Тем не менее „Слово о полку Игореве“ — произведение письменное. Как бы ни были в нем сильны элементы устной речи и народной поэзии, оно все же писалось и писалось как литературное произведение. „Слово“ — не запись устно произнесенной речи или спетой исторической песни. „Слово“ было с самого начала написано его автором, хотя автор и „слышал“ все то, что он писал, проверял на слух его ритм, звучание, обращался к своим читателям, как оратор к слушателям, а иногда и как собеседник.
Письменное происхождение „Слова“ сказывается прежде всего в смешении различных приемов устного народного творчества. В „Слове“ можно найти близость и к устной народной причети, и к былинам, и к славам, которые пелись князьям, и к лирической народной песне. Такого смешения фольклор не знает. Не знает фольклор и того сложного построения, каким отличается „Слово“. В особенности противоречат фольклору постоянные и типичные для „Слова“ обращения от современности к прошлому. Наконец, в „Слове“ имеются и отдельные книжные выражения: „растекашется мыслию по древу“, „скача, славию, по мыслену древу“, „истягну умь крѣпостию своею“, „свивая славы оба пола сего времени, рища в тропу Трояню“, „спалъ князю умь похоти“ и некоторые другие. Замечательно, однако, что все эти немногие книжные обороты встречаются по преимуществу в начале „Слова“. Из всех частей „Слова“ его первая часть, — там, где автор колеблется в выборе своей манеры, — ближе всего стоит к книжной традиции, хотя и не подчинена ей целиком. С развитием своего произведения автор „Слова“ решительно отбрасывает все эти отдельные элементы книжной речи и пишет так, как говорит: горячо, страстно, проникаясь единственным стремлением убедить, взволновать, возбудить в своих читателях патриотические чувства. Перед нами, таким образом, не следование традициям книжности, а отход от этих традиций, отход, который совершается в „Слове“ тут же — на глазах у читателя, по мере того, как голос автора креп в его обращении к своим современникам.
Несмотря на всю сложность эстетической структуры „Слова“, несмотря на то, что „Слово“ тесно связано с устной народной поэзией, несмотря на то, что в основе многих образов „Слова“ лежат военные, феодальные, географические и тому подобные термины своего времени, обычаи, формулы и символы эпохи феодальной раздробленности, взятые из разных сфер языка и из разных сторон действительности, поэтическая система „Слова“ отличается строгим единством. Это единство обусловлено тем, что вся терминология, все формулы, все символы подверглись в „Слове“ поэтической переработке, все они конкретизированы, образная сущность их подчеркнута, выявлена, все они в своей основе связаны с русской действительностью XII в. и все они в той или иной мере
Закончив обзор идейного и художественного содержания „Слова о полку Игореве“, мы можем поставить вопрос: кем был его автор? Он мог быть приближенным Игоря Святославича: он ему сочувствует. Он мог быть и приближенным Святослава Киевского: он сочувствует также и ему. Он мог быть черниговцем и киевлянином. Он мог быть дружинником: дружинными понятиями он пользуется постоянно. Однако в своих политических воззрениях он не был ни „придворным“, ни защитником местных тенденций, ни дружинником. Он занимал свою независимую патриотическую позицию, по духу своему близкую широким слоям трудового населения Руси. Его произведение — горячий призыв к единству Руси перед лицом внешней опасности, призыв к защите мирного созидательного труда русского населения — земледельцев и ремесленников. Его художественная система тесно связана с русским народным творчеством. Он творит свое произведение ясными, простыми, доходчивыми средствами, оживляя образы, заложенные в самом русском устном языке, в понятиях времени, в быте, в военном и феодальном обиходе XII в. Это народный певец, искусный и тонкий, создавший произведение литературное, а не устное; но его литературное произведение связано в гораздо большей степени с устным языком, с русской действительностью, с поэтической символикой жизни, чем с литературной традицией своего времени.
В. П. Адрианова-Перетц „СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ“ И УСТНАЯ НАРОДНАЯ ПОЭЗИЯ
Своеобразие поэтического стиля „Слова о полку Игореве“, вызывающего на память искусство народных поэтов, было подмечено уже при первом знакомстве с Мусин-Пушкинским сборником. Но в соответствии с теми представлениями об устной поэзии, какие господствовали в учено-литературной среде конца XVIII — начала XIX в., правильное ощущение устно-поэтической стихии в „Слове“ было передано неприемлемым для нас сейчас сопоставлением русской поэмы с поэмами Оссиана, которые расценивались в ту пору как подлинные памятники народного творчества. Именно потому Карамзин в сообщении 1797 г. не нашел иного способа выразить свое восхищение вновь найденным памятником, как поставить его рядом „с лучшими отрывками Оссиана“,[572] а вслед за ним и авторы предисловия к первому изданию „Слова о полку Игореве“ подчеркнули, с той же целью выделить достоинства древнерусской поэмы, „дух Оссианов“, добавив: „следовательно и наши древние герои имели своих Бардов, воспевавших им хвалу“.[573]
Эта ложная аналогия держалась в литературе о „Слове“ более четверти века. Только в 30-е годы XIX в. А. С. Пушкин и М. А. Максимович, одновременно работавшие над переводом „Слова“, направили исследователей по верному пути сопоставлений древнерусской поэмы с подлинной русской, украинской и славянской народной поэзией.
