Весь этот ад сопровождался навязчивым и неусыпным вниманием средств массовой информации. Многие журналисты искренне волновались о состоянии здоровья президента, но было и другое: множество типографской краски ушло на советы по оказанию ему медицинской помощи, далеко идущие обобщения насчет чешской и австрийской систем здравоохранения и завуалированные выпады против Даши, как будто именно она была виновата в ухудшении здоровья мужа.
Все это не имело бы значения, если бы не тот факт, что как раз тогда в некоторых кругах правой части чешского политического спектра возник миф о Вацлаве Гавеле как о жаждущем власти интригане-маккиавелисте, чьи происки привели к досрочной отставке Вацлава Клауса. Симпатии и антипатии Гавела были абсолютно ясны, но несущественны. Важно было то, что из двух лет, когда его интриги якобы достигли кульминации, он полные двенадцать месяцев был серьезно болен или оправлялся от болезни. Даже если бы он хотел бороться с Клаусом, который был в отличной физической форме, слишком много сил отнимала у президента борьба за собственную жизнь.
Не будет преувеличением сказать, что большинство сограждан в то время не ожидало, что Гавел после этого проживет долго. Уже составлялись некрологи и шли дискуссии о преемнике. Даже те, кто хорошо его знал, подавляли в себе готовность смириться с неизбежным, хотя и не были склонны недооценивать выносливоcть борца, скрывавшегося в этом хрупком теле.
Страдало не только здоровье Гавела – страдала и его популярность. Из неприкасаемой некогда иконы он сделался мишенью: с одной стороны его атаковали – и имели на то право – критики из числа политиков, с другой – мерзейшие распространители сплетен из числа охотников на знаменитостей. Кто-то негативно реагировал на второй брак президента и его привлекательную супругу. Однако большую часть негатива создавали целенаправленные, а местами, видимо, и скоординированные нападки продажных писак, подчас служивших определенным политическим кругам. Эта неотъемлемая составная часть политического процесса в Чешской Республике, как и везде в мире, была по-своему понятна: ведь чешский президент по традиции должен был в каком-то смысле стоять над повседневной политической суетой. Но картина была бы неполной без упоминания о том, насколько неудачно складывались отношения президента – и скорее именно его самого, а не президентской канцелярии – со средствами массовой информации в 1996–1998 годах.
Как человек, работающий со словом, Гавел всякий раз очень бурно реагировал на бьющие в глаза неточности, ложь и несправедливую критику. При этом он старался убедить критиков, что они ошибаются, и объяснить им, в чем именно состоит их ошибка. Члены команды президента часто пытались отговаривать его от этого, зная наверняка, что многих критиков любые убеждения или объяснения совершенно не трогают. «Воспринимай то, что о тебе пишут, как дождь, – робко советовал я ему. – Он может тебе не нравиться или быть неприятным, но поделать с ним ты ничего не можешь». По моему мнению, на пользу публичному имиджу президента наверняка пошли бы беспристрастность и открытость по отношению к средствам массовой информации. Ложь и манипулирование Гавелу совершенно не подходили.
Большей частью он следовал этим советам, но не всегда. Как он уже давно показал в «Письмах Ольге», у него возникало непреодолимое желание оправдываться там, где это было совершенно не нужно. В бытность его пресс-секретарем я всегда боялся той минуты, когда Гавел предлагал мне в очередной раз публично отчитаться о работе его канцелярии, а еще больше – когда он решал раскрыть актуальное состояние своих личных финансов. Мотив вины был очевиден для всех, кроме президента, который чувствовал себя обязанным примерно раз в полгода обнародовать размер своей президентской зарплаты (около ста двадцати тысяч крон в месяц), положенных ему надбавок (персональный фонд в один миллион крон в год плюс издержки), доходов от литературного труда (гораздо больше) и от продажи возвращенных по реституции объектов недвижимости (несколько десятков миллионов крон) с указанием отчислений на благотворительные и другие богоугодные цели (вся его президентская зарплата и многое сверх того). Результат был предсказуем. Половина населения была шокирована тем, как много он получает, а вторую половину коробила его щедрость, потому что он вот так запросто мог ее себе позволить. С точки зрения пиара это был кошмар.
Но все это оказалось цветочками по сравнению с войной, которую отныне вели со средствами массовой информации Гавел и Дагмар. Редко возвышая голос в защиту самого себя, Гавел ощущал глубокую потребность защищать Дашу и резко – причем иногда несоразмерно резко – реагировал на каждый выпад против нее. Он не слишком хорошо представлял себе, как функционируют СМИ, и потому строил несбыточные планы – например, о протаскивании заранее написанного интервью с его женой в газету «Право». Интервью так и не было напечатано.
