В то время как члены группы «Освобождение труда» в резкой форме отреагировали на попытку Бернштейна размыть революционное учение Маркса, у лидера немецкой социал-демократии появились свои почитатели среди россиян. Прежде «экономизму» не хватало целостного теоретического содержания. Теперь же представители этого течения, прежде всего в эмиграции, жадно ухватились за идеи Бернштейна для оправдания своих оппортунистических тенденций. Хотя «Рабочая мысль» бежала от политических вопросов, как от чумы, она вполне определённо проводила на своих страницах реформистскую и антиреволюционную политику:

«Развитие фабричного законодательства, страхования рабочих, участия рабочих в прибыли, развитие профессиональных рабочих союзов постепенно будут превращать капиталистическое общество в социалистическое. <…> Не обострение нищеты пролетариата, не обострение его противоречий с капиталистами и не обострение противоречий самого капиталистического производства приведёт к социализму, а рост и развитие силы и влияния пролетариата»^[125].

Либеральная буржуазия оказывала давление на рабочее движение через идеологов «Рабочей мысли», в числе которых были в основном студенты и представители интеллигенции. Их неприкрытое восхищение идеями Бернштейна отнюдь не случайно. Они образовали своего рода российский вариант международного ревизионизма, который, в свою очередь, выражал на Западе интересы «прогрессивных» членов «среднего класса», которые сблизились с рабочим движением, когда стало ясно, что пролетариат превратился в мощную общественную силу и, следовательно, потенциальный источник рабочих мест, престижа и дохода. В самом деле, ещё на заре немецкой социал-демократии Энгельс предостерегал о пагубном влиянии катедер-социализма, намекая, в частности, на Евгения Дюринга, который предлагал свои услуги рабочему движению для убеждения его в необходимости классового сотрудничества.

Параллели, разумеется, относительны. Общественные условия, породившие «экономизм», сильно отличались от тех, в которых возник и процветал ревизионизм. Подобно тому как российские буржуа были слабыми и вялыми по сравнению с могучими немецкими, французскими и британскими собственниками капитала, так и отечественные последователи Бернштейна выглядели бледной тенью международного оппортунизма. У сторонников Бернштейна в России не было собственных убеждений, кроме преходящих прихотей, капризов и предубеждений интеллигенции. Весь идеологический багаж достался им от немцев и британцев. Говоря о реформизме, следует иметь в виду его материальное основание. Капитализм, присущий Великобритании, Германии и Франции, по-прежнему играл прогрессивную роль, развивая производительные силы. Период экономического роста, предшествовавший Первой мировой войне, улучшил социальное положение части пролетариата и привёл тем самым к смягчению отношений между классами, став общественно-экономической предпосылкой для возникновения ревизионизма Бернштейна. Но семена, взращённые на Западе в благодатной почве экономического прогресса, не дали почти никаких всходов на суровом, скалистом ландшафте Российской империи. Здесь не было крупной рабочей аристократии, зато была масса обнищавших пролетариев, занятых рабским трудом на крупных промышленных предприятиях. Только в одной области идеи «экономистов» встретили действительный отклик рабочего класса.

Когда почти всех самых опытных руководителей заключили в тюрьму, средний уровень членов революционного движения резко упал. Идеи «экономистов» получили широкое распространение в комитетах на местах. Практические последствия этого не заставили себя ждать: 1 мая 1899 года группа молодых людей в Петербурге выпустила листовку, в которой выступала за введение десятичасового рабочего дня. Это шло вразрез с международным требованием восьмичасового рабочего дня. Инициатива петербургской молодёжи была названа в № 1 журнала «Заря» «изменой международной социал-демократии»^[126].

Революционное движение в России нуждалось в прочном фундаменте и не могло мириться с текущим положением дел. Требовалась единая партия с прочным руководящим составом и, конечно, общероссийской марксистской газетой. Только с появлением ленинской «Искры» представление об объединённой Российской социал-демократической рабочей партии стало обретать реальные черты. Но, прежде чем это случилось, была предпринята попытка создать партию на съезде, созванном специально для этой цели.

