В конце 1968 г. было принято решение предпринять в рамках новой политики первый шаг. Было объявлено, что все студенты завершили свое обучение. Им начали выдавать направления на работу. Фактически это означало лишение студентов-повстанцев любых перспектив присоединения к новым органам власти, осуществлявшим руководство в вузах. К тому же повстанческие лидеры обычно направлялись в отдаленные регионы и по большей части занимались на фабриках физическим трудом или выступали в качестве низового технического персонала. Те студенты, которым улыбнулась фортуна, становились солдатами. Обычно такой судьбы удостаивались люди с политическими связями. Однако в целом студенты-повстанцы лишались возможности продолжить свои политические карьеры как в учебных заведениях, так и в правительственных структурах. Вторым шагом новой кампании по завершении мучительного процесса выявления предполагаемых реакционеров и шпионов стало направление практически всего преподавательского и администраторского состава в «школы кадровых работников 7 мая» – так называли учреждения в сельской местности, призванные преобразить представителей интеллигенции и бюрократов посредством физического труда. Всех сотрудников Пекинского университета и Университета Цинхуа направили работать на илистые берега озера в провинции Цзянси, где им пришлось самим строить себе жилье и выращивать себе на пропитание бо́льшую часть еды. Этот лагерь продолжал функционировать до начала 1970-х гг.[185]

Большинство университетов открылись лишь в 1972 г., после возвращения преподавателей и администраторов, отправленных в школу «7 мая». Новые студенты приступили к занятиям по-прежнему под контролем группы пропаганды идей Мао. На обучение зачислялось гораздо меньше студентов, чем в 1966 г. Показатели вернулись к предшествующему уровню лишь к 1977 г. [State Statistical Bureau 1983: 511]. Однако самым значительным нововведением оказалась методика отбора абитуриентов. Вне зависимости от применения маркеров классовой принадлежности, существовавшая ранее меритократическая система общенациональных экзаменов давала преимущества студентам из бывших средних классов и «реакционных» домохозяйств. Экзамены были отменены. Возможности попасть в вуз прямо со школьной скамьи больше не существовало. Теперь студенты вузов рекрутировались из коллективных фермерских хозяйств, фабрик и армии. Единственное, что требовалось успешному абитуриенту, – наличие должной классовой принадлежности, опыт политической активности и рекомендательные письма от представителей местных революционных комитетов с политической характеристикой [Andreas 2009: 188–210].

Новые процедуры приема абитуриентов в вузы вынуждали выпускников средних школ высшей ступени отказываться от незамедлительного поступления в университет или институт и неопределенное время заниматься тяжелым физическим трудом. Учащиеся, не сумевшие поступить в среднюю школу высшей ступени или прошедшие обучение в профессиональных школах или техникумах, зачислялись в штат местных фабрик или других городских учреждений. Абсолютное большинство выпускников средней школы высшей ступени направляли в отдаленные деревни на бессрочную работу в качестве обычных крестьян. Эта практика была распространена в ограниченных масштабах еще в начале 1960-х гг. в таких крупных городах, как Шанхай, где не для всех выпускников средних школ, которые не смогли поступить в вузы по результатам вступительных экзаменов, можно было подыскать подходящую работу [Bernstein 1977a: 36–44; White 1978, 1979]. Теперь же этот подход стал применяться в Китае повсеместно.

Четких временных лимитов пребывания в сельской местности не устанавливалось. Молодым людям из городов предлагалось в одночасье начать новую жизнь в качестве крестьян. Некоторые из них смогли вступить в КПК и в дальнейшем стали кадрами при бригадах и коммунах. Немногочисленные счастливчики, продемонстрировав свои таланты начальству, имели возможность получить рекомендацию для поступления в вуз по целевым квотам для «рабочих-крестьян-солдат». Естественно, молодежи сначала приходилось переживать период адаптации к тяжелым условиям жизни в сельской местности. Городские жители представить не могли, что им придется столкнуться с малопитательным рационом на базе злаков в сочетании с каторжным трудом. Сексуальным притязаниям и даже насилию со стороны сельских кадров подвергались беззащитные девушки-горожанки, которых вынудили жить самостоятельно, вдали от семей [Bernstein 1977a: 121–171; 1977b; Unger 1982]. В последующее десятилетие свыше 18 миллионов молодых людей из городов были направлены в сельскую местность. За это же время лишь 720 тысяч из них смогли поступить в университеты по целевым квотам «рабочие-крестьяне-солдаты» [China Education Yearbook 1984: 969].

