Вполне очевидно, что уже к концу 1969 г. Мао был глубоко обеспокоен теми огромными властными полномочиями, которые он был вынужден вверить в 1968 г. армейским офицерам. Для поддержания своего статуса Мао практически эксклюзивно полагался на военный аппарат, который подчинялся Линь Бяо. Вооруженные силы под командованием Линя стали в Китае доминантой в результате воссоздания провинциальных партийных комитетов после IX съезда КПК. К августу 1971 г. армейские офицеры занимали посты партийных секретарей в 22 из 29 провинций и составляли абсолютное большинство среди кадров партийных структур на уровне провинций [MacFarquhar, Schoenhals 2006: 300]. Гражданские сторонники Мао остались не у дел.

Фракционный разрыв между военными коллегами Линя в Политбюро и уцелевшими радикально настроенными членами ГДКР обострился в течение 1970 г. Отринув своих давних гражданских союзников, на сторону офицеров переметнулся Чэнь Бода. По мере усиления противостояния в высшем руководстве КНР Мао принял решение выступить против армейского блока. Первой жертвой нового курса стал Чэнь Бода. Вопреки его положению одного из первых создателей маоизма и лидера радикальных маоистов в течение всей его жизни, в январе 1971 г. Чэнь, номинально председатель ГДКР, был объявлен «лжемарксистом», «предателем» и «контрреволюционером». Мао потребовал от военных офицеров Линя извинений и самокритики, но их реакция его не удовлетворила, и он начал перестановки в армейской иерархии с тем, чтобы обеспечить себе личную преданность сотрудников вооруженных сил. Именно в этом контексте сын Линя, предположительно, обсуждал с другими офицерами перспективу выступления против маоистов-радикалов и противостояния атаке Мао на его отца и армейский блок внутри КПК. Во избежание потенциального задержания семья Линь Бяо, по всей видимости, вылетела на небольшом пассажирском авиалайнере в большой спешке, и самолет не был заправлен должным образом. По данным официальных отчетов о катастрофе, эта версия выглядит наиболее правдоподобной, однако в целом дело о гибели семьи Линь Бяо до сих пор остается окутанным государственной тайной [Jin 1999: 163–199; Leese 2011: 231–237; MacFarquhar, Schoenhals 2006: 325–336; Teiwes, Sun 2007: 31–34].

Вне зависимости от того, что произошло в действительности, это официальная версия событий, которая в совокупности с кампанией порицания Линь Бяо изменила политический курс Китая. Политбюро было очищено от соратников Линя, подвергнутых аресту. В военном командовании произошли перестановки. Однако гибель Линя поставила перед Мао и остальным руководством КНР новый вопрос: каким образом обыграть происшествие так, чтобы минимизировать политический резонанс? Партии, правительственным структурам и народу Китая было представлено четыре тезиса. Во-первых, Линь планировал военный переворот с целью захвата власти. Во-вторых, Линь и его сообщники ненавидели гражданских радикалов, которые помогли Мао начать «культурную революцию». В-третьих, Линь и его сообщники воспринимали «культурную революцию» как безусловную катастрофу. В-четвертых, их недовольство в конечном счете распространилось и на Мао лично.

Наиболее заметным и основополагающим элементом кампании – ее краеугольным камнем – стал опубликованный в январе 1972 г. официальный документ ЦК КПК «Борьба с контрреволюционным переворотом антипартийной клики Линя [Бяо] и Чэня [Бода]». Материал сначала был распространен среди партийного и армейского руководства всех уровней, затем – среди всех членов КПК. Рядовые граждане были ознакомлены с содержанием документа в устной форме. Основой материала являлись перепечатанные записки, которыми якобы обменивались предполагаемые заговорщики. В записках давалось обоснование необходимости переворота – выражалась политическая мотивация заговорщиков [MacFarquhar, Schoenhals 2006: 337–339; Teiwes, Sun 2007: 34–35].

Кто бы ни был конкретным автором этих доказательств, суть документа поражает до глубины души. Авторы неистовствуют в своей мощной критике как Мао, так и «культурной революции». Представление документа в качестве реферативного материала «для изучения», по всей видимости, являлось попыткой обеспечить неопровержимые доказательства предательства Линь Бяо, в которое в противном случае многим китайцам было сложно поверить. Однако критическая составляющая документа – обвинительный акт в отношении Мао, «культурной революции» и всех политиков, которые ей способствовали, – определенно задела за живое и многих представителей партийного руководства, и КПК в целом, и рядовых граждан. Практически все озвученные крайне резко обвинения опирались на реальные факты, которые были определенно известны любому человеку, читавшему документ.