Ходики пробили десять часов. В первый день весны 1898 года (13 марта по новому стилю) в доме минского железнодорожного служащего Петра Васильевича Румянцева собралась группа из девяти человек. Это были лидеры социал-демократических групп, прибывшие сюда из Москвы, Киева и Екатеринослава, а также представители «Рабочей газеты» и Всеобщего еврейского рабочего союза – Бунда. Съезд проходил под видом празднования именин жены Румянцева. В одной из комнат в печи пылал огонь. Печь работала не потому, что было холодно. В случае визита полиции участники съезда договорились спалить в огне все компрометирующие документы. Такие меры предосторожности объяснялись тем, что съезд проводился буквально в двух шагах от конюшен минской жандармерии. Этот съезд стал первым и последним съездом РСДРП, который проходил на подконтрольной российскому императору территории. Идея съезда вынашивалась несколько лет: требовалось создать реально действующую партию, выбрать руководство и объединить разрозненные группы. Проект программы партии был составлен Лениным в тюрьме: он написал его в одной из книг молоком между строк. Затем этот документ удалось тайком вынести на свободу.

К этому моменту был достигнут определённый прогресс. Подпольные группы согласились войти в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» и выпускать нелегальную газету «Рабочее дело». В Киеве был создан тайный комитет для печатания газеты, первый номер которой вышел в августе 1897 года (в целях конспирации он был датирован ноябрём). Именно киевской группе поручили заняться организацией съезда, так как она меньше всего пострадала от арестов. Тем не менее идея о созыве съезда внутри России была сопряжена с огромными трудностями. Так, например, делегатов некоторых групп, таких как петербургская, одесская и николаевская, а также представителей «Союза русских социал-демократов за границей» не пригласили к участию в съезде из соображений безопасности. Харьковская группа, напротив, сама отказалась от участия, считая, что вопрос о создании партии поставлен преждевременно.

То, что Первый съезд состоялся в Минске, далеко не случайно. Территория Польши и другие западные области, как мы уже видели, были очагами революционной антицаристской агитации, где две формы угнетения – социальная и национальная – создали подлинно взрывоопасную атмосферу. Стачечное движение 1890-х годов впитало в себя всю ту ярость, злобу и ненависть, которая копилась в сердцах и умах угнетённых народов, прежде всего евреев. Движение еврейских рабочих и ремесленников привело к созданию в 1897 году, за год до Первого съезда, Всеобщего еврейского рабочего союза в Литве, Польше и России. По словам Зиновьева, «Бунд был одно время, в течение двух-трёх лет, самой мощной и многочисленной организацией нашей партии»^[127]. Во время проведения Первого съезда Бунд располагал куда бо́льшими ресурсами, чем любая другая социал-демократическая группа в России, и имел в своём составе бо́льшее количество членов, представляющих четырнадцать местных организаций, или комитетов, расположенных в Варшаве, Лодзи, Белостоке, Минске, Гомеле, Гродно, Вильне, Двинске, Ковне, Витебске, Могилёве, Бердичеве, Житомире и Риге. Комитеты поменьше существовали в Киеве, Брест-Литовске, Одессе и других областях.

Бунд, однако, всегда напоминал больше профсоюзное движение, а не революционную партию. Даже Акимов был вынужден признать, что политический уровень руководства Бунда был достаточно низким: «В этом я вижу безусловный недостаток Бунда; у еврейского пролетариата нет теоретиков»^[128]. В самом деле, как уже отмечалось, большая часть его членов была не пролетариями, а кустарями и мастерами-ремесленниками. Центральный комитет, высший исполнительный орган Бунда, избирался съездом, который созывался примерно раз в два года, в количестве трёх человек. На местном уровне Бунд создавал профсоюзные группы (их часто ошибочно называют торговыми советами), комитеты пропаганды, комитеты интеллигенции, дискуссионные группы и комитеты агитации, которые функционировали более-менее самостоятельно. Профсоюзные группы объединяли от пяти до десяти представителей той или иной профессии. Они назначались ЦК и регулярно собирались для обсуждения профсоюзных вопросов. Только после августа 1902 года, под давлением «Искры», Бунд сформировал революционные комитеты, которые объединяли наиболее прогрессивных рабочих отдельно от профсоюзных групп. Структура Бунда строилась на сугубо немарксистском основании, которое предполагало полное разделение рабочих из профсоюзных групп и представителей интеллигенции, которые автономно работали в своих комитетах.

Несмотря на недостатки Бунда, социалистически настроенные еврейские рабочие и ремесленники играли важную роль в первые годы движения. Выбор Минска местом проведения Первого съезда свидетельствовал о признании этой роли. Только Бунд обладал всеми необходимыми ресурсами для организации съезда прямо под носом у царской полиции. Съезд прошёл успешно во многом благодаря организационным навыкам Бунда: за три дня было проведено шесть заседаний. Протоколы не велись, и все постановления съезда содержатся в резолюциях. Под давлением Бунда приняли решение, что «“Общееврейский рабочий союз в России и Польше” входит в партию как автономная организация, самостоятельная лишь в вопросах, касающихся специально еврейского пролетариата»^[129].