Отдельным аспектом перевода городских жителей в деревню была депортация политических изгоев. Изгнание в сельскую местность вызывавших подозрения людей и целых домохозяйств по причине классовой принадлежности или негативных политических маркеров началось еще в 1966 г. и только обострилось при революционных комитетах. Предполагалось, что такое переселение будет постоянным, но на исходе эпохи Мао изгнанники начали протестовать против подобного распоряжения их судьбами. В Тяньцзине были отправлены в сельские районы около 15 тысяч человек в сопровождении свыше 25 тысяч членов их семей – примерно 1,3 % городского населения[186].

Требование подвергать всех имеющих образование лиц идеологической перестройке посредством физического труда распространялось и на «белых воротничков» в бюрократических структурах. Немногие люди избежали продолжительного пребывания в сельских кадровых школах «7 мая» или работы на фабриках. С 1969 по 1971 г. официальные ведомства китайских городов практически опустели. Множество управленцев и рядовых сотрудников были вынуждены долгое время заниматься физическим трудом. В конторах оставался лишь минимальный штат, который мог выполнять, соответственно, лишь самую незначительную часть прежнего функционала. Фактически была прекращена исследовательская работа, а ассортимент правительственных услуг был сокращен до предела. Подобная практика репродуцировалась и на крупных государственных промышленных предприятиях: инженеры, бухгалтера и другие технические специалисты вставали за станки и доменные печи или были на побегушках, обеспечивая уборку помещений и работая в столовых. На фабриках заметно поубавилось народу. Когда же специалистам дозволялось вернуться к прежней работе, они сталкивались с существенным ограничением их полномочий.

Первоначально мероприятия по понижению офисных работников по службе заметно превзошли в своих масштабах ссылку молодежи в сельскую местность, но данная кампания была свернута гораздо быстрее. В Шанхае свыше 20 тысяч кадров были отправлены работать на фабрики, планировалось окончательно и бесповоротно сократить штат на всех уровнях управления [Contemporary China 1993: 262]. В Тяньцзине свыше 70 % офисных служащих при городских фабриках были переведены на разного рода физический труд [Contemporary China 1989: 148]. Ближе к концу 1969 г. в провинции Хэнань 12 300 кадров из региональных партийных и правительственных структур были отправлены в составе трех отдельных групп в сельские трудовые лагеря [Contemporary China 1990: 607]. В провинции Хубэй, свыше восьми тысяч кадров из региональных правительственных органов были направлены заниматься физической работой на переустроенной под такие цели военной базе [Contemporary China 1991a: 109]. В провинции Гуандун было создано 313 объектов «7 мая», куда оказались направлены 164 600 кадров всех административных уровней. Власти Гуандун в то время планировали сократить правительственный штат в общей сложности более чем на 150 000 кадров [Contemporary China 1991b: 118]. Лишь к 1971 г. эта практика пошла на спад. Трудовые лагеря же работали вплоть до 1972 г.

По мере укрепления властных полномочий комитетов военного контроля «кампания за борьбу, критику и преобразование» была масштабирована в гораздо более крупную и по-драконовски более жестокую охоту на предателей и контрреволюционеров – зачистку классовых рядов. Общенациональная система новоучрежденных революционных комитетов мобилизовалась на поразительные по размаху репрессии. Кампания началась вскоре после завершения формирования революционных комитетов и растянулась до 1969 г.

Чистки проводились двумя различными путями. Первым стали расследования, инициированные в Пекине Центральной следственной группой. Структура была учреждена в 1966 г. для ведения уголовных дел чиновников, ставших потом жертвами чисток в рамках «культурной революции». Через общенациональные расследования, которые координировались группой, прошли почти миллион кадров [Schoenhals 1996: 109]. Совсем недавно смещенные высокопоставленные чиновники были обвинены в тайных антипартийных сговорах. Сговор сам по себе предполагает наличие сторонников, и этих подпольщиков, естественно, надлежало искать в регионах, где официальные лица когда-то работали. Пекинские следователи приказали местным властям проверять всех, кто мог бы проходить по делу их бывших начальников. Местные революционные комитеты не могли игнорировать такие запросы. По всему Китаю развернулась волна дополнительных расследований.

Именно таким образом проводилась кампания по подрыву Народной партии Внутренней Монголии. Все началось с расследования в отношении Уланьфу, руководителя АР Внутренняя Монголия. Чиновник был подвергнут репрессиям еще в самом начале «культурной революции». Весной 1968 г. чистки переросли в движение за выявление и ликвидацию любых признаков влияния Уланьфу. По мере того как революционный комитет множил тома дела Уланьфу о заговоре, чиновник был обвинен в руководстве несуществующей «Новой народной партией Внутренней Монголии», которая будто бы являлась собранием сотрудничавших с Монголией и СССР монголов-сепаратистов. Начались аресты и пытки подозреваемых, в первую очередь этнических монголов, которые часто сознавались в надуманных преступлениях и подвергались дальнейшим истязаниям с целью получения информации о «сообщниках». К марту 1969 г., когда с целью остановить кампанию наконец-то вмешался Пекин, допросам подверглись 790 тысяч человек. Из-за побоев и пыток 120 тысяч из них остались на всю жизнь инвалидами. 22 900 человек были убиты, казнены или покончили жизнь самоубийством [MacFarquhar, Schoenhals 2006: 257–258].

