Когда я сбросила опостылевшую тюремную одежду, то испытала огромное удовольствие, почувствовав себя не зечкой, а женщиной, и, как показалось мне, даже элегантно одетой. Удивило, что все пришлось мне впору. Как позже выяснилось, все это было куплено на мои же деньги – 200 юаней, конфискованные при аресте.

Сборы закончены. Я окинула прощальным взглядом свое многолетнее пристанище, и что-то шевельнулось в душе. Нет, это было не чувство грусти при расставании, а скорее сожаление о бездарно потерянном времени – восемь ушедших в пустоту монотонных лет. Что же меня ждет впереди? Хуже, наверное, не будет. А пока свобода, долгожданная свобода!

И вот я выхожу за дверь, которая захлопывается за мной, надеюсь, навсегда. Иду по коридору, а мои пакетики и кулечки несут сопровождающие, как в добрые старые времена. Сподобилась! Ведь прежде при переселении из одной камеры в другую (это происходило не раз) я тащила все вещи сама, сгибаясь под тяжестью ноши – на меня наваливали и матрас с одеялом, и труды классиков марксизма, которые дозволялось читать. А надзиратель шагал впереди и хоть бы пальцем шевельнул, чтобы прийти на помощь!

Перед выходом из здания стояли несколько надзирателей, среди них я увидела приветливое лицо врачихи. Эта милая женщина даже незаметно кивнула мне в знак напутствия. Какое это счастье – в страданиях встретить доброту и сочувствие!

Меня вывели во внешний двор и усадили в черный легковой автомобиль. Распахнулись огромные чугунные ворота, и мы покатили. Тюрьма осталась позади. Но я по привычке воздерживалась от разговоров с провожатыми и не задавала лишних вопросов: у меня еще не было ощутимого чувства свободы.

И вот уже знакомый Пекинский вокзал. Машина въезжает прямо на перрон, как раньше, когда я ездила с Ли Мином, и останавливается у дверей вагона.

Мягкий вагон! Это показалось мне чудом. Я представляла себе совсем иную картину: жесткий сидячий, переполненный до отказа, и я под охраной вооруженных конвоиров, привлекающая внимание десятков любопытных глаз. Это было бы удручающе тяжело.

А здесь в четырехместное купе вносят мой такой знакомый, такой домашний чемодан. Сопровождающие меня мужчина и женщина рассаживаются по местам. Присаживаюсь и я. И тут в проеме двери появляется еще один человек. Не верю своим глазам – это же мой коллега по институту Ван Дэшэн!

– И вы здесь? – изумляюсь я.

– Да, я буду сопровождать вас до места назначения, – улыбается он.

Какое счастье! Не спрашивая разрешения, перехожу на русский язык. Нас не одергивают.

Ван Дэшэн в свое время окончил Московский пединститут (МГПИ), занимался советской литературой и прекрасно говорил по-русски. Это был человек с широким кругозором, но не очень покладистый в общении с коллегами. Его прямолинейность в суждениях и независимость мысли не всем нравились. Он, по существу, всегда был «скрытым диссидентом», и только хорошее классовое происхождение (сын столяра) его спасало. В этот раз, как он мне пояснил, он добровольно согласился от имени нашего института сопровождать меня в ссылку. Других пугала одна мысль о контакте с человеком, выходящим из тюрьмы.

Как я была рада, что моим спутником оказался именно Ван Дэшэн, человек, с которым можно было вдосталь интересно побеседовать! Сама возможность говорить по-русски доставляла мне наслаждение, язык постепенно развязывался, и стесненность в речи исчезала.

Когда настало время обеда, мы прошли в вагон-ресторан и хорошо поели. Еще одно удовольствие, принесенное свободой! Или только иллюзией свободы? Я не могла не заметить, что, когда я выходила в туалет, за мной следовала сопровождающая женщина, которая оставалась караулить за дверью. Чего они опасались? Неужели думали, что я выскочу на ходу из поезда?

В туалетном зеркале я впервые за восемь лет увидела свое отражение. Боже мой! Я стала седой как лунь, похудела и, конечно, состарилась. Тюрьма не проходит бесследно ни для кого.

Колеса стучали, унося меня все дальше из Пекина.

Весна 1975 года принесла освобождение многим узникам Циньчэна. После падения Линь Бяо в результате каких-то до сих пор не до конца понятных закулисных движений изменилось равновесие сил на самом верху в пользу смягчения политики, и важных политических заключенных стали потихоньку выпускать из тюрьмы. Первым из них повезло больше – им разрешили вернуться домой к детям. В числе таких счастливчиков оказались Эми Сяо с Евой, отсидевшие в Циньчэне семь с половиной лет. Но потом, видимо, кто-то спохватился, что скопление бывших зэков в столице чревато последствиями, и людей из тюрьмы начали вывозить прямо на вокзал и отправлять под негласным конвоем в ссылку.

К тому времени, когда выпустили меня, Циньчэнская тюрьма практически опустела. Я была одной из последних, кто покинул ее стены.