BLOWIN’ IN THE WIND/HARD RAIN’S GONNA FALL/THE TIMES THEY ARE A-CHANGIN’/MASTERS OF WAR

Как Боб Дилан вольно или невольно стал «певцом протеста» и как он тщательно, но по большей части безуспешно, уходил от навязанного ему имиджа

«“Blowin’ In The Wind” для Дилана – то же самое, что «Джоконда» для Леонардо, Девятая симфония для Бетховена или «Мыслитель» для Родена – не обязательно самое лучшее, но самое известное творение гениального художника, произведение, которое на века будет ассоциироваться с его именем». Так писал об одной из самых ранних и, на самом деле, самых известных дилановских песен известный дилановед, автор многочисленных книг о Бобе Дилане Йохен Маркхорст.

Во многом этой своей широчайшей известностью “Blowin’ in the Wind” обязана закрепившейся за нею практически с момента появления в 1962 году репутацией «песни протеста». Несмотря на то, что в основе поэтики Дилана было множество самых разных, куда более глубоких, чем прямолинейный политический протест истоков – и современные англоязычная (недаром в качестве псевдонима он взял себе имя валлийского поэта Дилана Томаса) и французская поэзия, и Шекспир, и Библия, и американский фольклор (будь то белый кантри или черный блюз), и все богатство канона классической американской песни Great American Songbook, в мир американской популярной культуры он входил именно под ярлыком «певца протеста».

Причин тому было много. Как и многие другие, родившиеся в начале 1940-х его сверстники, Дилан, конечно, не мог избежать очарования рок-н-роллом, исполняя в своем первом школьном ансамбле в родном городке Дулут в штате Миссисипи каверы Элвиса Пресли и Литтл Ричарда. В то же время не меньшим, если не большим героями для него были кантри-певец Хэнк Уильямс и двое афроамериканцев – фолк-блюзовый музыкант Ледбелли и прозванная «голосом движения за гражданские права» блюзовая певица Одетта. Ну и, наконец, Вуди Гатри – певец простого люда, символ политически ангажированной, левоориентированной фолк-песни, автор ставшей к тому времени уже легендой, альтернативным гимном левой Америки песни “This Land Is Your Land”. Еще учась в университете в Миннеаполисе, Дилан стал петь в местных фолк-клубах и погрузился в левое, в том числе и пронизанное романтикой только-только случившейся в 1959 году на Кубе революции. Не доучившись в университете, 19-летний Дилан приехал в Нью-Йорк, чтобы петь свои песни, и чуть ли не первым делом отправился в больницу навестить своего уже тяжелого больного кумира. Еще даже не достигший 50-летия Гатри от болезни так и не оправился и умер в 1967 году, что еще больше придало решимости Дилану. «В песнях Гатри, говорил он, – есть бесконечная, бескрайняя человечность. Он был певцом американского духа. Я сказал себе, что стану его величайшим учеником».

Вдохновленный Гатри Дилан написал пару песен, которые можно рассматривать как негодование и протест. И если “The Ballad of Donald White” была всего лишь балладой об отверженном, безрадостная и бесперспективная жизнь которого привела его за решетку, а потом и на виселицу, то “The Death of Emmett Till” – страстный и непосредственный отклик на прогремевшее на всю Америку убийство 14-летнего чернокожего подростка, которого линчевали за то, что, приехав из более либерального Чикаго на летние каникулы на Юг, он посмел, по мнению белых граждан в штате Миссисипи, слишком свободно разговаривать с белой продавщицей.

Написанная примерно тогда же, в начале 1962 года, “Blowin’ in the Wind” была лишена сиюминутной политической актуальности – несмотря на то, что среди вечных, универсальных вопросов, которые ставит перед собой и своими слушателями поэт (Сколько дорог должен пройти человек, прежде чем стать человеком? Сколько раз должен человек поднять голову вверх, прежде чем он увидит небо?) были и такие, которые вполне можно интерпретировать как вопросы бунтаря, возмущенного войной, несвободой и социальным неравенством (Сколько раз в небо должны быть пущены ядра, прежде чем их запретят навсегда? Сколько лет должны люди прожить, прежде чем им позволят свободу? Сколько нужно смертей, чтобы человек понял, что их слишком много? Сколько ушей нужно иметь, чтобы услышать людской плач?).

У 20-летнего юноши хватило мудрости не тыкать пальцем в возможных – реальных или воображаемых – виновников несправедливости и не предлагать ответ на эти простые, но вместе с тем бесконечно сложные вопросы. «Ответ знает только ветер», – философски изрекал он в ставшем названием песни припеве.

Именно поэтому он с самого начала довольно неохотно относился к навязываемому ему титулу «певца протеста». «То, что вы сейчас услышите – не песня протеста, или что-то в этом роде. Я не пишу песен протеста», – с такими словами 16 апреля 1962 года обратился он к аудитории небольшого клуба Gerde’s Folk City в нью-йоркском Гринвич-Виллидже, предваряя первое исполнение “Blowin’ in the Wind”.

Надо понимать, однако, что протестные настроения: антирасистская, антивоенная, откровенно левая, иногда вплоть до прокоммунистической ориентация была, что называется de rigueur – обязательной, неотъемлемой и неизбежной частью мировоззрения, образа мысли и поведения как музыкантов, так и слушателей того фолк-мира, в который вполне добровольно и с воодушевлением окунулся, приехав в Нью-Йорк, молодой Дилан. Да, он испытывал совершенно искренние гнев и ненависть к неизбывным для властей бряцанию оружием, расовой сегрегации и дискриминации. Но в то же время образность, которой насытил свою песню Дилан, была настолько универсальной, поэтически абстрактной и древней (опирался он, в частности, на библейскую книгу пророка Иезикеля), что заведомо уходила от ответа, оставляя его за неуловимым, как сам Господь Бог, ветром. Более того, она позволяла бесчисленное множество интерпретаций, в том числе и ироничную снисходительность, если не сказать неприятие и тех прямолинейных и однозначных политических решений, которые исповедовали и которыми были одержимы угрюмо серьезные, несгибаемые в своей праведности и в своем идеализме левые активисты, прочно занимавшие передовые позиции в фолк-движении.

Их, однако, не занимали смутные, неоднозначные и неопределенные библейские аллюзии “Blowin’ in the Wind”, а иронию по отношению к себе они либо не чувствовали, либо предпочитали не замечать. Молодой, обладающий безусловной харизмой талантливый поэт и певец обрел за год пребывания в фолк-среде Нью-Йорка культовый статус, и новая яркая образная и красивая песня почти мгновенно стала общепринятым гимном движения. Выявленное знатоками мелодическое родство со старинным негритянским спиричуэлом “No More Action Block” не только не умаляло, но и, наоборот, повышало достоинства песни, подчеркивая ее связь с подлинно народной музыкой. Сделанная прямо там же, в клубе Gerde’s Folk City запись мгновенно разошлась среди политизированного фолк-сообщества. Через несколько недель его признанный патриарх, убежденный левый активист (в 1940-е годы он даже успел несколько лет побыть членом Коммунистической партии США) и страстный исполнитель и пропагандист песен протеста Пит Сигер, опубликовал текст дилановской песни в майском выпуске издававшегося им фолк-журнала Broadside, и она стала звучать в самых разных исполнениях по всем многочисленным фолк-клубам нью-йоркского даунтауна.

Дилан – совсем молодой и рьяно рвущийся к успеху и к славе сонграйтер – с энтузиазмом и страстью ринулся в подхватившую его волну, предпочитая до поры до времени отставить в сторону свое двойственное отношение к левому движению. Весь 1962 год он регулярно выступал на концертах и митингах вместе с Джоан Баэз, Питом Сигером, Филом Оксом и другими политически ангажированными фолк-певцами, параллельно сочиняя песни и записывая свой второй альбом Freewheelin’ Bob Dylan. Наряду с “Blowin’ in the Wind” в него вошли еще несколько песен, которые иногда, как “Blowin’ in the Wind”, иносказательно и аллегорически, а иногда уже однозначно и безоговорочно можно было охарактеризовать как «песни протеста» – антирасистского и антивоенного.

Льющийся с неба дождь в “A Hard Rain’s Gonna Fall”, как и образность “Blowin’ in the Wind”, мог нести в себе самые разные, вовсе не обязательно прямолинейные политические ассоциации, но ее премьерное исполнение на организованном Питом Сигером концерте в нью-йоркском Карнеги-холле 22 сентября 1962 года, в самый разгар Карибского кризиса, вызвал у аудитории совершенно однозначное толкование: hard rain – это сыплющийся с неба дождь ядерных ракет. Известный критик Нэт Хентофф ссылается на слышанное им от самого Дилана признание, что поводом для песни стали именно события вокруг Кубы. Со временем Дилан пытался опровергнуть эту интерпретацию: «Нет, это вовсе не атомный дождь, это всего лишь сильный проливной дождь. А “ядовитые капли отравляют воду” в последнем куплете – это ложь, которой нас пичкают по радио и в газетах». Что, впрочем, не изменило статуса “A Hard Rain’s Gonna Fall” – при всей ее богатой и неоднозначной образности – как одной из, по выражению критика Иэна Макдональда, «самых оригинальных и своеобразных песен протеста».

Ну а “Masters of War” уже совершенно откровенно пылала яростным и совершенно неприкрытым гневом:

«Эти песни, – писала уже в 1980 году об альбоме критик New York Times Джанет Маслин, – утвердили Дилана как голос поколения – человека, понимающего и выражающего озабоченность молодых американцев ядерным разоружением и растущим движением за гражданские права. Сочетание морального авторитета и нонконформизма пришлось как нельзя кстати».

В июле 1963 года Пит Сигер пригласил Дилана впервые выступить на организуемом им Ньюпортском фолк-фестивале. Это было не просто приглашение в клуб, это была по сути дела коронация нового бесспорного лидера фолк-движения. На завершавшей дилановский сет “Blowin’ in the Wind” на сцене к нему присоединились и Джоан Баэз, и трио Peter, Paul and Mary, и сам Пит Сигер, и афроамериканский хор Freedom Singers. А на бис все вместе, взявшись за руки, спели “We Shall Overcome”.

К середине августа “Blowin’ in the Wind” в исполнении Peter, Paul and Mary была продана в количестве свыше миллиона экземпляров, взобралась на второе место в поп-чартс журнала Billboard, стала всемирно известной и принесла Дилану немыслимые для него по тем временам 5 тысяч долларов авторских. А 28 августа Дилан и Баэз присоединились к массовому Маршу свободы на Вашингтон, тому самому, в завершение которого Мартин Лютер Кинг произнес на ступенях Капитолия свою легендарную речь «У меня есть мечта».