По большей части жертвы чисток никак не были связаны с делами, сфабрикованными Центральной следственной группой. Чаще всего кампания реализовалась через следственные действия, произвольно инициированные в отношении отдельных школ и рабочих ячеек. Кампания приобрела общенациональный размах после того, как деятельность нескольких образцово-показательных структур была описана в программных документах центральных властей, распространенных по всему Китаю с разрешения самого Мао. Общий тон кампании был задан в редакционной статье, опубликованной «Жэньминь жибао» 1 января 1968 г. Она призывала к нейтрализации самых разнообразных врагов и предателей в рядах революционеров для достижения победы пролетариата в классовой борьбе. В конце мая 1968 г. в одном из первых программных документов был расписан ход кампании на печатной фабрике «Синьхуа» в Пекине. Мероприятия проводились комитетом военного контроля при этом предприятии. В эту структуру входили офицеры из военного подразделения, которое осуществляло личную охрану членов Политбюро. Фабрика имела давнюю историю, и кампания была спровоцирована предположением, что среди ее опытных сотрудников – представителей старого общества, которые работали и при националистах, и при японцах, – могли быть люди, замешанные в «крайне сложной, обостренной и жестокой» классовой борьбе. На массовых встречах, в ходе которых выискивали предателей, «разоблачалось» множество контрреволюционеров. Подозреваемых подвергали собраниям критики и борьбы и вынуждали писать признания под предлогом, что снисхождение заслужат только те люди, которые полностью сознаются в своих преступлениях [Ibid.: 254–255].

Для проведения кампании правительственные структуры, конторы, фабрики и школы на местах сформировали следственные группы, которым было поручено собирать доказательства по вменяемым подозреваемым преступлениям. Политические дела людей изучались в поисках свидетельств предшествующих злодеяний. К бывшим начальникам и коллегам подозреваемых поступали запросы на любую инкриминирующую информацию. По всей территории Китая кампания протекала в форме обличений, допросов и признаний. Обвинения зачастую не обеспечивались ничем, кроме подозрения, основанного на личной истории человека или имеющихся у него связей. Обвинения поступали к подозреваемому обычно в виде писем или обращений от вышестоящих структур, или через представителей других органов или районов, которые расследовали иные дела, а также путем публичных или тайных нападок со стороны представителей «народных масс».

После того как кампания расправилась со своими первыми жертвами, основным источником новых обвинений стали комнаты допроса. В лучшем случае такие допросы сопровождались угрозами и травлей. Вина обвиняемых презюмировалась, и при отсутствии «чистосердечного» признания им сулили тяжелые наказания. Вопреки указаниям из Пекина об использовании лишь «допустимых» методов допросов, зачастую имело место физическое насилие, в том числе, как свидетельствуют написанные впоследствии отчеты об эпохе Мао, пытки на грани садизма. Однако допросы не заканчивались признанием жертвы. По определению заговор предполагает участие группы людей. Следующим этапом было требование назвать имена остальных его участников. Если подозреваемый отказывался, то допрос продолжался вплоть до получения этих имен. Названных ожидали те же допросы, те же выколачивания признаний, те же озвучивания имен заговорщиков. Таким образом, нередко кампания охватывала огромное число невинных людей. Поскольку жертвы сознавались фактически в контрреволюции, зачастую их приговаривали к казни. Впрочем, многие погибли в результате пыток в комнатах допросов или вынужденного суицида. Самоубийства были проблемой для следователей, поскольку они считались признанием вины и не давали возможности выудить имена остальных соучастников. В результате следствие часто заходило в тупик. В самом начале кампании такие лица, как Кан Шэн и министр общественной безопасности Се Фучжи, выражали беспокойство в связи с волной самоубийств, сокрушаясь, что суицид препятствует ходу следствия [Ibid.: 255–256].

Чистки в Пекинском университете начались через месяц после введения туда армии. Повстанческие организации ликвидировались, а их лидеры отправлялись на перевоспитание. Следственные группы, игнорируя все события, имевшие место на территории университета за два предшествующих года, инициировали расследования в отношении свыше 900 попавших под подозрение кадров и преподавателей. Жертв не выпускали из кампуса. По результатам изматывающих допросов команда по делам пропаганды всего за месяц с небольшим пришла к решению, что 542 задержанных являются «врагами народа». К концу года 18 человек покончили с собой. Среди погибших был и один из высокопоставленных партийных деятелей, первыми публично вставших на сторону Не Юаньцзы во время ее первого протеста против руководства вуза. Человека нашли мертвым в университетском плавательном бассейне, это был явный случай самоубийства [Walder 2006: 1044–1045; Wang 2006][187].

Чистки приняли широчайший размах. Существенная часть попавших под каток репрессий людей были представителями социальных групп, по которым ранее уже успела пройтись «культурная революция», – теми, у кого были связи за пределами Китая и кто имел контакты с Гоминьданом или землевладельцев и капиталистов в родословной. Впрочем, столкнуться с кампанией можно было самым различным образом. Членов КПК, прослуживших движению верой и правдой не одно десятилетие, могли в любой момент обвинить в принадлежности к воображаемой шпионской организации. Людей, которые рисковали своими жизнями во время подпольной деятельности КПК в период до 1949 г., обвиняли в том, что их прежние занятия были свидетельством их причастности к шпионажу на стороне националистов. Оказывалось, что люди, ранее активно участвовавшие в межфракционной борьбе в период «культурной революции», «на самом деле» были задействованы в заговорах против Мао и социализма. Лица, которые в приватной обстановке позволяли себе отдельные критические комментарии в адрес Цзян Цин или положительно отзывались о Лю Шаоци и других лидерах, находились под подозрением. Среди главных подозреваемых оказывались и те, кто ранее чем-либо оскорбил назначенных теперь ответственными за проведение кампании людей, высказывался против убийств и пыток или вставал на защиту попавших в опалу партийных руководителей[188]. Террор был связан не только с драконовскими мерами в отношении предполагаемых виновных, но и с высокой степенью непредсказуемости кампании.

Для Шанхая, который в целом обошли стороной затронувшие многие регионы Китая масштабные межфракционные междоусобицы, кампания обернулась серьезными последствиями. Революционный комитет этого города вознамерился провести четко организованную акцию по разоблачению и выставлению тайных классовых врагов у позорного столба. С января 1968 г. по апрель 1969 г. в следственные мероприятия оказались втянутыми 169 тысяч человек. 17 из 20 высокопоставленных партийных и правительственных чиновников Шанхая были объявлены предателями. Бывший мэр и один из его заместителей умерли в заключении. Около 84 % партийных и правительственных чиновников города – более 900 человек – были обвинены или задержаны. 46 из них скончались под стражей. Всего же в результате кампании к концу 1968 г. погибло более 5000 человек – это лишь примерная цифра, основанная на делах, находившихся под непосредственной юрисдикцией профильных ведомств, отвечавших за проведение расследований [Xu 1990].

В провинции Гуандун, которая переживала ожесточенную межфракционную борьбу, усмиренную лишь применением военной силы, кампания обострила все еще теплящиеся разногласия между повстанческими группировками. Конфликт начал принимать все более пугающий оборот. Армия здесь была на стороне «Восточного ветра», в то время как мятежники из «Красного знамени» настойчиво боролись с вооруженными силами до самого конца. Чистки последовали вскоре после того, как в феврале 1968 г. провинция приняла решение по выходу из политического кризиса. Ответом на последние тщетные попытки воспротивиться военному контролю стали репрессии. В массовой резне, которая сопровождала установление мира в сельских районах Гуандун, только за рассматриваемый период погибло более 30 тысяч человек [Contemporary China 1991b: 118].

График 12.2. Число заявленных смертей от кампании, помесячно, 1967–1968 гг. Источник: расчеты исходя из данных в [Walder 2014]

График 12.2 позволяет нам оценить масштабы этих новейших чисток в сравнении с ранними периодами «культурной революции». Репрессии и одновременное вооруженное подавление оппонентов из противоборствующих фракций сформировало смертоносную волну, последствия которой значительно превзошли самые худшие сценарии недавнего прошлого. Пик смертности в августе 1967 г., когда начали массово раздавать оружие с армейских складов, в этом контексте меркнет. На фоне данных за август 1967 г. показатели смертности периода с марта по сентябрь 1968 г. смотрятся ужасающе. В описываемый период месячная смертность была примерно в четыре раза выше, чем в последующие пять месяцев. Наивысшие значения смертности по причине чисток совпадают с цифрами последнего этапа спада деятельности повстанцев, которую мы упоминали при рассмотрении графика 12.1. Из этих цифр становится очевидным, что избранное лекарство от недуга межфракционных столкновений оказалось большей отравой, чем сама болезнь.