Затем Гавел попросил Лиду Ракушанову, бывшую сотрудницу «Свободной Европы», чтобы та написала «правдивую» историю Даши и его отношений с ней. После выхода книги в свет[1002] она была подвергнута тотальной – и не вполне незаслуженной – критике как агиографическое сочинение, недостойное литературного и нравственного уровня Гавела.
Таких случаев становилось все больше. Когда Гавелу как-то раз показалось, что о нем несправедливо отозвались на телеканале «Нова», который никогда не был его большим поклонником, он от отчаяния сам позвонил в десять часов вечера в редакцию Чешского агентства печати с телефона полиции Града в Ланах и заявил, что хочет продиктовать опровержение. Мало того, он забыл проинформировать об этой выходке своего пресс-секретаря Ладислава Шпачека, и тот на другой день публично отрицал вчерашний инцидент. СМИ веселились от души.
Когда первая леди выступила с инициативой, чтобы во время государственного визита в Великобританию ее сопровождал персональный журналист из газеты «Блеск», Шпачек взбунтовался[1003]. Однако бульварный журналист – в итоге это оказалась журналистка – все равно поехал.
Дела шли чем дальше, тем хуже. Гавел, не понимая, что он сам подливает масла в огонь, обвинял всех вокруг – СМИ, политических противников и даже свою собственную канцелярию. Наконец осенью 1998 года он принял самое простое решение: «Я перестал листать газеты, смотреть телевизор и читать сводки! Какая чудесная жизнь!!!»[1004]
Она и впрямь была бы чудесной, если бы продлилась подольше. Спустя месяц Гавел ввязался в очередную медийную перестрелку, на сей раз с нравственным подтекстом. В списке выдающихся личностей, которым президент собирался вручить государственные награды по случаю празднования Дня возникновения самостоятельной Чехословакии 28 октября, оказался и бывший бургомистр Вены Хельмут Цильк, многолетний пропагандист добрососедских отношений между чехами и австрийцами. За несколько дней до торжественного вручения наград в газете «Зюддойче Цайтунг» и других СМИ появилось сообщение, что в середине шестидесятых голов Цильк был платным агентом чехословацкой разведки. Сам Цильк эти обвинения отверг. В неразберихе противоречивой информации Гавел отозвал награду, что не пошло на пользу чешско-австрийским отношениям, которые и без того подвергались суровым испытаниям в связи со спорами из-за атомной электростанции Темелин. Вацлав Бенда, в старые диссидентские времена товарищ Гавела по заключению, а теперь сенатор от ГДП[1005] и директор недавно созданного Управления документирования и расследования преступлений коммунизма, упрекнул Гавела: мол, тот и раньше знал о неблаговидном прошлом Цилька, мало того – даже получил соответствующую информацию, основанную на документах ГБ, от самого Бенды. В ответ Гавел обвинил Бенду во лжи. Между тем заведующий канцелярией президента, безусловно достойный Иван Медек публично заявил, что по указанию Гавела проверял кандидатов на получение награды по базам Управления. Медеку пришлось уйти в отставку. Над этим скандалом милосердно опустили завесу очередное легочное заболевание Гавела и приближающееся Рождество[1006].
Прощай, оружие
Я был внезапно заброшен в сказку – чтобы потом долгие годы падать на землю…
На популярности Гавела не могли не отразиться проблемы предыдущих двух лет. Опросы общественного мнения в декабре 1998 года показали, что на вопрос «Должен ли президент подать в отставку?» положительно ответили 55 процентов респондентов, хотя, конечно, вопрос был наводящим и попахивал политической ангажированностью.
Если в то время Гавел и задумывался о своей отставке, виду он не подавал. Его ждал очередной трудный год, но в этот раз он был готов к бою. Двенадцатого марта 1999 года, после почти десяти лет, прошедших под знаком упорства и настойчивости, исполнилось одно из заветных желаний президента – Чешская Республика вступила в НАТО. В январе 1994 года Гавел сумел получить от Билла Клинтона обещание, касавшееся расширения Североатлантического альянса. Вопрос
Итак, Чешская Республика, наряду с Венгрией и Польшей, стала одной из первых трех посткоммунистических стран, вступивших в Североатлантический альянс. Это случилось в момент передачи документов о вхождении в НАТО на торжественной церемонии в президентской библиотеке и музее Гарри С. Трумэна в Индепенденсе, штат Миссури, всего в двух часах езды от Фултона, где Черчилль заявил, что через весь европейский континент, «от Штетина на Балтике до Триеста на Адриатике», опущен железный занавес[1008]. Если роспуск Варшавского договора формально завершил холодную войну, то расширение НАТО погрузило в глубокий сон длинные тени Ялтинской конференции февраля 1945-го, которая рассматривалась – резонно или нет – как сдача союзников Запада в Центральной и Восточной Европе на милость либо немилость Сталина. «Древние государства Центральной и Восточной Европы»[1009] вновь объединились со своими западными соседями.