Эта уступка Бунду в национальных предубеждениях стала предтечей важной полемики следующего периода, когда национальный вопрос занял центральное место в дискуссиях русских марксистов. Неумолимо выступая против притеснения национальных меньшинств во всех его проявлениях и защищая права угнетённых народов, включая право на самоопределение, Ленин настаивал на необходимости сохранения рабочих организаций и боролся против тенденции разделения их по национальному признаку.

Социал-демократическое движение, как можно видеть, добилось впечатляющего прогресса среди еврейских рабочих и ремесленников на западной окраине Российской империи. Между тем руководство молодой еврейской рабочей организации – Бунда – придерживалось, по сути, реформистской точки зрения «экономистов». Отсутствие сильного руководящего центра усугубляло локальный партикуляризм, который крайне неблагоприятно отразился на отношениях между зарубежными социалистами и их российскими коллегами. Руководство Бунда держалось узкой националистической политики, которая, если бы её вовремя не остановили, имела бы крайне неприятные последствия для самих еврейских рабочих как угнетённого меньшинства. Осип Пятницкий вспоминал, что в 1902 году «еврейские рабочие организовались раньше и работать среди них было легче, чем среди литовцев, поляков и русских. Руководящий центр еврейских рабочих – Бунд – не работал и не хотел работать среди неевреев»^[130].

В то же время национальное разделение привело к расколу большинства основных рабочих организаций. В Западной России не было ни одной организации, которая бы принимала в свой состав рабочих всех национальностей. Даже сами партии обособлялись по национальному признаку: существовали литовские социал-демократы, польские социал-демократы (Польская социалистическая партия) и, конечно, Бунд. Последний играл крайне отрицательную роль в поддержании разделения, которое сильно мешало достижению целей, стоявших перед рабочим движением в целом и еврейским пролетариатом в частности. Еврейские рабочие высказывались за единство, но их лидеры настояли на разделении. Пятницкий вспоминает о своём присутствии на заседании комитета Бунда, «где обсуждался вопрос о том, что русские рабочие в Житомире по своей несознательности тормозят экономическую борьбу еврейских рабочих, ибо при стачках они становятся на их места. По этому вопросу было принято соломоново решение: сагитировать нескольких русских рабочих, чтобы они влияли на своих товарищей»^[131].

Узкие ремесленные традиции и ограниченный, кустарный характер большей части производства на этой территории стали социальным фундаментом, на котором выросло здание еврейской социал-демократической организации – Бунда. Ювелиры, сапожники, портные, гравёры, наборщики и кожевники Вильны оказались в большей степени подвержены влиянию идей «экономистов», чем петербургские текстильщики и металлисты. Но даже здесь действительная причина явления связывалась с идеологической путаницей руководства. Владимир Акимов, один из ярых приверженцев «экономизма», в своей книге, посвящённой истории российской социал-демократии, был вынужден признать, что рабочие из числа социал-демократов Вильны жаловались на недостаток в партии политического элемента:

Эти несколько строк лучше, чем что-либо ещё, говорят о презрительном отношении «экономистов» к рабочим, чьи интересы они якобы представляли. Главная идея здесь в том, что «экономисты» отказывали простым рабочим в способности к осознанию необходимости политической борьбы. И всё же вопрос о необходимости общественно-политических изменений встаёт перед рабочими на каждом этапе рабочего движения. Опираясь на экономическую борьбу против тех или иных работодателей, в определённый момент времени рабочие неизбежно формулируют требования, выполнение которых возможно только посредством глобального преобразования общества. Если оглянуться назад, то можно увидеть: вся история рабочего движения, начиная с чартизма, показывает, что пролетариат понимает необходимость борьбы за каждое отдельное политическое или демократическое требование, которое способно укрепить положение рабочих, развить их организацию и создать более благоприятные условия для успешной борьбы с угнетателями.

Кровавый царский режим, несомненно, создавал известные трудности в отстаивании принципиальной позиции по национальному вопросу. Недоверие и напряжённость между разными национальностями были настолько сильны, что социал-демократы Литвы после некоторых колебаний отказались от участия в съезде «русской» партии, к великому огорчению Феликса Эдмундовича Дзержинского, который позже вспоминал:

Съезд пошёл и на уступки местным комитетам, ревниво оберегающим свою автономию: