Вхождение в китайскую жизнь

Встречи с родными стали для меня душевным бальзамом. Вслед за Инной приехала и Алла, которая смогла задержаться на более длительный срок. Но после отъезда дочерей пустота вокруг ощущалась еще сильнее. И тут на помощь пришел Павлик. Точнее, Инна предложила в письме взять его в Юньчэн. Моей первой реакцией был страх: как это можно! Я ведь столько лет не занималась детьми! А если что-нибудь случится, ребенок заболеет – где тут найдешь толкового врача? Нет, я не могу взять на себя такую ответственность! Но Инна настаивала – оказалось, она ждала второго ребенка. Я поняла, что ей действительно трудно будет справиться, ведь, помимо работы в институте, каждый день проводились какие-то собрания, обсуждения, политучеба – за Павликом некому было присматривать, а отдавать его китайской бабушке Инна не хотела.

«Тебе будет лучше с ним, мама, а Павлик сможет по-настоящему овладеть русским языком, и нам обеим он будет ближе», – настойчиво писала мне она. Я согласилась.

Это оказалось очень правильным шагом. Теперь мои мысли целыми днями были заняты внуком. Он спал у меня под боком, и, когда мы вместе просыпались, я тут же слышала его щебетание. Бесконечные детские вопросы, нежный голосок: «Бабуся! Бабуся!» – отвлекали от мрачных воспоминаний. А потом начинались каждодневные заботы: умыть, накормить, постирать. Многому приходилось учиться заново. Как-то мне достали из деревни живую курицу, а она оказалась несушкой, и я ради Павлика – чтобы у внучка были свежие яички – ее оставила. Постепенно у меня образовался целый курятник.

В жизни не думала, что придется общаться с курами! Но теперь их квохтанье и радостный крик Павлика: «Бабуся, курочка яичко снесла!» – доставляли мне какую-то трепетную радость. Я начала больше двигаться. Взяв малыша за руку, отправлялась через поля на молочную ферму, чтобы наполнить бидон парным молоком. Иногда мы даже ходили в кино, которое показывали летом на открытой площадке. В одной руке я несла складной стульчик, а в другой чувствовала маленькие пальчики моего внука, семенившего рядом.

Павлик стал мостиком, перекинутым через пропасть, отделявшую меня от окружающего мира, сгладил людское отчуждение. Китайцы, чадолюбивые по природе, дружески улыбались, когда видели меня с ребенком. Кое-кто посмелее подходил, гладил малыша по голове, заводил разговор. Большей частью это были самые простые люди – доярки, шоферы, повара, сельскохозяйственные работники, женщины, собиравшие в саду НИИ урожай яблок. Они всегда совали Павлику самое сочное яблочко, подсказывали:

– А чего вы не купите яблок у НИИ? Они тут всем своим по дешевке продают.

Я последовала их указаниям, и скоро у меня в пустой комнате, служившей кладовой, стояли две большие корзины яблок, которых хватило на всю зиму.

Местное окружение постепенно привыкло к моему «заморскому виду», и он их перестал смущать. Правда, мне пытались давать «полезные советы». Иду я как-то осенью по саду, а навстречу старик совершенно деревенского обличья. Я с ним поздоровалась, а он, сурово сдвинув брови, говорит:

– Чего же ты так легкомысленно одеваешься? Зима на носу, а ты в юбке бегаешь! Посмотри, как наши старухи одеты – в теплые курточки, ватные штаны, а штанины еще веревочками перевязывают, чтобы ветер не проник. Они себя берегут, а ты что делаешь?

Я представила себя в ватных штанах, перевязанных веревочками, и, посмеявшись про себя, поблагодарила старика за добрый совет.

Конечно, на китайских деревенских старух я равняться не собиралась, но благодаря жизни в Юньчэне дистанция между мной и простыми китайцами сократилась. Притягивало исходившее от них человеческое тепло, наивная простота восприятия мира, готовность прийти на помощь. Они учили меня, как кормить кур, как топить угольными брикетами печурку, на которой я готовила, делились нехитрыми рецептами простой пищи. Особенно людно стало у меня во дворе после того, как приехавшая проведать меня Алла привезла телевизор, купленный в счет моих сбережений. Это была диковинка в те времена! Соседи, дальние и ближние, толпами сбегались поглазеть на черно-белый маленький «ящик». Неважно, что релейная станция работала отвратительно и на экране колыхались какие-то неразборчивые тени в сопровождении хрипящих звуков, – все равно это было так интересно! Люди рассаживались на стульях, табуретках, на кровати, переговаривались, лузгали семечки, как в деревенском клубе, и, когда сеанс заканчивался, я брала веник, чтобы смести толстенный слой шелухи, оставшейся на цементном полу. Но такое поведение меня не раздражало – ведь это же были живые люди, по которым я истосковалась за годы сидения в одиночке.

Да, в Юньчэне вниманием я обижена не была. Когда приходилось выходить за ворота НИИ, например, в баню, расположенную в центре городка, и я шагала по улочкам с одноэтажными, сельского вида домишками, за мной тут же увязывались любопытные, в жизни не видевшие иностранцев. По мере моего продвижения к центру их становилось все больше – люди выскакивали за порог, выбегали из переулков. Я шла быстро, но и любопытствующие не отставали – кто-то семенил рядом, а кто-то, прибавив шагу, даже забегал вперед, чтобы взглянуть в лицо «странной старухе». Таким образом, со мной двигалась целая колонна, как на демонстрации, только транспарантов недоставало. Иногда требовалось вмешательство уличных полицейских, которые принимались увещевать толпу:

– Ну чего глазеете? Старухи, что ль, не видели? Не смущайте человека, разойдитесь!

Немного помогало.

Но трудно было все-таки привыкнуть к истинным провинциальным нравам. В ноябре 1976 года Инна приехала рожать в Юньчэн, чтобы провести со мной декретный отпуск. Когда настала пора, мы отвезли ее в местную больницу на тележке, прицепленной к тарахтящему трактору, – на ней обычно развозили бидоны с молоком. Другого транспорта не нашлось.

В огромном сараеобразном строении было наставлено штук двадцать коек в одной палате, и возле каждой койки суетилась родня: мужья, свекрови, мамки, тетки и прочие. Что-то подавали, приносили, уносили. Галдеж стоял невероятный! Ведь в Китае рождение младенца – событие общесемейного масштаба. Существует множество правил и табу в отношении того, что должна или не должна делать роженица. Здесь, в провинции, эти правила соблюдались с особой строгостью и рвением. В узком коридоре родильного отделения дымили печурки, на которых родные готовили своим подопечным горячую пищу. Считалось, что в течение первого месяца после родов женщина должна неукоснительно соблюдать постельный режим, съедая в день по несколько штук яиц и целые миски куриного бульона с лапшой, – только так она сможет восстановить силы. Всякая прочая еда запрещалась как наносящая вред здоровью. Люди немало удивлялись, когда видели, что Инне привозили из дома фрукты и разные другие вкусности: «И вы не боитесь ее этим кормить? Это же вредно!» А я, в свою очередь, полагала, что местную диету вряд ли можно назвать полезной. Кормить к тому же полагалось как можно чаще, поэтому печурки горели 24 часа в сутки. «Нет, лежать в такой обстановке невозможно!» – решила я, и мы забрали Инну домой чуть ли не на следующий день, благо роды прошли нормально, и на свет появился еще один внук, которого мы назвали Димой.

Конечно, мы с Инной все обустроили по-своему, не соблюдая никаких китайских правил, продолжая вызывать удивление у окружающих. В Китае новорожденных в зимнее время года постоянно держат в помещении, чтобы не застудить. А мы выставляли колясочку с младенцем на свежий воздух (укутав как следует, естественно), и он засыпал в ней под мягкими лучами зимнего полуденного солнца. Проходящие мимо нашего дворика соседи, не веря глазам, встревоженно заглядывали под одеялко и принимались барабанить в дверь:

– У вас ребенок во дворе!