Лейтмотивом документа был отказ заговорщиков воспринимать «культурную революцию» как огромный триумф. Инициатива привнесла в китайское общество только хаос:

В документе перечисляются все те, кто пострадал в результате «культурной революции», и лишения, которые они претерпели. Долгое время игнорировалось качество жизни крестьян: «Крестьянам не хватает еды и одежды». Ссылка молодежи в сельскую местность была «скрытой формой трудовой реформы». Хунвейбинами воспользовались и цинично отбросили в сторону: «На ранних этапах хунвейбинов обманули и использовали в качестве пушечного мяса; на поздних – подавляли и сделали козлами отпущения». Гражданские чиновники, которые когда-то управляли Китаем, тихо негодовали: «Отринутые и гонимые кадры в бешенстве, но опасаются высказывать свое мнение» [Ibid.: 84].

Документ с презрением отзывается о гражданских радикалах, которые поддержали Мао во время «культурной революции». Всего через пять лет эти лица будут открыто осуждены в качестве «банды четырех». Членов ГДКР описывает как лицемерных мошенников:

На самом деле, отмечают авторы, политическая доктрина радикалов была не чем иным, как ожесточенной и смертоносной новой формой фашизма: «Их социализм, по сути, представляет собой социал-фашизм. Они превратили государственную машину КНР в мясорубку для взаимных убийств и междоусобицы» [Ibid.: 83].

В свете недавних перекосов в культе Мао шокирует оценка авторами документа личности председателя КНР, который предстает человеком, склонным к манипуляциям, безжалостным и двуличным: «Сегодня он направляет одни силы против других сил, завтра он стравливает иные стороны. Сегодня он ублажает людей мягкими речами и сладостными словами, завтра он приговаривает тех же самых людей к казни за сфабрикованные преступления». Документ указывает на то, что Мао рекордно часто проводил среди своих товарищей и сторонников чистки:

Авторы воспринимали председателя КНР как угодно, но не как богоподобное существо, о котором твердили последователи культа председателя. В лидере КНР они видели капризного тирана и политического мошенника, который был ничем не лучше худших императоров в истории Китая: «Он злоупотребляет доверием и статусом, которыми он обязан народу Китая. Исторически он осуществляет движение назад… Он стал современным Цинь Шихуанди… Он не искренний марксист-ленинист… Он самый крупный деспот-феодал в истории Китая» [Ibid.: 83–84][193].

Мы можем только предполагать, какие логические построения стояли за решением распространить столь нелицеприятную оценку Мао и «культурной революции». Сделать это без санкции Мао было невозможно, что лишь усложняет загадку [Teiwes, Sun 2007: 35][194]. А вот над последствиями публикации этого документа ломать голову не приходится. Его воздействие на образ Мао можно сравнить с речью Хрущева о роли Сталина в 1956 г.: лидер CCCР изображался капризным и злобным тираном, которого следует снять с идеологического пьедестала. Жители страны прекрасно понимали, как сильно они страдали в прошедшие годы. Им не нужно было рассказывать, что их качество жизни не только не повысилось, но фактически ухудшилось. Однако никогда прежде гражданам Китая не демонстрировали в столь неприкрытой критической форме, что все их мучения совершались вовсе не во имя какой-то возвышенной благородной цели. Гражданские радикалы во власти оказались корыстолюбивыми мошенниками и идеологическими отступниками, которые выработали новую жестокую форму «социал-фашизма», Мао – опасным и лицемерным тираном, ничем не лучше первого императора империи Цинь, чье правление было столь жестоким, что первая объединенная китайская империя через крайне непродолжительное время пала.

Возможно, среди множества искренних поборников маоизма были те, кто при ознакомлении с этим документом могли бы поверить, что в действительности это шокирующее разоблачение порождено извращенной логикой самых гнусных из предателей – именно такой реакции, скорее всего, ожидали авторы документа. Однако нашлось и множество людей, которые обнаружили в этих строках мысли, которые давно роились у них в голове, но которые они опасались высказать вслух. Вне всяких сомнений, именно так восприняли документ те, кто в результате «культурной революции» подвергся поруганию, чисткам и иным преследованиям, в том числе те идеалисты, которых репрессировали за то, что они последовали призыву бунтовать против властей, за что их жестко наказали в дальнейшем. Документ представил китайскому народу иную трактовку реальности, которая резко противоречила официальной пропаганде, а также снабдил граждан терминологией и обоснованием для критики и «культурной революции», и радикалов во власти, и самого Мао. Последствия обнародования документа не заставили себя ждать. Схожие мысли и эмоции будут выражаться в стенгазетах и на страницах материалов подпольных движений – в КНР 1970-х гг. появились первые намеки на открытый нонконформизм. Эти же мысли и эмоции будут озвучиваться во время масштабных протестов, которые пройдут на площади Тяньаньмэнь и по всему Китаю в конце марта и начале апреля 1976 г. – всего за шесть месяцев до смерти Мао.

