Меня провели к самому входу в здание, где находился пропускник для заключенных, только в другое крыло. Обычная комната, простой стол, несколько стульев и скамеек. Не успела прийти в себя, как появились мои дочери и с ними молодой человек лет тридцати, одетый в темную суньятсеновку. В голове сразу мелькнуло: «Муж. Но чей – Инны или Ляли?» Оказалось, Инны.

Девочки бросились ко мне, и тут я обнаружила, что мне стало трудно говорить по-русски: слова не ложились на язык, приходилось шарить в памяти, чтобы подобрать нужное слово. Дочери потом мне сказали, что я в тот раз говорила как иностранка, когда-то неплохо владевшая языком, но теперь, похоже, подзабывшая его. Еще бы – восемь лет в одиночке! Даже родной язык забывается!

Постепенно мы освоились, и беседа потекла оживленнее. Говорила, правда, больше Инна, а Ляля сидела какая-то отстраненная, молчаливая. Такой я ее прежде никогда не видела – она с детства была веселым живчиком. Что же это с ней? Расспрашивать не стала – слишком деликатным был вопрос.

Значительно позже, уже на свободе, я узнала, что обе дочери, как и я, были арестованы, сидели в одиночке, но выпустили их раньше – в 1969 году. У Ляли после тюремного заключения возникли серьезные проблемы со здоровьем, и вообще девочкам пришлось перенести массу сложностей и мытарств. Но на свидании дочери были сдержанно кратки, сказали только, что провели несколько лет в деревне, а потом вернулись в Пекин. Ляля работала теперь на заводе, а Инна преподавала русский язык в Институте иностранных языков, три года назад вышла замуж, и сейчас у нее растет сын.

С зятем Лю Хэчжуном я тоже переговорила по-китайски – по-русски он не понимал. Как я ему была благодарна за то, что он не побоялся навестить в тюрьме новоприобретенную тещу! Далеко не всякий решился бы на это. Это сразу расположило меня к нему, и в дальнейшем у нас сложились неплохие отношения.

Очень порадовала новость, что у меня есть внук. Мечта моя приобрела живую форму! Сколько раз, сидя на голом топчане в тюремном бездействии, я закрывала глаза и рисовала себе картины будущей жизни. Расцвечивала подробностями, разворачивала в повествование, вводя в него несуществующих персонажей: «Меня, конечно, выпустят на свободу. Не буду же я ни за что ни про что вечно торчать за решеткой! Справедливость восторжествует, семья наша воссоединится. Мы с дочерьми уедем в Москву, девочки там устроятся. Ляля (по моему сценарию) станет физиком, как она когда-то мечтала, и замуж выйдет тоже за физика. У нее все будет в порядке, а вот у Инны, занимающейся какой-то гуманитарной работой, семейная жизнь (в моем воображении) не складывается. Зато у нее есть сын, прелестный мальчик, и я помогаю ей воспитывать его».

Этот придуманный внук, которому я дала имя Сережа, стал для меня почти реальным существом. Я держала его на руках, возила в колясочке, чувствовала молочный запах младенческой кожи, и мне становилось так хорошо, так тепло на душе! Он согревал мою тюремную жизнь.

И вот теперь у меня и вправду есть внук – не Сережа, но Павлик. Скорей, скорей бы подержать его на руках! Но до этого было еще далеко.

Странно, но в рамках всей этой сочиненной семейной жизни, помогавшей вырваться за стены тюремной камеры, почему-то не находилось места моему мужу. Я не видела его в своем воображении. (Подкорковое осознание невозможности встречи? Предчувствие?) На свидании я, конечно, несколько раз задала девочкам вопрос об отце, и их упорное молчание повергло меня в тревогу: «Почему они уходят от ответа? Плохой признак, очень плохой». При этой мысли внутри у меня все замирало, но по-прежнему хотелось верить, что Ли Мин жив и мы освободимся вместе.

– Когда пойдете к отцу на свидание, не забудьте купить сигареты. Лучше всего его любимую марку «Чжунхуа». Он не может жить без сигарет, – наказывала я дочкам.

Если бы я знала, какую бурю чувств подняла у них в душе эта просьба!

Мне мои родные девочки притащили огромное количество давно не виданных и даже забытых вещей: хлеб, конфеты, печенье, фрукты, простоквашу, которую я съела тут же, на месте, испытав истинное блаженство. Помнится, меня поразил многофункциональный перочинный ножичек, которым зять ловко открыл одну из баночек со снедью. (Вот до чего я одичала в замкнутом пространстве!)

Мои девочки потратили на все эти покупки больше 20 юаней – немалые по тем временам деньги, если принять в учет, что Инна получала 56 юаней в месяц, а Ляля, как простая работница, и того меньше – 28 юаней.

Свидание наше длилось долго – более трех часов, и при этом никто из тюремщиков не появлялся, не мельтешил перед глазами. Мы сидели рядом, могли обняться, подержать друг друга за руки. Конечно, может быть, кто-то подслушивал за дверью или имелось для этого устройство. Кто знает? Но важно, что у нас по крайней мере была иллюзия того, что мы одни.