Если Гавел и большинство его сограждан представляли свое вступление в зону стабильности и безопасности Альянса как нечто степенное и церемонное, то их ожидал сюрприз. Спустя всего двенадцать дней самолеты НАТО начали бомбардировку территории бывшей Югославии, чтобы остановить акты устрашения и этнические чистки в Косове. Новые члены, располагавшие лишь устаревшими советскими летательными аппаратами, не могли активно участвовать в воздушной операции и были несколько ошарашены таким развитием событий. Чешское правительство долго дискутировало о целесообразности военной операции, а самолеты НАТО все это время стояли с запущенными двигателями на итальянской военной базе Авино в ожидании единодушного согласия членов Альянса. Гавелу, со своей стороны, уже довольно давно стало ясно, что именно следует предпринять. «Стороны конфликта должны осознать, что у них нет иного выхода, кроме как сесть за стол переговоров. Должно стать очевидным, что для Белграда альтернативой переговоров может быть только применение силы Североатлантическим альянсом. А для косовских албанцев – полная дискредитация их требований, в том числе и справедливых»[1010]. Хотя предстоящая операция Гавела совершенно не радовала и он называл ее «экстремальным решением», тем не менее он счел «неизбежно необходимым»[1011] выразить ей свою безоговорочную поддержку. Как обычно в случае необходимости принять сложное решение, Гавел, руководствовавшийся моральными критериями, нашел простое решение: «Наш исторический опыт показал, что злу необходимо противостоять, а не уступать»[1012]. Он проигнорировал возражения обоих партийных лидеров, подписавших «оппозиционный договор», и министра иностранных дел Яна Кавана, который (одновременно с греческим премьер-министром и министром иностранных дел Георгиосом Папандреу) по собственной инициативе принялся саботировать оперативный план НАТО, предлагая сначала прекратить бомбардировки и лишь затем приступать к переговорам. Гавел был разочарован: «Правительство провело два совещания, касавшихся нашего участия в войне, и никто из его членов не удосужился снять трубку и позвонить верховному главнокомандующему. Это делает меня свободным. Теперь я вправе не испытывать к этим людям никаких сантиментов»[1013].
Судя по всему, он не понимал, что переходит своего рода Рубикон. Ему казалось, что он ведет себя как государственный деятель и верховный главнокомандующий, который не может отвлекаться на «философские рассусоливания», а обязан принимать четкие и однозначные решения. В результате его непримиримым врагом стала коалиция чешских и иностранных противников интервенции – начиная с изоляционистов-консерваторов и сторонников холодной «реальной политики» и заканчивая конспирологами из рядов экстремальных левых, которые рассматривали всю эту военную операцию как составную часть планов американских империалистов по захвату мира. Именно крохотное, не очень важное Косово, не имевшее для Запада никакой явной стратегической или экономической ценности, повлияло – даже более, чем война в Боснии или в Персидском заливе, – на выработку доктрины гуманитарной интервенции, военной операции, единственной целью которой является прекращение убийств невинных мирных граждан. Эта доктрина с самого начала вызывала споры, и они не утихли до сих пор, когда доктрина уже называется «Обязанность защищать» (responsibility to protect – R2P). Вацлав Гавел – вместе с еще одной уроженкой Чехии и жертвой мюнхенской травмы Мадлен Олбрайт – заслуженно считается одним из ее идейных вдохновителей. По мнению же постсталинских мыслителей, таких как Славой Жижек[1014], или либертарианских социалистов, таких как Ноам Хомский – закоренелый враг Гавела еще с речи последнего перед американским Конгрессом в 1990 году[1015], – Гавел выказал себя «полезным идиотом» американского империализма. Теми же словами заклеймил Гавела обычно симпатизировавший ему Тони Джадт[1016]. В отличие от нравственной дилеммы, которую представляла для Гавела поддержка смертоносного насилия ради того, чтобы уберечь от страданий гораздо большее число людей, подобная брань, насколько я знаю, сна его никогда не лишала.
Однако его страшно раздражали непрекращающееся вмешательство в его частную жизнь и любая критика – оправданная или нет – его личных дел и прежде всего его брака. После того как президентская чета посетила осенью 1998 года Соединенные Штаты, бульварная пресса принялась писать о возможных семейных проблемах, а то и о супружеских изменах.