Кампания порицания Линь Бяо положила начало попыткам восстановить партийную организацию Китая и вернуть гражданских служащих на их прежние посты. Линь Бяо был выставлен в качестве ультралевого радикала, который исказил ожидания Мао от «культурной революции» и довел ее реализацию до крайностей. Ущерб, нанесенный Китаю участниками «культурной революции», теперь списывался на всеобщий заговор. Абсурдно разросшийся культ Мао, гигантские жертвы кампании по зачистке классовых рядов, ликвидация органов гражданской администрации и учреждение сельских трудовых лагерей – все это было «левацким» прикрытием планов по вооруженному захвату власти. Были собраны и уничтожены миллионы копий фотографий Мао с Линь Бяо, миллионы экземпляров «красной книжечки» и иные материалы, хоть как-то связанные с Линь Бяо [Leese 2011: 238–239].

Под политическим прикрытием новой кампании Мао вверил Чжоу Эньлаю задачу по восстановлению гражданской администрации. Сам Мао, у которого в тот период возникли серьезные проблемы со здоровьем, уединился и отошел от дел. Чжоу работал в означенном направлении вплоть до конца 1973 г. [MacFarquhar, Schoenhals 2006: 339–347]. Было покончено с публичными ритуалами восхваления Мао. Школы кадровых работников «7 мая», через которые в рамках реформ по трудовому перевоспитанию прошли миллионы чиновников и квалифицированных специалистов, были закрыты, а «учащиеся» вернулись в города и продолжили свою работу. Университеты приступили к приему небольших групп «рабочих-крестьян-солдат» на краткие курсы базового уровня. Начали восстанавливаться прекратившие свою работу еще в 1966 г. партийные комитеты всех уровней. Им передавались отобранные у порожденных «культурной революцией» революционных комитетов властные полномочия.

В этот непродолжительный период, когда Чжоу был у руля, он особенно сконцентрировался на реабилитации кадров – возвращении посрамленных чиновников на высокие посты. В марте 1972 г. Чжоу представил Мао список из свыше 400 таких чиновников, которые по результатам проверок были признаны удовлетворяющими требованиям. Мао список утвердил. Этот процесс воспроизводился на всех административных уровнях. Кульминацией всех этих усилий стал X съезд КПК, который состоялся в августе 1973 г. Состав ЦК КПК демонстрировал серьезные сдвиги по сравнению с IX съездом КПК, состоявшимся в апреле 1969 г. Резко сократилось число действующих армейских офицеров, на смену которым после последних лет унижений вернулись гражданские служащие. Самым важным и поразительным стало в этом контексте возвращение Дэн Сяопина, который в 1967 г. был объявлен «вторым по значимости каппутистом Китая» («первый каппутист» – Лю Шаоци – еще в 1969 г. скончался в тюрьме, где ему отказали в оказании медицинской помощи). С разрешения в феврале 1973 г. Мао Дэн Сяопин вернулся в Пекин из ссылки в провинции Цзянси. В дальнейшем он был восстановлен как в ЦК КПК, так и на посту вице-премьера Госсовета КНР [Ibid.: 360–365; Teiwes, Sun 2007: 42–85].

Быстрый взлет Дэна, апогеем которого стала передача в декабре 1973 г. Чжоу Эньлаем ему обязанностей, был срежиссирован самим Мао, который воспринимал Дэна как подходящую альтернативу Чжоу Эньлаю, стремительно потерявшему во второй половине 1973 г. его расположение [MacFarquhar, Schoenhals 2006: 358–360]. Радикалы в Политбюро не доверяли Чжоу и относились к его деятельности с глубокой подозрительностью. Он давно считался соглашателем, неизменно пытавшимся сгладить деструктивные аспекты «культурной революции» и слишком охотно готовым принести принципы маоизма в жертву административной целесообразности. В течение 1972–1973 гг. радикалы многократно выступали против критики со стороны ультралевых и реабилитации кадров со стажем в ущерб повстанцам из провинций [Forster 1990: 116–118]. Воспользовавшись фактом проведения Чжоу Эньлаем переговоров с США, радикалы осудили его за спекуляцию национальными интересами Китая и все-таки смогли перетянуть Мао на свою сторону. Чжоу Эньлай утратил свое влияние в верхах китайского руководства [Teiwes, Sun 2007: 85–109, 132–146; Vogel 2011: 61–79].