, висел на волоске. В статье «Как чуть не потухла “Искра”?», написанной Лениным вскоре по возвращении в Россию, ясно видно, какое болезненное впечатление произвело на Владимира Ильича поведение Плеханова:

Плеханова можно было понять. Он несколько раз терпел неудачу в работе с прибывшей из России молодёжью и никак не мог оправиться от удара, нанесённого ему новым поколением в «Союзе русских социал-демократов за границей». На это накладывало свой отпечаток отсутствие единого мнения о том, что делать дальше. Ленин и другие, стремясь максимально восстановить силы движения в России, пошли на ряд уступок Струве. Так, например, в проекте заявления редакции «Искры» говорилось, что газета открыта для взглядов самых различных оттенков. Плеханов ухватился за этот недочёт и выплеснул свой гнев на изумлённых гостей из России. Этот инцидент проливал значительный свет на положение дел внутри группы «Освобождение труда». Долгий период изоляции от рабочего движения в России не прошёл для Плеханова бесследно и имел крайне негативные последствия.

Много позже, в 1922 году, в пятую годовщину Октябрьской революции и в четвёртую годовщину смерти Плеханова, Троцкий выразил сильные и слабые стороны Георгия Валентиновича следующими словами: