Вернулся его юмор, утрата которого – правда, вряд ли когда-либо полная – являлась скорее всего признаком мрачной неудовлетворенности, какой были отмечены последние годы его президентства, и неважного состояния здоровья. Впрочем, кажется, что и здоровье Гавела, в свою очередь, страдало от его неудовлетворенности службой. В отличие от предшествующих пяти лет, с того момента, как он оставил должность, Гавел до самого конца года ни разу серьезно не болел. Он начал снова встречаться с друзьями, ходить в театры и в кино, побывал на концертах Роллинг Стоунз и Боба Дилана; время от времени его можно было видеть в одном из его любимых пражских кабачков. Постепенно к нему вернулось и желание работать.

Гавел хотел закончить несколько проектов, чтобы заняться следующими. «Пражский перекресток» пробуждался к жизни. «Форум 2000» функционировал, с каждым годом разрастаясь под компетентным руководством Олдржиха Черного, некогда советника Гавела по вопросам безопасности и директора чешской разведки. Дагмар занималась текущими делами фонда Vize 97.

И еще две вещи заботили экс-президента. Первой из них было его творческое наследие. По любым литературным или политическим меркам Гавел был чрезвычайно плодовит. Кроме дюжины драматических произведений и десятков основополагающих эссе, он написал более сотни коротких сочинений, сценок, речей и статей, был главным действующим лицом тысяч интервью и автором или адресатом обширной корреспонденции. Еще длиннее был список исследований о нем, документации к постановкам его пьес, его решений и указаний в бытность президентом и других материалов, связанных с президентской канцелярией. И все это нужно было включить в широкий контекст радикальных исторических перемен, в ходе которых он играл такую важную роль.

Здесь явно требовалось специальное учреждение, которое собирало бы этот материал, сортировало его, анализировало и представляло общественности. Гавела, как часто и раньше, вдохновил американский опыт, и он стал вынашивать мысль о создании президентской библиотеки. Оформиться этой идее особенно помог американский посол в Праге Крейг Стэплтон. У Гавела она родилась еще в тот момент, когда он покидал свою должность. Собственный офис и деньги на его эксплуатацию ему нужны были прежде всего в этих целях. Развитие и долговременный ход этого проекта – по инициативе общего друга Бесселя Кока – в значительной степени финансировал предприниматель Зденек Бакала. Библиотека Вацлава Гавела открылась в июле 2004 года. С тех пор ею проделана большая работа по сбору, публикации и оцифровке всех первичных и в большой мере вторичных материалов, связанных с Гавелом.

Второе дело, о котором думал Гавел, было намного сложнее. Все свои президентские годы он старался, часто отчаянно, сохранить себя как литератора и драматурга. В духе изречения Яна Паточки, что человек познается не по тому, как он справляется с поставленными перед самим собой задачами, а по тому, как он отвечает на вызовы, которые перед ним ставит жизнь, Гавел считал свою политическую карьеру чем-то таким, во что он оказался втянут на поворотах истории, то есть временным – хотя, безусловно, важным и почетным – отступлением от своего истинного предназначения в жизни. Теперь наступила пора вернуться к тому, чем он действительно всегда хотел заниматься.

Конечно, об этом легче было говорить, чем сделать. Кроме друзей и коллег по цеху, окружающий мир не слишком-то и помнил о прежней карьере Гавела в сфере искусства, и мало кто брал в расчет потребность экс-президента как литератора в уединении и покое. Притязания на время и внимание Гавела не ослабевали, а его способность удовлетворить их без поддержки президентской канцелярии и государственного протокола была теперь более ограниченной. Отчасти он был виноват в этом сам. Гавел никогда не умел с ходу отказывать людям, поэтому многие приглашения, предложения выступить и просьбы что-то написать он откладывал до тех времен, когда его перестанут обременять обязанности президента. Сейчас приходилось возвращать долги.

Однако больше всего Гавел хотел писать! В прощальном обращении к гражданам он признал, что за ним остается долг дать «отчет» о своей деятельности, но предупредил, что для этого ему потребуются «время, вдумчивость, здоровье и сосредоточенность»[1044]. Два года не обеспечивали достаточной дистанции. Его здоровье балансировало на грани, постоянно существовала опасность внезапного кризиса. Времени на то, чтобы писать, он имел не так много – и опасался, что жить ему вообще осталось недолго. Но хуже всего было то, что многочисленные обязанности государственного деятеля на пенсии не давали ему сосредоточиться. Будучи в должности президента, он часто уезжал в Ланы, где был отгорожен от мира высокой стеной и вооруженной охраной, после чего возвращался с почти готовым текстом. Теперь он понимал, что не может сделать то же в своем офисе или в пражской вилле. Вскоре Гавел осознал также, что он – единственное существо мужского пола в сплошь женском семейном кругу, состоявшем из Даши и – временами – ее дочери Нины, у которой была своя дочь, Дашиной престарелой матери и двух Дашиных девочек-боксеров, Шугр и ее дочки Мадленки[1045]. В огромной вилле, которую Гавел покупал с Ольгой, он постепенно уступал место дамам и в конце концов втиснулся в крохотную спаленку на втором этаже, которая напоминала монастырскую келью. Среди друзей он порой называл свое жилище «домом ужаса».

В дом, приобретенный супругами в Португалии, трудно было выбраться, повинуясь настроению минуты. Гавел покупал его, романтически воображая, как они с Дашей будут держаться там за руки, потягивать красное вино и смотреть на закаты над океаном, но это, конечно, была довольно-таки сумасбродная мечта. Ехать туда на машине оказалось далеко, лететь самолетом до ближайшего города Фаро – сложно, вдобавок они там никого не знали, пляж продувался ветрами, а вода в океане бо́льшую часть года была слишком холодной. Только в Градечке Гавел мог писать спокойно, но и это оказалось под вопросом. Ездить туда один он не хотел, Даше же не доставляло такого удовольствия бывать там так часто и подолгу, как ему. А после возвращения на сцену она нередко и не могла уехать. К тому же она требовала к себе со стороны мужа больше времени и внимания, чем самодостаточная Ольга. И осознавала, что соседи по Градечку и многие друзья Гавела из местных ее не любят и не признают так, как Ольгу.

Так что в который уже раз Гавелу пришлось решать для себя проблему убежища. Отдыхать и восстанавливать силы он мог в Португалии или в летней королевской резиденции на Канарских островах, куда его с Дашей вновь и вновь приглашала испанская венценосная чета. Но для того чтобы писать, ему нужен был доступ к источникам, библиотекам и – людям.

Так же трудно было Гавелу соответствовать разнообразным требованиям и ожиданиям в собственной семье. Он действительно любил свою жену, романтичнее и чувственнее, чем когда-то Ольгу, и нет оснований сомневаться в том, что и чувства Даши тоже были настоящие. Она сама называла Гавела мужчиной ее жизни. Но ему было шестьдесят восемь, он устал от постоянного напряжения и тягот всей его жизни, да еще и частенько хворал. Остаток дней он хотел побыть литератором, мыслителем и отчасти государственным деятелем на заслуженном отдыхе. Даша же, будучи восемнадцатью годами моложе его, оставалась прежде всего прирожденной актрисой, нуждавшейся в свете рампы и лучах внимания зрителей и поклонников. Возможно, она представляла себе свое и мужнино будущее среди звездной элиты общества, в перелетах частными чартерами с одного кинофестиваля на другой, на конкурсах красоты, при королевских дворах и – время от времени, для разнообразия – на благотворительных акциях. Вскоре ее благорасположения и внимания стали добиваться миллиардеры, соперничавшие с простыми миллионерами; ее осыпали подарками, предлагали отправиться в зарубежное турне или прокатиться на частном самолете. Взамен ее поклонники могли показаться вместе с экс-президентской четой на театральной премьере, на концерте или кинофестивале. Среди их привилегий было также право сделать в числе первых взнос в фонд Vize 97 или пожертвование на иные благотворительные цели. Гавел отнюдь не принадлежал к отшельникам, и мало кто любил вечеринки так, как он, но его вкусы были, с одной стороны, проще, а с другой – интеллектуально взыскательнее. Тем не менее, будучи искренне предан Даше, он принимал различные приглашения, ездил за границу и тратил время на встречи, которые при других обстоятельствах не счел бы необходимыми. В итоге после какого-нибудь великосветского мероприятия, прошедшего накануне вечером, он не раз чувствовал себя еще более утомленным, угнетенным и потерянным.

Решение всего этого клубка проблем и несовместимых запросов Гавел вновь нашел в Америке. Уже некоторое время назад он получил приглашение поработать в качестве зарубежного исследователя в Библиотеке Конгресса в Вашингтоне. После не удавшейся в 2004 году первой попытки он в конце концов отправился туда весной 2005-го. Вояж был непростым. Гавел взял с собой не только жену и личного телохранителя, но и обеих девочек-боксеров. Так как Даша категорически отвергала мысль, чтобы ее любимицы путешествовали в багажном отсеке рейсового самолета, пришлось найти богатого друга, который оплатил перелет на частном реактивном лайнере.

Супружеская пара обосновалась вместе с собаками в специально снятом для нее доме в Джорджтауне. Мадлен Олбрайт, жившая за углом, часто водила их обоих по местным кабачкам и вводила в дома всевозможных вашингтонских знаменитостей. Библиотека Конгресса обеспечила Гавела кабинетом и стипендией. В остальном он мог проводить время по собственному усмотрению.

Гавел ничуть не скрывал причин своего выезда в Штаты. В его книге «Пожалуйста, коротко», бо́льшую часть которой он написал во время пребывания в Вашингтоне, они указаны уже в первом абзаце: «Я сбежал. Сбежал в Америку… В надежде, что у меня здесь будет больше времени и я смогу сосредоточиться, чтобы что-то написать»[1046].

Книга эта представляет собой своего рода президентские мемуары, впрочем, такие же необычные и уникальные, каким был ее автор в роли президента. На первый взгляд смесь авторских размышлений о времени, проведенном в этой должности, в форме интервью с Карелом Гвиждялой, выдержек из его «инструкций для Града», которые в те годы, когда Гавел был чешским президентом, стали едва ли не главным способом его общения с сотрудниками канцелярии, и случайных заметок о том, как поступить с летучей мышью, что поселилась в чулане, или как приготовить преподнесенную кем-то в дар щуку, производит почти несерьезное впечатление. Вместе с тем это также дневник с записями Гавела о жизни в Вашингтоне, впечатлениях от Америки и днях после возвращения домой, проведенных в основном в Градечке. Глубинный слой книги, однако, образуют экзистенциальные медитации о смысле жизни, политики и любви, для которой президентство составляет не более чем фон.

В некоторых вашингтонских дневниковых записях Гавела отражены встречи во время различных приемов и ужинов с видными американцами, такими как бывший президент Клинтон и его жена Хиллари, тогдашний сенатор и нынешний госсекретарь Джон Керри и многие другие, Некоторые представляют собой забавные миниатюры о жизни в Америке или, скорее, о впечатлениях Гавела о жизни в Америке: «Вообще после нескольких дней в Вашингтоне мне кажется, что люди здесь в целом гораздо приветливее друг к другу, чем у нас. Они терпеливы (сколько часов они способны покорно просидеть в пробке за рулем, чтобы продвинуться всего на пару метров!), предупредительны (характер общества познается по отношению водителей к пешеходам: помню, как в Москве водители считали пешеходов за насекомых, которые либо отпрыгнут, либо их переедут), улыбчивы, вежливы, участливы, у них чистая кожа, они хорошо пострижены, видно, что у них есть время следить за собой, все друг с другом здороваются, а главное – они трудолюбивы»[1047]. Гавел был не настолько наивным или неинформированным, чтобы отождествлять улицы Джорджтауна со всей Америкой; здесь, как и в других местах книги, его текст незаметно возвращает нас назад, домой.

Из книги видно, с какой огромной любовью и уважением Гавел относился к Америке. Даже его критические замечания о «египетской» архитектуре американской столицы, об американских гастрономических привычках и эксцессах общества потребления написаны с пониманием и с юмором. Единственное, что Гавелу пришлось совсем не по вкусу, была сплошь несоленая еда, но и тут он нашел решение: «Я раздобыл соль и ношу ее в кармане. Теперь меня уже ничто не проймет»[1048].

На втором плане в тексте даются ответы на вопросы, которые автор сформулировал зачастую сам. В них Гавел возвращается к своим президентским временам, начиная с революции вплоть до своего ухода, разъясняя, обосновывая и отстаивая позиции, которые он занимал в тех или иных случаях. В этой части можно видеть тот самый «отчет», какой он обещал дать согражданам, когда покидал свою должность.

Третий план составляет экскурс «за кулисы». Здесь Гавел использует свои записки, указания или комментарии, адресованные сотрудникам, за десять лет – с 1993 года до окончания его последнего президентского срока. Это наброски программ всевозможных визитов и поездок, черновые варианты различных выступлений, сетования по поводу своей неспособности соблюсти график и удивленные, ошеломленные или раздраженные возгласы: «Дорогой В., все документы, старые и новые, у меня записываются странной английской азбукой. Твои инструкции, как это исправить, не помогают. Спустя полчаса я уже готов был писать от руки, как вдруг у меня как-то случайно выскочил нормальный шрифт. Пожалуйста, никогда больше не заменяй мой компьютер более новым и не устанавливай на нем обновленные версии программ»[1049]. Некоторые его заметки граничат с комедией: «Как вы все знаете, я человек из пивной, мне все любопытно, и ничто меня не шокирует. Поэтому, когда я шел по той старой авеню в Бангкоке, которую вы все знаете, у меня сердце изболелось при взгляде на эротические улочки, что я миновал. Как бы я хотел разок в жизни побывать там! Но я понимал, что я гость короля, который информирован о каждом моем шаге, и что я просто не могу себе этого позволить. Однако клоню я вот к чему: мне кажется неподобающим, что почти вся моя делегация во главе с министром финансов посетила эти места… и мало того, сфотографировалась там… Что об этом думает король Таиланда, мне неведомо»[1050]. Иные же отражают огорчение Гавела из-за несоответствия наружного блеска высокого учреждения и назойливых мелких деталей повседневности: «В чулане, где стоит пылесос, поселилась еще и летучая мышь. Как ее выгнать? Лампочка выкручена для того, чтобы не будить и не раздражать ее»[1051].

Но в книге присутствует и более мрачный план, свидетельствующий об экзистенциальном страхе автора. После всех своих триумфов и тягот он остается глубоко неуверенным в том, чего стоит он сам и в чем смысл той комедии абсурда, в которой он так долго играл главную роль. И хотя о событиях, в которых ему довелось быть важным действующим лицом, он вспоминает без сожаления и даже с известным удовлетворением, состояние чешского общества и мира в целом не вселяет в него особого оптимизма. Намекает Гавел и на нарастающее отчуждение в собственном супружестве, из-за чего он еще больше замыкается в себе перед лицом усиливающихся признаков того, что он смертен. В самых впечатляющих строках, написанных в Градечке 5 декабря 2005 года, уже после возвращения домой, он обращается к заявленной в начале книги теме: «Я бегу. Все больше бегу… На самом деле бегу от необходимости писать. Но не только от этого. Бегу от публики, бегу от политики, бегу от людей и, может быть, даже от своей спасительницы, а главное – бегу от самого себя»[1052].

Этот взрыв экзистенциального страха тут же переходит в настоящее эсхатологическое рассуждение, которое демонстрирует уникальную способность Гавела к самоанализу и к соединению земного с неземным: