Плохое настроение

Изменение семейного положения Гавела вызвало неожиданную реакцию иммунной системы народа, которая давала о себе знать больше года. По какой-то, видимо, не вполне рациональной причине средства массовой информации, общественность и политические круги с трудом свыкались с новым браком президента. Одни упрекали его в отсутствии такта и вкуса за то, что он заключил новый брак меньше чем через год после смерти Ольги. Другие отмечали – не в пользу Даши – несходство между обеими женщинами, одна из которых всю жизнь избегала публичности, а вторая сделала себе карьеру на сцене. Средства массовой информации, пользуясь своей способностью воздействовать на подсознание, намекали, не говоря этого прямо, что в новой первой леди есть что-то от заезжей выскочки. Прозвучало и напрашивавшееся, но несправедливое сравнение с аргентинским диктатором Хуаном Пероном и его Эвитой, притаившейся за кулисами.

Какое-то время казалось, что президентская чета все делает неправильно. «Никто тогда толком не знал, как должна выглядеть первая дама страны и что должно входить в ее обязанности, но все знали, что она не должна выглядеть так, как я», – скажет Даша по этому поводу спустя годы[984]. Ее критиковали как за неготовность к этой роли, так и за то, что она слишком рвется ее играть. Ее гардероб не нравился, потому что был недостаточно креативным и – одновременно – вызывающим. В канцелярии президента ей приходилось пускать в ход все средства для того, чтобы ее пропускали к мужу и помогали в офисных делах. Когда президент публично дал понять, что первая дама должна иметь официальный статус, который определял бы ее положение и права, это предложение встретило шквал протестов, словно он затевал путч. Идея официального статуса быстро отпала, но Гавел в конце концов возмутился и написал своим сотрудникам резкое письмо, в котором недвусмысленно заявил, что «свою долю ответственности несет и Канцелярия Президента Республики, заметная часть которой внутренне так и не смирилась с моим новым браком… Но, нравится это кому-либо или нет, с 4 января 1997 года Пражский Град вновь является резиденцией супружеской четы. Это один избранный Парламентом конституционный деятель и одна его супруга, которую избрал себе он сам (и, само собой, она – его)»[985].

Оправившись от болезни и женившись на Даше, Гавел хотел внести в свою жизнь порядок и гармонию. Но это было нелегко. В стране понемногу назревал политический кризис. Гавелу трудно было делать выбор между официальными обязанностями и естественным желанием провести какое-то время со своей новой женой. На его душевном состоянии довольно неблагоприятно сказывалось то, что врачи строго запретили ему курить. Спустя более сорока лет с тех пор, как он обзавелся этой вредной привычкой, ему стоило большого труда не нарушать этот запрет.

Весной президентская чета наконец-то решила отправиться в первый совместный отпуск, чтобы провести запоздалый медовый месяц. Как и много раз до и после того, поездка напоминала игру в «горячие стулья». Гавелу с Дашей не понравилось в элегантной и, несомненно, романтической вилле, которую подыскал для них Карел Шварценберг в Тирольских Альпах близ Больцано. «Выбрал то, что наилучшим образом удовлетворяло его аристократическому вкусу, то есть дом, где, вероятно, бродит особенно много привидений его предков», – скупо прокомментировал это Гавел[986]. Супруги, которые сочли виллу, с одной стороны, вселяющей ужас, а с другой – слишком дорогой, перебрались в пансион в живописной высокогорной местности, где Гавела мучила лишь одна дилемма: следует ли ему готовить очередную речь или отдыхать. «Делать одновременно то и другое просто невозможно»[987]. Похоже, он не делал ни того, ни другого. Не прошло и недели, как супруги внезапно спустились с гор и, совершив марш-бросок через пол-Европы, осели «в комфортабельном и прекрасно оборудованном бунгало посреди леса»[988] в Голландии. «Прошу в дальнейшем не выяснять причины такого шага и поверить, что у нас имелись для этого основания», – таково было единственное данное Гавелом объяснение[989].

Болезнь или женитьба – а скорее всего то и другое – как будто повлияли на подход Гавела к работе. Хотя на загруженность он жаловался практически с первого дня пребывания в Граде, теперь эти жалобы перешли в открытый бунт. Отказываясь проводить в канцелярии столько же времени, как прежде, он требовал оставить в его рабочем графике только самые важные встречи и мероприятия. Просил ограничить количество официальных зарубежных визитов, чтобы сосредоточиться на внутренних делах. И хотел проводить больше времени с Дашей – дома или за границей. Он придумал себе «тур за премиями»: поездку с Дашей за свой счет, чтобы собирать различные премии и награды, которых его удостаивали. В редкую для него минуту расточительности он настаивал на том, чтобы проделать часть этого путешествия в Соединенные Штаты на сверхзвуковом «Конкорде».

Все это было вполне понятно. Общество Даши радовало Гавела больше, чем работа в канцелярии и встречи с иностранными государственными деятелями. Ему был шестьдесят один год, а достиг он куда большего, чем основная масса людей достигла бы за тысячу жизней. Сознавал он это или нет, но сделать свой жизненный путь еще лучше он уже не мог. Гавел утратил возможность контролировать политическое развитие страны и определять его направление, как он это делал после Бархатной революции, и вынужден был довольствоваться ролью морального авторитета на родине и за рубежом. Демократия и капитализм победили и теперь демонстрировали свое повседневное обличье со всеми его изъянами. Гавел рисковал тем, что его критика недостатков общего процесса будет воспринята как гроздь кислого винограда, да еще и преподнесенная победителем. Чешская Республика уже прочно стояла на пороге вступления в НАТО и Европейский союз. Он сам уже не нуждался ни в какой должности; мало того, возможно, и должность не нуждалась в нем. Однако Гавел не отступал. 13 июля 1997 года, ссылаясь на совместную рекомендацию четырех демократических парламентских партий[990] и свое чувство ответственности, он объявил, что через полгода вновь выставит свою кандидатуру на президентский пост[991]. На этот раз – никаких признаков колебания. Напротив, некоторые факты, например, исключительное внимание, какое он уделял своей будущей речи в парламенте за пять месяцев до ее произнесения, позволяют думать, что он пришел к выводу, что страна развивается не в том направлении, и решил быть уже не только «неисчерпаемым источником надежды в безнадежной ситуации», но вновь вступить в игру, чтобы помочь поправить дело. И в очередной раз ему предстояло биться в одиночку.

В ноябре 1997 года Гавел опять попал в больницу с воспалением легких. Все опасались за его жизнь, и Даша снова была рядом с ним. С политической точки зрения он не мог выбрать более неподходящего времени для болезни. Президентские выборы должны были состояться через два месяца. А страна, что было хуже всего, чем дальше, тем больше погружалась в политический кризис, вызванный гигантским торговым дефицитом, сбоями в банковской системе, сообщениями о тайных фондах политических партий в зарубежных банках и утратой доверия граждан политикам вообще и тогдашнему правительству – в частности. Кризис назревал весь год. Гавел проводил конфиденциальные переговоры с председателями коалиционных партий и парламентских клубов, для того чтобы составить представление о сплоченности коалиции и возможных альтернативах политического устройства[992]. Кульминацией же кризиса стал распад правящей коалиции в конце ноября на фоне появившейся информации о тайных счетах партии премьера за границей. Политическая карьера Вацлава Клауса и других политиков, которые контролировали страну в предыдущие пять лет, казалось, рухнула. Вполне возможно, что Гавел одобрял такое развитие событий, даже не очень это скрывая. Иное дело – утверждать, будто он принимал активное участие в заговоре с целью свержения Клауса. Этот миф стал «символом веры» для некоторых сторонников Клауса, но сам Клаус его не разделяет, хотя в то время и винил Гавела в том, что президент способствовал созданию общей атмосферы напряженности[993]. Даже беглый взгляд на календарь Гавела в 1997 году показывает, что между болезнью, женитьбой, запоздалым медовым месяцем и официальными визитами у него оставалось не особо много времени, чтобы заниматься внутриполитическими проблемами, а тем более участвовать в чем-то столь времязатратном, как политические интриги. Самое большее, в чем его можно обвинить, это то, что он, зная о готовящемся бунте коалиции против премьера, не сделал ничего для его предотвращения, но это явно не тот проступок, который дает повод обратиться с жалобой в Конституционный суд. Одно можно утверждать наверняка: сам Гавел никаких счетов за границей не открывал.

Декабрьское выступление президента в парламенте вошло в историю как речь «плохого настроения», хотя это выражение, введенное в оборот экономистом Павлом Кисилкой, заместителем управляющего Чешским государственным банком, Гавел употреблял уже несколькими месяцами ранее. Речь эта оказалась действительно памятной, как Гавел того и хотел, пускай ему и не удалось изменить ход событий так, как он надеялся. В любом случае это была определенно смелая речь. Известно не так много примеров, когда претендент на политическую должность посвящает сорок минут критике своих потенциальных избирателей. Через десять дней после падения правительства и обрушения политической иерархии Гавел представил мрачную картину страны и ее политической системы:

За этими риторическими вопросами, которые можно было бы с тем же успехом отнести к положению дел спустя шестнадцать лет, что и к ситуации в 1997 году, последовал диагноз. Гавел справедливо приписал часть вины «посткоммунистическому маразму», неизбежным последствиям быстрых перемен, неопытности и отсутствию правил и институтов – явлениям, общим для всех посткоммунистических стран. Во второй части диагноза, однако, чувствовался уже настоящий Гавел:

В конце года, после раскрытия подозрительного финансирования политических партий и обусловленного этим падения правительства, настроение было и впрямь неважное, и Гавел уже не был уверен, стоит ли ему вновь выдвигать свою кандидатуру и сможет ли он в этом случае рассчитывать на избрание[996]. О его по-прежнему непререкаемом нравственном авторитете более, чем что-либо, свидетельствует тот факт, что 20 января 1998 года парламент – хотя многие депутаты и чувствовали себя униженными и оскорбленными его речью – в четвертый раз избрал его президентом, правда, большинством с перевесом всего лишь в один голос[997] и после долгих дебатов, которые заключались в основном в нападках со стороны депутатов от компартии и республиканцев, чей лидер Мирослав Сладек тогда находился под стражей, ожидая суда по обвинению в разжигании национальной розни. Многие же выступления в поддержку Гавела, прозвучавшие из уст депутатов от демократических партий, были несколько половинчатыми. Даже те, кто, как я, безоговорочно поддерживал избрание Гавела, чувствовали себя обязанными предварить голосование такой преамбулой: «Сегодня мы понимаем, что не избираем ни полубога, ни короля-философа. Мы избираем одного из нас, человека небезгрешного, как и все мы, но такого человека, который принес большие жертвы, посвятив немалую часть своей жизни, в том числе последние восемь лет, служению обществу и этому народу <…>. Наша страна не очень любит великанов, но многие из нас, как и значительная часть мира, видят среди нас по меньшей мере одного человека-великана – ошибающегося, так как другими люди-великаны не бывают, – и этот человек – Вацлав Гавел»[998].

После оглашения результата выборов раздался выкрик депутата-республиканца Яна Вика: «Пан Гавел, пусть вам будет стыдно!» Ответом ему был пронзительный свист с галерки. Свистела Даша Гавлова, которая хотела подбодрить мужа. В любом случае Гавел понимал, что это его последние выборы. По конституции он больше не мог выдвигать свою кандидатуру.

Второго февраля 1998 года Гавел вновь был введен в должность президента Чешской Республики. Дела как будто шли на лад. Перед ним – новый президентский срок, и у него новая жена. Последний кризис, связанный с состоянием здоровья, отступил так же, как кризис политический. Клаус, его самый нелюбимый политик в лагере реформаторов, покинул пост премьера. Его место до проведения досрочных выборов занимал Йозеф Тошовский (до того – управляющий Чешским национальным банком), в равной мере обязанный своим авторитетом и легитимностью как президенту, так и политическим партиям.

Но вместо того чтобы испытывать удовлетворение, Гавел впадал в хандру. «В эти выходные у меня была одна из самых глубоких депрессий за долгое время», – писал он через месяц после своей инаугурации[999]. Реагируя на упреки в том, что он становится «заурядным политиком», Гавел признавал, что его выступления уже не такие «хлесткие и написанные с удовольствием»[1000]. Верным признаком его разочарования в том, как идут дела, была очередная затеянная им реорганизация президентской канцелярии. Необычным для прежнего Гавела было в этот период то, что он часто терял самообладание, осыпая своих служащих упреками в том, что они недостаточно поддерживают его усилия, и выдвигая необдуманные обвинения, часть из которых ему затем приходилось брать назад, как в случае, когда он перед телекамерами посетовал на «леность» сотрудников канцелярии в его отсутствие. «Я весь на нервах, часто раздражаюсь и при этом не раз кого-то неумышленно обижаю», – извинялся он письменно, как ему было привычнее, перед коллегами, приписывая свою раздражительность отказу от курения[1001]. Это было вполне естественное, однако, наверное, не единственное объяснение. Гавел не только страстно мечтал о сигарете – его попытка изменить ход вещей, у истоков которого он стоял, не принесла желаемого результата.

Его политический противник Вацлав Клаус, восставший из небытия, вел эффективную избирательную кампанию под лозунгом «мобилизации» перед лицом якобы грозящей опасности прихода к власти левых сил. ГДП на билбордах ставила избирателей перед однозначным выбором: «Влево или с Клаусом». А когда левая социал-демократическая партия во главе с Милошем Земаном все же выиграла и ГДП заняла только второе место, Клаус заключил ошеломляющую политическую сделку под названием «оппозиционный договор», или – более возвышенно – «договор о создании стабильного политического пространства», в котором обязался поддерживать составленное Земаном правительство меньшинства в обмен – хотя это и не было сформулировано – на места в наблюдательных советах государственных компаний для представителей ГДП. Страна качнулась влево – причем с Клаусом.

Всем этим событиям предшествовала еще одна встреча президента со смертью. Четырнадцатого апреля 1998 года, на пятый день очередной незадавшейся романтической поездки с Дашей в австрийские Альпы, Гавела доставили на вертолете в больницу в Инсбруке с резкими болями в области живота. Лучший австрийский хирург профессор Эрнст Боднер диагностировал перфорацию толстой кишки и сразу же провел операцию. По всей видимости, Гавел был всего в нескольких часах от смерти в результате сепсиса, и спасли его только искусство хирурга, его собственная исключительная воля к жизни и заботы Даши, не отходившей от него ни на шаг. Гавел поправился и в середине мая вернулся в Прагу.

Однако нелады со здоровьем преследовали его до конца года. Когда в августе он лег на операцию по удалению фистулы, оставшейся после предыдущего хирургического вмешательства, у него опять начались проблемы с дыханием и стало отказывать сердце. В течение двух лет ему четыре раза делали трахеотомию.