Президент США стоял перед непростым решением. Свою успешную избирательную кампанию против Джорджа Г. У. Буша, победителя в первой войне в Персидском заливе, он построил в первую очередь на внутриполитических вопросах с упором на лозунг «Это экономика, дурачок». В Конгрессе отсутствовала убедительная поддержка идеи отправки американских военных в Югославию; конфликт воспринимался там как европейская проблема. Сама американская армия под руководством начальника объединенных штабов вооруженных сил Колина Пауэлла тоже не слишком рвалась в Югославию. «Мы умеем воевать в пустынях, но не в горах», – якобы сказал Пауэлл. В 1993 году госсекретарь Уоррен Кристофер не смог убедить европейских союзников в эффективности стратегии lift and strike, которая предполагала угрозу ударов авиации по боснийским сербам при одновременном ослаблении эмбарго на поставки оружия боснийским мусульманам, чтобы те могли защитить себя без необходимости использования сухопутных миротворческих сил. Потери американцев в ходе миротворческой операции ООН в сомалийской столице Могадишо с последующим выводом миротворческих сил, казалось, еще более усилили аргументацию противников политики вмешательства.
Но Гавел стоял на своем, и был в этом не одинок. Ход событий, к сожалению, подтвердил его правоту. После того как боснийские сербы заняли «безопасную» зону в Сребренице, находившуюся под защитой частей ООН, истребив мужскую часть ее населения, и после кровавых обстрелов рынка в Сараеве терпение Соединенных Штатов истощилось. Они инициировали бомбардировку сербских складов вооружения и боеприпасов и других целей авиацией союзников и в конце концов заставили воюющие стороны сесть за стол переговоров в Дейтоне в штате Огайо и подписать там под строгим контролем Ричарда Холбрука соглашение о прекращении огня.
Пример бывшей Югославии хорошо высвечивает возможности и недостатки доктрины гуманитарной интервенции. Ее следует понимать в первую очередь как инструмент для прекращения кровопролития и принуждения враждующих сторон к поиску компромиссов за столом переговоров, а в случае выявления военных преступлений – и к наказанию виновных. Но это только тупое орудие, которое не слишком подходит для разрешения затяжных конфликтов, нередко длящихся столетиями. Если конечной целью подобного вмешательства является создание государства, оно часто не приносит результата, так как одна или несколько сторон конфликта считают миротворцев односторонне предвзятыми, а то и просто врагами, с которыми надо сражаться. Главной проблемой войны в Ираке был скорее всего именно этот неустранимый изъян, а не скрытый умысел или преступная небрежность.
Решительная поддержка Гавелом вмешательства в события на территории бывшей Югославии и в Косове, а позднее – в еще большей степени – открытое одобрение усилий по свержению Саддама Хусейна (но все же не способа, каким это было сделано) серьезно повредили идеализированному образу Гавела как «апостола ненасилия». Речь, конечно, шла не о самом Гавеле, а о его имидже: как для Махатмы Ганди или Нельсона Манделы в зрелый период его политической карьеры, так и для Гавела ненасилие было не только нравственным принципом, но и инструментом политической борьбы.
