Это напоминало ураган «Катрина» в Соединенных Штатах, только тремя годами ранее. Хотя полномочия чешского президента при ликвидации последствий стихийных бедствий подобного масштаба куда более ограниченны, чем у президента США, ряд средств массовой информации изощрялся в изобличениях президента, который нежится на пляже, пока его сограждане тонут в грязи. Буря в СМИ улеглась гораздо быстрее, чем были ликвидированы следы наводнения, но Гавел чувствовал себя до предела униженным, тем более что, по его мнению, он в этих обстоятельствах действовал настолько решительно, насколько мог. Упрекнув свою канцелярию в том, что она его подвела, он принял решение отменить все свои оздоровительные поездки вплоть до момента ухода с поста президента. «Ощущение бесконечного позора в конце жизненного пути вреднее для моего здоровья, чем пражский смог»[1034].
Страна оправилась от несчастья быстрее, чем ее президент. Когда в сентябре 2002 года Гавел прилетел в США на свой последний ужин в Белом доме, его все еще засыпали выражениями сочувствия и поддержки, однако мыслей о том, чтобы просить о поддержке материальной, у него не появилось. Когда же в Прагу начали съезжаться участники саммита НАТО, большая часть следов наводнения уже исчезла.
Гавел приложил много усилий к тому, чтобы событие, которое должно было стать его лебединой песней, не прошло незамеченным. Безусловно, кульминацией саммита был прием в члены Альянса новых членов – Словакии, Румынии, Болгарии, Словении, Эстонии, Латвии и Литвы, – чему он немало поспособствовал. Имея за плечами бесчисленное количество разнообразных саммитов, Гавел отлично знал, что речи, заявления и сам ход мероприятий обговариваются и консервируются задолго до их проведения, так что вкус у них потом, как у самолетной еды. Готовило и организовывало саммит правительство, а также Александр Вондра в качестве уполномоченного последнего, так что у президента не было особой свободы маневра в плане отклонения от сценария, тем более что он не намеревался заставлять глав государств напрягаться, вслушиваясь в словесную эквилибристику ораторов. Однако Гавел хотел внести и собственную лепту. Единственное для этого окно возможностей открывалось во время торжественного ужина в первый день саммита, который, в отличие от самого мероприятия, проходил в Пражском Граде и не имел никакого заранее утвержденного формата.
Подготовка к этому важному вечеру отражала и сильные, и слабые стороны гавеловского правления. За полтора года до саммита президент уже придумал тему вечера, создал драматургию всего мероприятия и принялся работать над тем, чтобы Град оправдал его ожидания. Перфекционист Гавел, по своему обыкновению, не мог ни от чего оставаться в стороне и потому занимался и составлением меню, и цветами на столах, и оттенками подсветки Широкого коридора. При этом он не упускал из виду и всю панораму в целом. Ему хотелось превратить встречу государственных деятелей, бюрократов, стратегов и генералов в ослепительный триумф свободы – не только в политическом смысле, но и в смысле возможностей наслаждаться свободой собственной, внутренней. Первое, что увидели участники саммита, въехавшие в Град, было огромное неоновое сердце (давно уже фирменная подпись Гавела) – это творение скульптора Иржи Давида сияло высоко над замком.
Ужин, изысканная трапеза о четырех переменах блюд, с речами и тостами генерального секретаря НАТО Джорджа Робертсона и французского президента Жака Ширака, а также очень коротким приветственным словом хозяина вечера, был сервирован не там, где обычно устраивались государственные ужины – в Галерее Рудольфа или Испанском зале, – а во Владиславском зале, где еще в пятнадцатом веке проходили коронации, королевские банкеты и балы и где в 1989 году Гавел был впервые избран президентом. Но главное блюдо подали уже после еды – это было великолепное представление «Чествование свободы», с современным балетом хореографа Иржи Килиана, пражского уроженца и художественного руководителя Нидерландского театра танца (Nederlands Dans Theatre), и с невероятным постмодернистским песенным попурри, куда вошли Power to the People Леннона, «Ода к радости» Бетховена, спиричуэлс Oh, freedom, написанные вскоре после окончания американской гражданской войны, и даже «Марсельеза». Аранжировал музыку Михал Павличек, а интерпретировали лучшие чешские рок-звезды. Некоторая проблема возникла лишь с «Одой к радости»: ее английский перевод XIX века Гавел счел для целей вечера слишком архаичным. Он попросил меня – тогда уже почтенного председателя Комитета по иностранным делам, обороне и безопасности чешского Сената, но в молодости (наряду с многими другими грехами) еще и достаточно успешного рок-текстовика – сделать новый перевод «Оды». Я пришел от этого поручения в ужас. «Вацлав, ну скажи, что ты не всерьез. Это же Шиллер, Бетховен, а не какие-то там Mamas & Papas. Нет, ничего не выйдет». «Я все понимаю, – ответил мне толерантный как всегда президент. – Делай, как знаешь. Но разве твою песенку когда-нибудь исполняли для пятидесяти глав государств?» Я убрал из «Оды» херувима и дочь рая и написал текст.
Судя по аплодисментам, представление имело успех у большинства присутствующих… хотя и не у всех. Когда один из гостей спросил американского вице-президента, понравилось ли ему зрелище, Чейни ответил: «Видите ли, я из Небраски»[1035].
После саммита НАТО состоялось еще одно роскошное представление, которое на этот раз не было творением Гавела. Даша, готовясь к уходу мужа с поста президента, тайком от него придумала, собрала и продюсировала действо под названием «В честь Вацлава Гавела». Самые популярные актеры, музыканты и певцы воздавали на сцене хвалу великому человеку; их выступления перемежались с заранее записанными славословиями, звучавшими из уст Мадлен Олбрайт, Кофи Аннана, Шона Коннери и обоих Бушей – отца и сына. Спектакль только для избранной публики прошел в «Золотой часовенке»[1036].
Даша приложила очень много усилий к тому, чтобы представление в Национальном театре прошло удачно, и его участники были, бесспорно, на высоте, однако реакция на событие оказалась неоднозначной. Хотя список выступавших включал в себя популярнейших звезд, многие друзья Гавела посчитали, что представление имеет мало отношения и к его жизни, и к тому, какой он человек. В программе оказались потрепанные звезды периода нормализации во главе с бессменными «Золотыми соловьями» Карелом Готтом и Геленой Вондрачковой и даже парочка агентов ГБ. С другой стороны, там не было некоторых верных гавеловских сподвижников. «С Геленой Вондрачковой я на сцену не выйду», – заявил Вратислав Брабенец, саксофонист и – после смерти солиста группы Милана («Мейлы») Главсы – фронтмен The Plastic People of the Universe, выразив тем самым мнение всей группы[1037]. «В программе есть люди, которых я не уважаю», – объяснил свое отсутствие Власта Тршешняк[1038]. А некоторым все это представление вообще показалось одним гигантсктим китчем.
Многие из тех, кто не пришел в Национальный театр, ждали президента после представления в ресторане «Парнас», через улицу от театра, чтобы выпить с ним и сказать ему несколько теплых слов. Как это типично для подобных людей, их изъявления благодарности оказались настолько замаскированными, что непосвященный ничего бы не понял.
Второе февраля 2003 года стало последним днем пребывания Гавела на службе и отличным примером его смирения. Он намеренно посвятил этот день делам, из-за которых – как он всегда утверждал – ему не хотелось быть президентом, а именно – возложению венков. Первый предназначался Т.Г. Масарику возле его памятника перед Градом, два – жертвам коммунистического режима, а третий лег к подножию памятника Святому Вацлаву, где сжег себя Ян Палах и взошли ростки Бархатной революции.
Вечером он простился с согражданами. Поблагодарил «всех, кто мне доверял, кто симпатизировал мне либо тем или иным способом поддерживал»[1039], поблагодарил свою жену Дашу. Заверил слушателей «в единственном: я всегда стремился руководствоваться диктатом той инстанции, которой я и давал свою клятву: то есть диктатом лучших побуждений и своей совести»[1040]. Циник мог бы сказать, что это самые обычные слова прощания, однако затем Гавел добавил фразу, которая была воистину, единственно и безусловно только его и совершенно не годилась для мира «реальной политики»: «Всем тем, кого я так или иначе разочаровал, тем, кто не был согласен с моими поступками, или же тем, кому я был просто-напросто противен, приношу свои искренние извинения и верю, что они меня простят»[1041]. На этом он закончил.
Условное освобождение
Как прекрасно… быть, например, писателем! За пару недель вы что-то напишете, и это останется на века! А что останется от президентов или председателей правительства? Строчка в учебнике, где наверняка будет все перепутано.
За тринадцать лет президентства Гавела его статус, популярность и влияние заметно снизились, и многие уже считали его человеком прошлого. Но так можно было думать, только не принимая в расчет внушительный перечень его достижений на президентском посту. Нельзя было не признать его заслуги в мирном переходе страны от тоталитарного правления к демократии и выстраивании стабильной системы демократических и политических институтов, сравнимых по большинству параметров, включая изъяны, с устоявшимися системами на Западе. Он с успехом вернул страну обратно в Европу, сделав ее органичной составной частью западных политических объединений и структур безопасности. Остался источником вдохновения и неутомимым активистом в борьбе за права человека во всем мире. В пассив ему можно записать пребывание у кормила власти при разделении Чехословакии, но этот крах был компенсирован мирным и дружелюбным протеканием самого процесса. Ему, безусловно, не удалось заставить общество в целом руководствоваться его принципами нравственности, терпимости и гражданственности, однако это говорило не только о нем самом, но и об обществе. Кроме того, он не мог рассчитывать, да и не рассчитывал добиться на этом пути полного успеха.
Сложение им полномочий и избрание Вацлава Клауса в качестве его преемника ознаменовали собой конец целой эпохи. Кончилось время импровизаций и инициатив, диктуемых минутным порывом. Ушел в прошлое и идеализм революционных дней. Новая эра принадлежала прагматикам, политическим менеджерам и медийным экспертам. На международной арене не вполне заслуженный ореол страны как некоей платоновской республики, где правят в демократическом духе философы и художники (хотя сам Платон отнюдь не был демократом), несколько потускнел. Новый президент был, несомненно, яркой личностью с четкими взглядами и способностью пропагандировать их у себя на родине и за рубежом, но в международном плане он сам и его взгляды отвечали вкусам явного меньшинства. А может быть, скорее его жесткий, несговорчивый стиль, нежели сами по себе взгляды, заставляли многих с ностальгией вспоминать робкого, терпимого и вместе с тем смелого Гавела.
Гавел не собирался осложнять Клаусу жизнь, понимая, что по крайней мере поначалу должен оставаться незаметным. Тем более что ему очень нужен был отдых. Тем не менее он и не думал отходить от активной жизни ради того, чтобы играть в гольф или выращивать цветы. Его календарь был перегружен предложениями поездок и встреч, на которые у него не оставалось времени, пока он был президентом, а голова полнилась идеями, какие он годами копил в ожидании освобождения.
Впервые со времени революции правительство и парламент столкнулись с проблемой, как быть с экс-президентом страны. Предшественники Гавела, начиная еще с Масарика, умерли или на посту, или вскоре после того, как его покинули. После затянувшейся на год дискуссии парламент со второй попытки утвердил для Гавела и всех его преемников ежемесячную ренту в размере 50 000 крон плюс средства на собственный офис в том же размере, а также право на использование служебного автомобиля и на личную охрану[1042].
Синдром, который Гавел много раз описывал после своего освобождения из тюрьмы и, в более широком масштабе, после освобождения страны от оков тоталитаризма, теперь повторился в случае его освобождения от обязанностей президента. «Мои мечты о том, каким свободным я буду, оказались большой иллюзией»[1043]. Он чувствовал себя выбитым из колеи и растерянным. Кроме того, тринадцать лет в должности президента предельно его измучили. Его здоровье пошатнулось, главным образом в результате утраты сопротивляемости легких после пневмонии, перенесенной в тюрьме, и онкологической операции в конце 1996 года. Любая мелкая инфекция дыхательных путей ставила под угрозу его жизнь. Он снова ощущал себя «сдувшимся воздушным шаром». Через пару месяцев он понял, что условия обретенной им свободы не так просты и однозначны, как он думал. Выяснилось, что полностью свободным, как Гавел ни пытался, быть уже невозможно. Если он и освободился, то скорее условно.
По крайней мере первый год после ухода с должности он старался беречь себя. У него наконец-то появилось время, которое он мог проводить с Дагмар, и он мог делать вещи, о каких годами мечтал. Например, водить машину (как убежденный защитник окружающей среды он купил себе большой «мерседес»-внедорожник) и сам готовить. В то лето они с Дагмар отправились на машине в турне по всей Европе – вплоть до самой Андалусии. Там их роскошный трактор сломался, и им пришлось возвращаться поездом и самолетом. Еще они побывали на Барбадосе, дважды – в своем доме в Португалии, в Тирольских Альпах и в конце года – на Канарских островах. Кроме того, Гавел провел почти месяц в Градечке. «Командировок» у него было лишь несколько, и все короткие – такие как трехдневный визит в Соединенные Штаты для получения Президентской медали Свободы, высшей награды, вручаемой главой государства. В числе других, получивших в тот год эту медаль из рук президента США, были создатель водородной бомбы Эдвард Теллер и актер Чарлтон Хестон, лауреат премии «Оскар» за фильм «Бен-Гур».
Однако Гавел не был бы Гавелом, если бы долго оставался в бездействии. Стряхнув с себя накопившуюся за последнюю четверть века усталость, он опять сделался непоседой. И стал еще острее на язык, так как больше не ощущал необходимости тщательно подбирать слова с тем, чтобы не пострадало достоинство президентской должности. Его раздражал материалистический, мелочный, замкнутый на себя настрой, как будто возобладавший в частной и общественной сферах Чешской Республики. Когда в декабре 2003 года перед Испанской синагогой в Праге открывали авангардистский памятник Франца Кафки-«наездника», произведение скульптора Ярослава Роны, Гавел произнес на церемонии, казалось бы, безумно серьезную речь, обращенную напрямую к знаменитому земляку-пражанину, пародируя в ней vox populi и риторику некоторых видных политиков: «Мы живем в такое время, когда каждый сознательный чех, добросовестно работающий или занимающийся бизнесом, с новой настоятельностью осмысляет значение наших чешских национальных интересов и нашей борьбы за эти интересы. Борьба за наши национальные интересы – в наших интересах, и нас не может не волновать то, как они защищаются, и действительно ли все то, что делается, делается в наших интересах. Поэтому я, как добросовестно трудящийся и занимающийся бизнесом чех, задаюсь вопросом, может быть, непопулярным, но таким, который отвечает нашим интересам. Этот вопрос таков: разве мало у нас истинных – нет-нет, я не против меньшинств! – чехов, добросовестно работающих или занимающихся бизнесом, кому до сих пор в Праге не поставлен памятник, хотя благодаря своим заслугам перед нашим народом и своему патриотизму они заслуживали бы его больше вашего?» Диссидент Гавел вернулся.