Действительно, после множества трагических перипетий я, незаметно для себя, вросла в китайскую жизнь, и люди, даже самые ортодоксальные старички-ветераны, признали меня своей. Я ведь пережила вместе с ними все: и «митинги борьбы», и тюрьму, и ссылку. И была вознаграждена людским доверием.
Но мне, как и многим другим, пришлось бороться за окончательную реабилитацию. Аня очень в этом помогала, выступая моим «юрисконсультом», – она ведь знала всех и вся еще с яньаньских времен и прекрасно разбиралась, к кому обратиться, что писать, как себя держать. В то время в цековском аппарате еще сидело немало «леваков», последышей «культурной революции». При первой же встрече с представителями орготдела ЦК, уполномоченными заниматься моим делом, пришлось вступить с ними в конфликт. Эти двое деятелей разговаривали со мной и Инной жестким, сухим тоном – чуть лучше, чем в Циньчэне. Только сейчас нам показали старые бумажки с заключением по делу «советских шпионов». Больше всего меня поразило то, что Ли Лисаня уже после его гибели исключили из партии. Из той партии, которую он создавал! Но когда я стала возмущаться, парт-следователи заявили:
– Что вы кипятитесь? Мы же пересматриваем дело и даже можем вам сообщить, что будет проведено траурное собрание, как положено членам ЦК, умершим после болезни.
– Подождите, какая болезнь? О чем вы говорите? Разве мой муж умер от болезни?!
– Вы и этим недовольны? Может, хотите написать, что он покончил жизнь самоубийством? – нагло возразили эти молодчики.
Надо заметить, что в партийной фразеологии такая формулировка была чудовищной: самоубийство приравнивалось к измене партии.
Мы с Инной в один голос закричали:
– Как вы смеете! Его же замучили, довели до гибели! Он жертва «Банды четырех», вам поручено проводить реабилитацию, а вы как к этому поручению относитесь?!
Партследователи притихли. Но мы понимали, что надо продолжать борьбу, – ведь в проекте нового заключения сквозь строчки читалось оправдание обрушившимся на нас репрессиям, и мы боялись, что такой подтекст может стать поводом для новых гонений, если – не дай Бог! – ситуация опять повернется в другую сторону.
По совету Ани мы написали еще одно письмо Ху Яобану, и опять Инна отвезла его на дом по той же схеме. Взяла за ручку Павлика и отправилась в гости к невестке Ху.
В переулке у ворот стоял огромный черный лимузин, каких в Пекине почти не видели. Выяснилось, что у Ху Яобана находился тогдашний председатель партии Хуа Гофэн, тот самый, которого Мао Цзэдун назначил своим преемником, сказав: «Если дело в твоих руках, я спокоен». Фраза эта получила широкое хождение в народе, но с ироническим оттенком. Хуа Гофэн, человек покладистый, неамбициозный, но и не слишком большого ума, сразу после смерти Мао перешел на сторону противников Цзян Цин, что немало способствовало успеху переворота. Что он делал в тот вечер у Ху Яобана – не знаю. Но сам факт того, что первое лицо в партийной номенклатуре (номинально Хуа Гофэн продолжал им оставаться) приехало на дом к своему подчиненному, говорил о многом. Менее чем через год Хуа Гофэна сместили, а пост генсека занял Ху Яобан.
И во второй раз Ху немедленно оказал действенную помощь. Вместо прежних появились другие сотрудники орготдела, в целом дружелюбные. Тон бесед резко изменился, и по согласованию с нами довольно быстро был выработан более приемлемый текст оргвыводов. Правда, и здесь сохранили упоминание о том, что Ли Лисань «доверял жене некоторую информацию, не подлежащую разглашению». Ставя свою подпись на этом документе, я сделала приписку с принципиальной оговоркой:
Тов. Ли Лисань был высокодисциплинированным членом партии и никогда не позволял себе разглашать внутрипартийную информацию. Если он что-то и говорил мне, то только то, что не нарушало требований партийной дисциплины.
В те времена все эти формулировки казались очень важными, так как их заносили в личное дело. А кто мог поручиться, что через каких-нибудь пять-десять лет не поднимется новая волна шельмований и архивные бумаги не будут пущены в ход! У всех пробегала по телу дрожь при мысли об этом. К счастью, в конце 70-х годов по инициативе Дэн Сяопина и Ху Яобана от лица партии было торжественно заявлено, что политических кампаний больше не будет. И в целом так оно и произошло.
Хочу здесь сказать, что Ху Яобан энергично и участливо вел себя не только по отношению к нашей семье. Именно благодаря Ху Яобану в короткие сроки была проведена последовательная реабилитация всех пострадавших от репрессий – и не только во время «культурной революции», но и в прочих политических кампаниях. Вернулись на прежнее место работы даже «правые элементы», которые провели «в местах не столь отдаленных» более двадцати лет. Большинству реабилитированных выплатили зарплату, недополученную из-за репрессий. Мне на руки выдали двадцать тысяч юаней – по тем временам огромная сумма! Мы на нее обзавелись всем необходимым для дома, а через пару лет даже купили автомобиль – подержанную тойоту, одну из первых частных автомашин в Пекине.
Полная и безоговорочная реабилитация всех пострадавших – такова была позиция Ху Яобана, отражавшая его собственное видение вещей. Для нашей же семьи Ху Яобан вообще стал добрым гением, одним росчерком решавшим сложные проблемы.
Вот, например, проблема жилья. Еще в Юньчэне я с дочерьми говорила о том, что по возвращении в Пекин хорошо бы попросить отдельную квартиру. Пределом моих мечтаний было проживание в доме специалистов в нашем университете. Но мои подруги в Пекине в один голос закричали:
– Что ты! Ты должна просить большего в соответствии с рангом Ли Лисаня. Обращайся в орготдел.
Во втором письме к Ху Яобану, помимо вопроса реабилитации, я упомянула и о жилье. В те времена жилищный вопрос был одним из самых насущных и болезненных. А тут еще стали возвращаться репрессированные, которых надо было как-то устраивать. Подготовленный для них микрорайон быстро был заселен, я со своим прошением опоздала. Пришлось ждать. Проезжая по главной улице города в районе Мусиди и глядя на строящийся дом, который, как говорили, должен был перейти в ведение Госсовета, я гадала про себя: дадут нам в нем квартиру или не дадут? И вот в канун 1 октября 1979 года позвонили из орготдела ЦК и известили, что можно посмотреть квартиру. Мы тут же помчались всей семьей и так долго там задержались, наслаждаясь простором, солнечным светом в комнатах, белизной кафельной ванной, что управдом, обеспокоенный, полез без лифта на шестой этаж, чтобы проверить: что же там семейство Ли Лисаня делает в пустом помещении?
Когда я позднее, в начале 80-х годов, прочитала «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, то нашла полное соответствие своим ощущениям. Когда человек, лишенный всего, возвращается в нормальные условия, то каждая мелочь становится для него радостью, начиная с унитаза и кончая телефонным аппаратом в доме.