Взгляды Гавела на безопасность в целом опирались на аналогичные постулаты. Правда, непосредственно после революции он, подобно некоторым своим друзьям, и прежде всего министру иностранных дел Иржи Динстбиру, склонялся к универсалистской концепции коллективной безопасности. Согласно этой концепции, оба крупных военных альянса, организацию Варшавского договора и НАТО, следовало распустить, чтобы создать пространство для новой общеевропейской системы безопасности, основанной на принципах Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ). Доводы в пользу этой концепции не слишком отличались от идеи «общеевропейского дома», которую выдвинул Михаил Горбачев в ходе своего визита в Прагу в 1987 году. В январе 1990 года Гавел высказал мнение, что Чехословакия должна стать «частью Европы как дружественного сообщества независимых народов и демократических государств, Европы стабильной, не разделенной на блоки и пакты, которая не нуждается в защите сверхдержав, так как способна сама себя защитить, то есть выстроить свою собственную систему безопасности»[910]. Однако первые два года президентства убедили его в том, что симметричное отношение к обоим бывшим лагерям было неверным не только во времена холодной войны[911]: оно не могло быть верным и в обозримом будущем. Речь шла не только о Советском Союзе (формально все еще коммунистическом); особый геополитический взгляд на мир и его насущные проблемы сохранила и посткоммунистическая Россия, что проявилось во время первой войны в Персидском заливе или войны в бывшей Югославии. Мало того, Россия демонстрировала в лучшем случае некооперативный подход к решению проблем некоторых постсоветских территорий, будь то балтийские страны, Молдавия или Закавказье. Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе меж тем оказалась неэффективным инструментом коллективной безопасности в деле преодоления кризиса в бывшей Югославии, молдавском Приднестровье или Нагорном Карабахе. Варшавский договор не оставил по себе ни общей идеологии, ни единой воли, ни взаимного доверия и уже не мог быть ничем иным, кроме как пережитком истории – или потенциальным источником угроз в будущем. Ввиду этого оставалась только НАТО как единственная действенная организация, которая способна была предоставить реальные гарантии безопасности в быстро меняющемся мире. Ее изначальная, хотя и неофициальная цель в бессмертной формулировке первого генерального секретаря альянса лорда Исмея «не допускать Советский Союз в Европу, обеспечивать в ней американское присутствие и сдерживать немцев», первыми своими двумя третями как нельзя более отвечала чешским интересам. Что до Федеративной Республики Германии, то она за сорок лет существования НАТО доказала свою приверженность идеалам свободы и демократии и подтвердила свою роль одного из крупнейших «вкладчиков» в европейскую безопасность, поэтому ставилась уже не цель сдерживания объединенной Германии, но удержания ее в качестве активного партнера, ключевого для выполнения миссии НАТО. Вскоре по тому же руслу потекли и мысли коллег Гавела. Они нашли себе внимательных, пусть поначалу и осторожных слушателей в лице своих визави в Белом доме Буша – в Роберте Хатчингсе, курировавшем в Национальном совете по разведке Центральную и Восточную Европу, в Поле Вулфовице, заместителе министра обороны по политическим вопросам и его помощнике Ирв. Льюисе «Скутере» Либби, посетивших Прагу в составе первой делегации США для участия в политических консультациях по вопросам обороны и безопасности[912]. Их решимость укрепляла и поддержка сенатора-республиканца Ричарда Лугара, бывшего и будущего председателя Комитета Сената США по международным отношениям, посетившего Пражский Град в апреле 1991 года.
Вскоре после своего избрания президентом Чехии в январе 1993 года Гавел стал заниматься вопросами расширения НАТО еще энергичнее. Первые сигналы не очень обнадеживали. Европейские страны-члены НАТО радовались окончанию холодной войны, и от них нельзя было ожидать, что они возглавят процесс, который мог вызвать неудовольствие России. Несмотря на утверждение Клинтона, что он планировал расширение НАТО как меру, позволяющую гарантировать завоевания свободы и демократии в Центральной и Восточной Европе, еще в ходе своей предвыборной кампании 1992 года[913], его правление поначалу характеризовалось сдержанностью и не слишком отклонялось от заявленных внутриполитических приоритетов. Многим казалось, что при отсутствии острой угрозы безопасности расширение НАТО не являлось необходимым и могло бы даже повредить. Внешнеполитическое ведомство США под влиянием Строуба Толботта, специального посланника и советника госсекретаря по делам новых независимых государств, а позже заместителя госсекретаря, исходило из убеждения, что Россия должна быть неотъемлемой частью новой архитектуры европейской безопасности. Даже неизменно благосклонная к Гавелу Мадлен Олбрайт, в те годы – постоянный представитель Соединенных Штатов в ООН, входившая в кабинет Клинтона, не проявляла активности в этом вопросе, чтобы ее не заподозрили в лоббировании интересов той части света, откуда она родом[914]. (Впрочем, это не оградило ее от шутливого замечания Клинтона по адресу Гавела, что Чешская Республика – единственная страна, у которой в Вашингтоне два посла[915].) Администрация США не была готова пойти дальше поддержки «Партнерства во имя мира» – программы укрепления доверия и ограниченного сотрудничества с посткоммунистическими странами, принятой НАТО в октябре 1993 года.
Но некоторые события помогли переломить ситуацию. Под впечатлением войны, свирепствующей на территории бывшей Югославии, администрация Клинтона начала сознавать, что в посткоммунистической части Европы необходимо выстроить действующие и надежные структуры безопасности. Дикие эксцессы и отдельные всплески ксенофобии в ельцинской России показали, что на ответственную роль будущего гаранта европейской безопасности эта страна была бы неподходящим кандидатом. Некоторые из европейских стран-членов НАТО ясно понимали, что без разрешения проблем безопасности в Центральной и Восточной Европе трудно будет предотвратить грозящую дестабилизацию и конфликты. Манфред Вёрнер, тогда генеральный секретарь НАТО, проникся к Гавелу симпатией еще во время его первого визита в брюссельскую штаб-квартиру альянса в марте 1991 года и не скрывал своего расположения, когда по должности обязан был выражать позицию Североатлантического совета. Ряд ведущих американских специалистов по вопросам внешней политики и безопасности, в частности, эксперты «мозгового треста» RAND, пришел к выводу, что расширение НАТО, независимо от актуальных угроз, должно быть составной частью стратегии укрепления стабильности и объединения Европы[916] – словно бы вдохновленные речью Гавела в СБСЕ.
Для успеха планов расширения НАТО была важна поддержка обеих политических партий в американском Конгрессе. Поначалу не многие из конгрессменов готовы были за них ратовать. Ни один из потенциальных претендентов на вступление в НАТО не имел в Вашингтоне ни достаточного веса для ведения в Конгрессе затяжной кампании лоббирования, ни достаточных финансовых средств, чтобы нанять профессионалов, которые вели бы ее за них. Вскоре чешский, венгерский и польский послы в Соединенных Штатах поняли, что им следует объединить силы и заниматься лоббированием сообща, чтобы иметь шанс на успех. Идея создания Вишеградской группы, высказанная Гавелом в Братиславе и поддержанная лидерами тогдашних трех стран в историческом венгерском замке на берегу Дуная, где в 1335 году три короля – чешский Иоанн Люксембургский, венгерский Карл Роберт Анжуйский и польский Казимир III Великий – встретились, чтобы заключить союз, теперь начинала приносить плоды. В том числе благодаря многочисленной и политически активной чешской и венгерской диаспоре и еще более многочисленной польской диаспоре в штатах на Восточном побережье и на Среднем Западе, во Флориде и в Техасе американские законодатели начали наконец к нам прислушиваться. Конгресс ратифицировал несколько законов, среди них – Закон о сотрудничестве с НАТО 1994-го и Закон о поддержке расширения НАТО 1996 года.
Хотя президент Клинтон вначале колебался, он, как настоящий политик, быстро понял необходимость расширения НАТО. В значительной степени именно настойчивые призывы Гавела и Валенсы во время его встреч с каждым из них в отдельности и с обоими вместе тогда, в апреле 1993 года, побудили его «начиная с этого дня, относиться к расширению НАТО положительно»[917]. В глазах Клинтона, который признавал влияние на него Гавела задолго до их встречи, чешский президент «олицетворял неотложность вызова» привести процесс в действие[918]. Чаша весов постепенно склонялась к поддержке проекта расширения НАТО. Советник Клинтона по национальной безопасности Энтони Лейк, невзирая на возражения некоторых своих коллег[919], стал продвигать идею расширения активнее, чем внешнеполитическое ведомство и Пентагон. Администрация не хотела быть застигнутой врасплох растущей поддержкой расширения НАТО в республиканской части Конгресса. Когда в сентябре 1994 года помощником госсекретаря по европейским делам стал Ричард Холбрук, внешнеполитическое ведомство также поддержало эту идею.
Вместе с тем она наталкивалась и на серьезное сопротивление. Многие представители американской администрации видели в ней нежелательный уход в сторону от внутриполитических приоритетов, ведя хотя и закулисные, но тем не менее действенные арьергардные бои против новой политики. Значительная часть внешнеполитического истеблишмента вокруг Совета по международным отношениям опасалась, что расширение НАТО негативно скажется на отношениях с Россией, которые эти политики считали более важными. Ведущие обозреватели, такие как Ричард Коэн из «Вашингтон пост» или Томас Фридман из «Нью-Йорк таймс», относились к идее расширения откровенно враждебно[920]. Было ясно, что борьба предстоит нешуточная.
Но Клинтон уже принял решение объявить об изменении политического курса, причем совершенно недвусмысленно, в ходе своей поездки в Европу на саммит НАТО в январе 1994 года. Вперед он выслал с блиц-визитами в центрально– и восточноевропейские столицы Мадлен Олбрайт и нового начальника объединенных штабов вооруженных сил Джона Шаликашвили, родившегося в Варшаве потомка старинного грузинского рода, для поднятия духа стран, которым предстояло пока учиться сотрудничеству с НАТО, стремясь к военному и политическому взаимодействию в рамках «Партнерства во имя мира». Свое основополагающее заявление, что «теперь уже вопрос не в том, примет ли НАТО новых членов, а в том, когда и как это произойдет»[921], Клинтон после тонкого дипломатического «перетягивания каната» решил сделать на живописном фоне Праги.
Гавел, естественно, был воодушевлен тем, что американский президент выбрал местом для своего заявления и своей встречи с группой высших представителей государств Центральной и Восточной Европы столицу Чешской Республики – несмотря на огромные организационные и логистические трудности, с какими это было сопряжено для страны, которой исполнился ровно год. Если Джордж Г. У. Буш в ноябре 1990 года прилетел с семьюстами сопровождающими, то в делегации Клинтона их насчитывалось девятьсот, и это не говоря о делегациях глав остальных государств региона. Тем не менее Гавел, как всегда, хотел придать визиту еще и неформальный, человеческий и интеллектуальный характер. В пражском ресторане «У Синей уточки» над тарелками с одноименными – но, к счастью, поджаренными до золотистой корочки – пернатыми мы ним и Мадлен Олбрайт целый вечер плели интригу и в конце концов решили приготовить Клинтону накануне его речи сюрприз[922].
План чуть было не сорвался, так как за несколько дней до визита скончалась долго болевшая мать Клинтона. Понятно, что американская команда, готовившая визит, настаивала на том, чтобы из программы были исключены все мероприятия, которые можно было бы счесть легкомысленными. Поэтому, пока президентский борт летел в Прагу, сценарий визита, который Гавел составлял с таким же вниманием к деталям, как писал все свои пьесы, в буквальном смысле висел в воздухе. Но в самолете с позывным Air Force One у Гавела был союзник, отстаивавший его планы. Когда американский президент со своей свитой спускался по трапу на летное поле аэропорта Рузыне, Гавел высматривал на ступеньках не только самого Клинтона, но также постоянного представителя Соединенных Штатов в ООН Мадлен Олбрайт. После того как она показала ему направленный вверх большой палец, Гавел улыбнулся. Из уважения к своему чешскому коллеге Клинтон согласился с первоначальным вариантом программы, хотя и с небольшими изменениями. Вслед за официальным приветствием и первым раундом переговоров в Пражском Граде Гавел показал Клинтону свой кабинет с примечательными образчиками современного искусства, включая два ню. «Представляете, что сказали бы люди, если бы нечто подобное висело в моем кабинете?» – сказал на это Клинтон с легкой завистью[923]. Если бы он знал, что ему предстоит! Дальнейшая программа привела обоих президентов через Карлов мост в знаменитую пражскую пивную «У Золотого тигра», где король чешских рассказчиков Богумил Грабал со своей компанией в тот вечер, как уже не один десяток лет, разматывал клубок историй, запивая их бессчетными глотками пива. Затем через Национальный проспект они перешли в джаз-клуб «Редута», название которого являлось символом великой эпохи малых пражских театров в шестидесятые годы и в числе отцов-основателей которого был один из учителей Гавела Иван Выскочил. В честь обоих президентов сыграла джаз-группа во главе с саксофонистом, флейтистом и импровизатором Иржи Стивином. Когда музыканты доиграли сет, Гавел встал и преподнес американскому президенту свой дар – новехонький чешский тенор-саксофон с выгравированным сердечком и своей подписью[924]. Клинтон сразу сообразил, чего от него ждут. Дунув пару раз для пробы, он вместе с группой без репетиций, но в целом удачно исполнил My Funny Valentine. После чего расставил собственную ловушку, пригласив Гавела сопроводить его на ударных в Summertime.
Гавел продемонстрировал восторженное, хотя и не столь филигранное исполнение. Вечер чуть не закончился инцидентом: как раз когда американский президент выходил из клуба, раздался выхлоп какой-то из проезжавших мимо машин. Личные телохранители Клинтона из Секретной службы, опасаясь чего-то посерьезнее, бесцеремонно запихнули президента в его бронированный лимузин и в тот же миг умчались.
Но борьба пока далеко не закончилась. Заявление Клинтона, умышленно неопределенное в отношении дат и присоединяющихся стран, все еще оставалось наполовину политической декларацией, а наполовину риторическим выражением намерения. Для того чтобы оно превратилось в реальность, требовалось согласие правительств и парламентов остальных 15 стран-членов НАТО и – в завершение, но не в последнюю очередь – Конгресса США. В европейских странах НАТО преобладали сомнения, а то и нежелание осуществлять этот план. Программа «Партнерство во имя мира» представляла собой компромисс, который мог интерпретироваться как первый шаг к расширению НАТО теми, кто склонен был такое расширение поддержать, или как перевалочный пункт на неопределенно длительный срок – его противниками. Вторая группа стран составляла значительное большинство. В нее входили такие важные государства, как Франция, которая издавна сопротивлялась всему, что могло укрепить Альянс, и Великобритания, которая, занимая прагматические позиции, не видела никакой явной причины затевать широкомасштабное, дорогостоящее и, быть может, спорное предприятие. Решающей стала однозначная поддержка министра обороны ФРГ Фолькера Рюэ, хотя канцлер Коль и коалиционная Свободная демократическая партия колебались несколько дольше.
В Соединенных Штатах борьба продолжалась с прежней интенсивностью вплоть до момента, непосредственно предшествовавшего саммиту НАТО в Мадриде в 1997 году, где было дано официальное согласие на вступление в Альянс Чешской Республики, Польши и Венгрии. Администрации Клинтона и странам-кандидатам пришлось противостоять мощной коалиции тех, кто ставил выше интересы России (так называемых Russia firsters) и геополитических реалистов. Ни одна из этих групп не хотела упустить шанс вывести отношения между главными противниками в холодной войне на новый уровень ради не слишком значимого с военной точки зрения, политически рискованного и экономически накладного пополнения НАТО нищими и все еще хрупкими демократиями Центральной и Восточной Европы. Один из корифеев американской дипломатии писал: «Расширение НАТО стало бы самой роковой ошибкой американской политики после окончания Второй мировой войны»[925].
Гавел вступил в прямую полемику с противниками расширения НАТО. Отвергая понимание Альянса как сторожа при каком-нибудь земельном участке, он видел в нем в первую очередь гаранта ценностей и принципов, на которых основывается либеральная демократия. И сейчас, когда государства Центральной и Восточной Европы заявляли о своей приверженности этим ценностям и принципам, отсутствовали основания не дать им возможность разделить преимущества безопасности и обязанности, какие вытекают из членства в Альянсе. Отказать им в этом значило бы искусственно сохранять демаркационную линию, которую окончание холодной войны стерло с лица Земли. Это было бы не просто нелогично, но также несправедливо и аморально. По сути это равнялось бы посмертному признанию победы врагов демократии, развязавших холодную войну.
Важнейшее для Гавела понятие совместной ответственности, физически скрепленное участием чехословацких, а позже чешских подразделений в освобождении Кувейта и их присутствием в рядах миротворческих сил на территории бывшей Югославии, ограждало Чешскую Республику от подозрений, будто чехам (равно как и остальным центрально– и восточноевропейцам) нужен лишь зонт безопасности, прикрывающий от России, что когда-нибудь могло оказаться кстати. Хотя и это соображение – ничуть не удивительное в контексте опыта Центральной Европы в предшествующие сорок лет – занимало в наших умах не последнее место, мы могли доказать, что готовы быть не только потребителями безопасности, но и ее производителями.
Гавел и его польский коллега и друг – пусть иногда небеспроблемный – Лех Валенса были, несомненно, самыми эффективными пропагандистами идеи вступления в НАТО. С их незапятнанной нравственной репутацией и аурой вождей революции они не могли быть просто так списаны со счетов как русофобы, старающиеся найти себе безопасное укрытие. Но при всех сходствах между их подходами имелись и некоторые различия. Если Валенса являл собой воплощение героического прошлого польского народа с его мужественным, хотя часто тщетным сопротивлением иноземным угнетателям, то Гавел символизировал коренное культурное, философское и политическое единство Центральной и Западной Европы. Несмотря на то, что ему были хорошо известны прошлые катастрофы и потенциальные будущие угрозы, исходящие от России, его отношение к ней, как это прозвучало еще в речи в американском Конгрессе в 1990 году, – было непредвзятым и дружелюбным. Билл Клинтон высоко ценил поддержку Гавелом Бориса Ельцина как «лучшей надежды русских на неагрессивное, демократическое государство»[926]. Именно благодаря различию между ними Гавел и Валенса дополняли друг друга лучше любой другой пары со времен Лорела и Харди[927]. Трудно вообразить, чтобы расширение НАТО могло произойти без участия одного из них. В дискуссию, которая скорее всего велась бы в любом случае, они привнесли настойчивость, что позволило завершить весь процесс до конца столетия, то есть в период, когда расширение НАТО оставалось одним из главных приоритетов в области внешней политики и безопасности Альянса и Соединенных Штатов. Если бы противники расширения преуспели в своей тактике затягивания и процесс не закончился бы до 11 сентября 2001 года, верх, вне всякого сомнения, взяли бы иные приоритеты.
Другой вопрос – внес ли победоносный поход Гавела и Валенсы долгосрочный вклад в европейскую и атлантическую безопасность, или же, начатый в силу инерции мышления времен холодной войны, он завел в геополитический тупик, как утверждают люди, так и не смирившиеся с расширением НАТО. Для того чтобы ответить на этот вопрос, полезно отследить итоги одного из крупнейших ненасильственных экспериментов в европейской истории. Страны Центральной и Восточной Европы, вступившие в НАТО в результате двух волн в 1999 и 2004 годах, ныне представляют собой зону политической и экономической стабильности с населением в 100 миллионов человек, и чем дальше, тем труднее отличить их от западноевропейских соседей. Стабилизирующий эффект процесса предварительных переговоров и самого вступления в НАТО помог подготовить почву для их более медленной и трудной – ввиду большей сложности – интеграции в Евросоюз. Напротив, страны, которые расположены между Центральной Европой и Россией, а именно Белоруссия, Украина и Молдавия, по-прежнему находятся в геополитическом вакууме, раздираемые противоречивыми влечениями и устремлениями, и, будучи склонными к резким поворотам, характеризуются нестабильностью при слабости политико-экономического руководства. То же относится к странам Юго-Восточной Европы, которые остались вне гравитационного поля расширения НАТО, и к государствам Закавказья. Ввиду нарастающей экспансивности России и ослабления Европы в результате финансового кризиса окно возможностей, во всяком случае в данное время, уже закрыто.