Только в этом последнем диалоге обычный для автора „Слова“ символ князь — сокол, соколич, приобретает тот дополнительный оттенок, который характерен для народно-поэтической символики, где сокол-жених при лебеди-невесте, однако в „Слове“ эта вторая часть символической картины отсутствует, и рядом с соколичем-женихом появляется реальная „красная девица“ — Кончаковна. Такое слияние метафорического и реалистического характерно для автора „Слова“. Основная мысль — сокола „опутывают“ невестой, как образ женитьбы, — известна в позднем варианте подблюдной песни (при гадании о женихе):
Итак, с начала и до конца события в „Слове“ развертываются на широком фоне природы, конкретной природы Донецких степей, с их растительным и животным миром. Именно эта природа во всей ее реальности и ставится автором в органическую связь с настроениями и поведением героев, когда он — „по фольклорному“ показывает ее сочувствующей, помогающей, когда он из мира этой реальной природы берет образы для символического и метафорического выражения своего отношения и к действующим лицам, и к событиям. Реалистическое и метафорическое в картинах природы органически слито, и все вместе составляет неразрывное единство с собственно сюжетной линией повествования. Оттого природа в „Слове“ глубоко лирична, пейзаж в его реальном и метафорическом осмыслении представляет не самоцель в художественном языке автора, а средство поэтического выражения авторской оценки, авторского отношения к теме. В этом своеобразие автора „Слова“ как художника, поставившего себе ту же задачу, какую ставит фольклор, рисуя жизнь человека и природы как единое целое.
Трудно решить, насколько в этом выражении автором „Слова“ единства между жизнью человека и окружающей его природы отразились пережитки веры в действительную способность природы активно вмешиваться в жизнь человека. Если даже он и разделял эту веру, то все же нельзя не признать, что на основе ее он создал целую художественную систему, пронизав все свое изложение элементами одушевленного пейзажа. И в этом его отличие от ограниченно применяющего пейзажные образы народного поэта.
Внутреннее родство „Слова“ с фольклором и в том, что автор отказался от философии истории господствовавшего мировоззрения. Историческую тему он развивает так, как делал это, вероятно, и Боян, т. е. вне оценки ее с точки зрения феодализированного христианства. И сделал он это не потому, что был вполне „язычником“: он хорошо, конечно, помнил языческих „богов“ своих предков; Всеслава Полоцкого он представил наделенным особыми способностями кудесника — князь „вещий“ не отказался, видимо, от веры в заклинания, на принципе которых построил поэтический плач Ярославны, — и все же в конце концов он направил князя Игоря благодарить за благополучный побег к „богородице Пирогощей“. Но задачей автора было не морализировать, а разбудить героические настроения у возможных защитников Русской земли. Он апеллирует не к „страху божьему“ у своих героев, а к их воинским доблестям, с одной стороны, и к сочувствию трудовому народу, — с другой. Он предупреждает занятых „которами“ и „усобицами“ князей не о том, что на них обрушится „гнев божий“ и кара
Опираясь на народные основы литературного языка, — заключались ли они в самой выразительности живой русской речи или в отработанных уже поэтических средствах фольклора, — автор „Слова“ обогащал их и доводил до более высокой ступени художественности. Народности идейной сущности „Слова“, глубине его общественно-политической мысли соответствует творческое повышение изобразительности лучшего из сокровищницы народной речи. Язык „Слова о полку Игореве“ — это уже не просто живой или устно-поэтический язык его времени: из того и другого отобраны такие элементы, которые таили в себе богатые возможности развития; в сочетании с высокой культурой литературного языка эти основы народной речи поэтическим дарованием автора подняты на такую высоту, на какую еще раз в начале XIX в. поднял литературный язык обогатив его источником народной речи, Пушкин.
Н. Н. Воронин „СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ“ И РУССКОЕ ИСКУССТВО XII—XIII вв.
1
Чем глубже и детальнее трудом историков литературы раскрывается историческая и художественная природа „Слова о полку Игореве“, тем все более и более многогранным представляется нам гений его автора. Он с поразительным искусством слил в своем творении приемы и стиль различных жанров литературы — воинских повестей и летописи, народного эпоса и лирики, он развивает и углубляет эти приемы, создавая в итоге совершенно своебразное произведение нового качества, не укладывающееся в традиционные рамки какого-либо жанра. Его изобразительные средства исключительно разнообразны и сильны. В их ряду немалую роль играет блестящее уменье „песнотворца“ ввести в ткань поэмы цвет.
Цветовые эпитеты „Слова немногочисленны: черный, белый, синий, зеленый, серебряный, красный (в нескольких оттенках — „чрьленый“, „багряный“, „кровавый“, „пламенный“). В зависимости от контекста эти эпитеты либо прилагаются к одному и тому же предмету (вино — кровавое, синее; берега — серебряные, кровавые) или же один эпитет определяет разные предметы (синее — море, Дон, вино, молнии, мгла; черная — земля, туча, паполома, ворон). Иногда цвет передается не непосредственно соответствующим эпитетом, но выражен в цветовой определенности того или иного предмета, например: дева-обида плещет лебедиными (= белыми) крылами. Используя с чутьем подлинного живописца сочетания немногих цветовых опредений, автор „Слова“ как бы несколькими „мазками“ создает незабываемый по силе и выразительности чисто живописный образ. Мрачный грозовой пейзаж утра несчастного дня битвы на Каяле возвещают
Эти цветовые эпитеты не могут быть сведены к фольклорному вкладу в изобразительные средства „Слова“. От фольклора идут такие сочетания, как „синее море“, „черный ворон“. Палитра „песнотворца“ значительно богаче, и он пользуется ею свободно и смело, то передавая реальный цвет предмета (черная земля — чернозем, зеленая трава), то прибегая к нарочито символическому звучанию цветового эпитета (синее вино, черное одеяло, кровавые зори, серебряная седина). Цветовые эпитеты „Слова“ свидетельствуют об изощренной чуткости автора к цвету (синие молнии, серебряные берега, серебряные струи). Все эти эпитеты образуют определенную цветовую гамму точно выбранных и примененных, ярких и чистых тонов.
Особенно любит автор „Слова“ золото — не только как цветовой эпитет, но и как материал различных драгоценных узорочий княжеско-дружинного быта. Золото постоянно „посвечивает“ или „звенит“ в строках поэмы, порой к нему присоединяется матовое свечение жемчуга: „златой“ или „златокованный“ княжеский престол, „златые“ или „золоченые“ шеломы, стремена, седла и стрелы воинов, русское золото в уборе готских дев, „злато и паволокы и драгыя оксамиты“ в добыче русских воинов
В развитии повествования в „Слово“ включены и памятники архитектуры. Софийский собор далекого Полоцка напоминает о себе могучей музыкой своих колоколов, которая якобы слышна в Киеве. В „гриднице Святославли“ рухнул исторгнутый из степей вихрем русской воинской грозы „поганый Кобяк“. Здания как бы наделяются способностью живого чувства — скорбью о поражении Игоря „проникнуты“ городские стены: „уныша бо градом забралы, а веселие пониче“. Златоверхий терем выглядит грозной приметой в вещем сне Святослава: „уже дьскы без кнеса в моем тереме златовръсем“
Все это обнаруживает в авторе „Слова“ человека высокой художественной культуры. Законно поставить вопрос: каким же было русское искусство эпохи „Слова“ и нет ли между ним и „Словом“ более глубоких общих черт в их идейном и формальном строе?
Каковы, прежде всего, рамки эпохи „Слова“? Это, конечно, не только 80-е годы XII столетия. „«Слово» не могло возникнуть без подготовительного периода в русской литературе“ (А. С. Орлов). Основная идея „Слова“ — мысль о единстве русского народа, сознание гибельности феодального дробления его сил и „призыв русских князей к единению как раз перед нашествием монголов“ (К. Маркс) — кристаллизовалась начиная от „Повести временных лет“, от времени Мономаха. Как позже „потребности самообороны“ ускорили образование русского централизованного государства,[598] так в XI—XII вв. те же условия почти непрерывной борьбы Руси с кочевой степью — печенегами и половцами — ускоряли формирование идеи единства русского народа перед лицом иноплеменного мира, мысль о необходимости единения его сил. Она развивалась вместе с ростом центробежных сил феодального сепаратизма, как их антитеза, как реакция передовых слоев народа на распад Руси, прежде всего горожан, ремесленников и купцов, а также и крестьянства, разорявшегося и угонявшегося в полон при нескончаемых усобицах князей. Поэтому, рассматривая ниже некоторые явления в русском искусстве, существенные для понимания теснейшей связи „Слова“ с широким кругом русской художественной культуры, мы обязаны выходить за пределы конца XII века и вглубь, и вперед.
2
На протяжении XII столетия русское искусство переживало тот же процесс феодального дробления, что и сама Русская земля. Единое русло искусства времен Киевской державы распадается на ряд областных потоков; в новых феодальных центрах вырастают свои художественные школы, отражающие местные условия и вкусы. Этот новый этап развития русской культуры и искусства был исторически обусловлен и имел свои положительные стороны. Каждая областная школа исходила из одного общего источника — киевского художественного наследия. Но теперь оно глубже проникало в толщу народа, став достоянием многих удаленных от Поднепровья областей. Распространяясь вместе со всем богатством киевской традиции вширь и вглубь, оно вызывало к жизни новые и новые силы, повсюду обнаруживающие исключительное богатство и разнообразие народного творчества разных краев Руси.
Особенно ярко это проявляется в архитектуре, своебразие которой усиливалось ее зависимостью от местных строительных материалов и традиций. В большинстве городов строят из кирпича, но и в этой кирпичной архитектуре зодчие различных областей вносят свои новшества и особенности. В Чернигове и Старой Рязани в отделку фасадов вводят резной белый камень, создающий эффектную цветовую игру белого и красного. Для архитектурной школы Гродно характерна яркая многокрасочность фасадов: на красно-белом фоне стены играют желтые, зеленые и коричневые майоликовые кресты и ряды разнообразных, по цвету и форме вставок, глыб полированного гранита. Во Владимиро-Суздальской Руси строят из точно вытесанного белоснежного известняка, развивая до сказочного богатства убранство здания резным камнем. Родственная владимирской архитектура Галича обогащает эффект декоративной скульптуры применением известняка разных оттенков и раскраской резных изображений. Напротив, зодчие Новгорода Великого привержены к скупому и мудрому языку простых архитектурных форм, чуждых декоративного излишества, суровых и мощных. Все это многообразие русской архитектуры XII в. было в значительной мере результатом деятельности русских мастеров.
XII столетие ознаменовано появлением большого количества русских художников во всех областях искусства. Наиболее выдающиеся среди них удостаиваются и упоминания в летописи, их имена доносят и другие источники. Мы знаем новгородцев Корова Яковлевича и мастера Петра, строителя трех прекрасных соборов Великого Новгорода, лучшим из которых является собор Юрьева монастыря, с его могучими и ясными пропорциями. В Полоцке в середине XII в. работал зодчий Иоанн, оставивший нам замечательный по новизне сильной динамической композиции собор полоцкого Евфросиниева монастыря. Киевского летописца удивлял любимец князя Рюрика Ростиславича зодчий Петр Милонег, может быть смольнянин по происхождению, строивший в конце XII в. в Киеве и Чернигове, исполняя волю своего господина, имевшего страсть к строительству — „любовь несытну о зданьих“. Несомненно, творцами лучших памятников Владимиро-Суздальской Руси были владимирские „каменьщики“, имен которых не назвал летописец. В области живописи в конце XI столетия славился киевский художник и мозаичист Алимпий, руку русских мастеров XII в. выдают русские надписи многих икон и фресок, свобода трактовки тех или иных сюжетов, своеобразие колорита и стиля ряда новгородских памятников. В прикладном искусстве, издавна возвеличившем славу русского художества, нам известны имена новгородских ювелиров Косты и Братилы — создателей знаменитых серебряных кратиров Софийской ризницы, литейщика Константина — автора известных вщижских бронзовых „арок“ с их прекрасной орнаментацией.
При всем различии местных художественных школ XII в. все они сохраняли в своем многообразии
Однако жизнь еще не открывала ясных путей для этих ранних объединительных движений, и единство Руси рисовалось в идеализированных образах прошлого, в образе Киевской державы Владимира I и Ярослава Мудрого, которых летописец ставил в пример князьям XI—XII вв. и чью „прадеднюю славу“ вспоминал автор „Слова о полку Игореве“. Из своих современников автор „Слова“ рядом с преувеличенно „грозным великим“ Святославом („песнотворцем“ которого и был скорее всего автор „Слова“) поднимает три действительно могучих княжеских фигуры — галицкого Ярослава Осмомысла, владимирского Всеволода III „Большое гнездо“ и Рюрика Ростиславича смоленского, с которым, как владетелем большей частью Киевской земли, Святослав делил свою власть. Эти сильнейшие князья действительно могли осуществить то „единение князей“, к которому звало „Слово“, Всеволод же владимирский и реально разрешал эту политическую задачу, достигнув в 80—90-х годах XII в. гегемонии в среде русских княжеств, так что сам Святослав был в „его воле“.