В потрепанном микроавтобусе меня повезли по темным улицам заштатного городка Юньчэна. Городок, больше смахивающий на деревню, был погружен в сон. Изредка лишь слышался лай потревоженной собаки.

Перевалочным пунктом в месте назначения оказалась местная закрытая гостиница – одноэтажное здание в глубине небольшого садика. Пришлось немного подождать в приемной – небольшом зальце, обставленном плетеной мебелью. Это уже было некое подобие комфорта.

Меня поселили в комнате вместе с присматривавшей за мной всю дорогу женщиной, сотрудницей Шаньсийского провинциального комитета партии. Это была типичная партийка тех лет, не слишком доброжелательная, но и не злая. И вообще какая-то невыразительная, суховатая – видимо, такая, какой ей полагалось быть. Но меня это не беспокоило: главное, что она не орала на меня, как тюремщики, а разговаривала не повышая голоса.

К тому же я могла проводить весь день в компании Ван Дэшэна. Мы гуляли по садику и беседовали о советской литературе, о любимом нами обоими Маяковском.

И тут Ван Дэшэн возмущенным тоном обронил фразу:

– Эта Цзян Цин, что она понимает в творчестве Маяковского? Ей доступны только янбаньси[111], которые она так назойливо внедряет в театре!

Я с удивлением и даже некоторым испугом взглянула на своего собеседника: «Ну и смелый же человек! Как это он так рискует критически оценивать супругу Председателя Мао, которая в последние годы стала его тенью, его рупором!»

Надо было организовать мой быт, и это было поручено Вану, для чего он задержался на несколько дней в Юньчэне. Ван постарался использовать весь свой дар красноречия, чтобы убедить местное руководство, что у меня, как иностранки, есть свои особые привычки, которые необходимо принимать во внимание. Таким образом он выбил для меня дополнительный паек: мясо, яйца и сахар по пять цзиней (2,5 кг) в месяц. Для сравнения: мои дочери в Пекине получали, как все, по одному цзиню (полкило) этих продуктов.

Юньчэнские чиновники особенно удивились небывалому потреблению сахара:

– Да разве старуха столько съест?

Тут уж Ван развернулся:

– Да вы знаете, сколько сахара нужно иностранцам? Они же во все блюда его кладут, даже мясо едят сладкое! Нет-нет, сахар для них первостепенное дело.

Доводы подействовали, и я стала снабжаться по высшей норме. Даже получила разрешение каждый день брать по литру молока прямо с молочной фермы.

А вообще с продуктами в то время не только на периферии, в Юньчэне, но и по всей стране было совсем плохо. Все было нормировано до минимума, а полки в магазинах заполнены пустыми бутафорскими коробками. Убедилась в этом во время одного из своих пеших походов по городу. Всплыла в памяти Москва 30-х годов с такими же пустыми витринами и прилавками. «Ну и везет же мне – все переживаю по второму разу!» – подумала я.

А ведь в тюрьме, жадно читая газету, я принимала за чистую монету сообщения о том, что в стране наступило чуть ли не изобилие, и радовалась этому. Оказывается, это было сплошное вранье, лапша, которую вешали людям на уши!

Выполнив свою миссию, Ван Дэшэн уехал, и я осталась опять одна. К этому времени мне определили постоянное место жительства в предместье Юньчэна, на территории научно-исследовательского института хлопководства. Здесь специально для меня отремонтировали одноэтажный домик под черепичной крышей, обнесли глухой стеной, а во двор провели водопровод, устроив у самого входа в дом цементную раковину для умывания. По соседству в таких же домиках жили сотрудники этого НИИ, специалисты-агрономы.

Перед моим приездом, когда вокруг моего будущего пристанища засуетились рабочие, соседи просто сгорали от любопытства: что тут готовится? Кого собираются поселить? Но им строго объявили: сюда привезут женщину «с серьезными вопросами», надо быть настороже и не вступать с ней в контакт.

Однако в первые дни я не замечала создаваемой вокруг меня «полосы отчуждения». Я поселилась в доме, где все было хоть и минимально, но по-человечески – кровать, к жесткости которой мне было не привыкать после восьми лет, проведенных на тонюсеньком тюремном матрасе, убогие стол и стулья, доставившие мне истинную радость: наконец-то я буду есть не на корточках, а как нормальный человек – сидя за столом! А главное, у меня была свобода, пусть и относительная – я могла прилечь и встать когда хочу, могла входить и выходить из дома. Когда выходила, у меня над головой было голубое небо и весенняя, еще не запыленная листва. Я могла наблюдать людей, видеть, как они двигаются, спешат куда-то по своим делам. И это была жизнь!

Но о судьбе мужа по-прежнему ничего не было известно. Когда меня везли в Юньчэн, я в глубине души все еще надеялась на свидание с ним в этих местах. Когда я переступила порог нового жилья и мне в глаза бросилась огромная двуспальная кровать, на китайский лад поставленная в комнате, то первым движением души была радость: «Ли Мина тоже поселят здесь!»

Надежду на то, что это произойдет, подкрепило и то, что в чемодане с вещами, которые привезли для меня из Пекина, оказались мужнины брюки.