Народно-поэтическая стихия в „Слове о полку Игореве“ была настолько ощутима для Пушкина, что он в своем плане статьи по истории русской литературы поместил между летописями и „Словом“ „сказки, песни, пословицы“ (1834 г.). Для своей работы над переводом и объяснением „Слова о полку Игореве“ Пушкин привлекал не только летописи, но и сборники народных песен (украинских и сербских), откуда он брал материал для характеристики художественной образности „Слова“. Потому-то М. А. Максимович, высказавший в печати мнение о близости „Слова“ к народной песне, так живо заинтересовался отзывом Пушкина на свою концепцию: „Сравнивая песни с Песнию о полку Игореве я нахожу в них поэтическое однородство, так что оную Песнь
По условиям своего времени Пушкин не мог знать очень многого, представляющего древнерусскую литературу, поэтому в плане своей обзорной статьи „Слово о полку Игореве“ он расценивал как исключительное явление: „Несколько сказок и песен, беспрестанно поновляемых изустным преданием, сохранили полуизглаженные черты народности, и Слово о полку Игореве возвышается уединенным памятником в пустыне нашей словесности“ (1834).
Через семь лет В. Г. Белинский поставил „Слово о полку Игореве“ рядом со „сказочными поэмами Кирши Данилова“ и „простонародными песнями“,[575] расценивая его как „древнейший памятник русской поэзии в эпическом роде“, в котором „еще заметно влияние поэзии языческого быта“, „изложение“ которого „более историческо-поэтическое, чем сказочное“.[576] Ценность „Слова“ для Белинского — именно в этой органической связи его с народной поэзией: „Слово — прекрасный, благоухающий цветок славянской народной поэзии, достойный внимания, памяти и уважения“;[577] „со стороны выражения, это — дикий полевой цветок, благоухающий, свежий и яркий“.
С тех пор, как Пушкиным и Белинским даны были такие определения исторического и художественного значения „Слова“, изучение древнерусской культуры существенно изменило наши представления о состоянии литературы в XI—XII вв. Мы уже не повторим вслед за Пушкиным, что „Слово о полку Игореве возвышается
За истекшие после статьи Белинского более чем сто лет собран огромный материал из разнообразных памятников русской, украинской, белорусской и славянской народных поэзий, характеризующий поэтику „Слова“ в ее отношении к изобразительным средствам народного творчества. И все же проблема „Слово — устная народная поэзия“ не может считаться выясненной во всем ее объеме. Мы не можем уже в настоящее время удовольствоваться накоплением примеров соответствия отдельных художественных „приемов“ „Слова“ с устной поэтикой, выяснением ритмики „Слова“ на фоне ритмической песенной и сказовой системы устного эпоса.
Наша задача состоит в том, чтобы и некоторые стороны самого художественного метода отражения исторической действительности, свойственные автору „Слова“, представить в их отношении к своеобразному мировоззрению устной поэзии, в частности, народного героического и сказочного эпоса. Связь „Слова“ с лучшей частью народной поэзии не ограничивалась прямым перенесением в литературное произведение некоторых ее изобразительных средств. В самом мировоззрении автора „Слова“ были такие черты, которые сближали его с творцами устного исторического эпоса прежде всего в оценке изображаемых событий, в задачах ее художественного отражения. Отсюда, как увидим, и частичное совпадение некоторых проявлений художественного метода в „Слове“ с теми или иными устными жанрами. Прямым результатом этой общности задач и метода явилось и усвоение писателем устно-поэтической фразеологии. „Фольклорность“ „Слова“, понимаемая в таком широком плане, опирается прежде всего на его подлинно народную идейную сущность.
Изображая поражение Игоря Новгород-Северского как неизбежный результат княжеских междоусобий, взывая к князьям прекратить ссоры и встать „за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича“, автор „Слова“ настойчиво напоминает о пагубных последствиях, прежде всего для трудового народа, раздоров, открывавших „Полю ворота“: „ретко ратаеве кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себе деляче“, при „крамольном“ Олеге „Гориславличе“, „в княжих крамолах веци человекомь скратишась“; плачут „жены рускыя“, стонут Киев и Чернигов, „тоска разлияся по Руской земли“, „уныша градом забралы, а веселие пониче“, „у Риме кричат под саблями половецкыми“, „погании
Так народ неотступно стоит перед глазами автора, как будто, на первый взгляд, погруженного в сложную политическую борьбу феодалов. В этой заботе об интересах и сельского „ратая“, и городского ремесленника, и „храбрых русичей“, воинов — подлинная народность „Слова о полку Игореве“, роднящая этот высоко художественный литературный памятник с устной поэзией трудового народа. Идейное родство с ней „Слова“ обусловливает и близость художественного метода отражения действительности у блестяще образованного писателя и народных поэтов.
На протяжении всего „Слова“ единственной причиной гибели войска Игоря и того, что „по Русской земли прострошася половци акы пардуже гнездо“, — остаются „княже непособие“ и княжеские „которы“, а единственной силой, которая может и должна встать на защиту Русской земли, в представлении автора, являются „храбрые русичи“, возглавляемые сильными, мужественными и единодушно действующими князьями.
В этой общей концепции „Слова“ нет и следа философии истории, которую внушало феодализированное христианство. Зато эта концепция созвучна историческому мышлению устного эпоса. Потому-то „Слово“, как и народный героический эпос, лишено религиозного осмысления событий, воззваний к помощи потусторонних сил, религиозной чувствительности, — всего того, что отчетливо проступает в летописных повестях о походе Игоря Святославича, но что совершенно чуждо устному эпосу.
Чтобы нагляднее представить отличие реалистического исторического мышления автора „Слова“ от официальной философии истории, напомним, как последовательно возвращаются к религиозной форме осмысления событий обе летописные повести о походе Игоря.
Рассказывая о событиях, предшествовавших походу молодых князей, Киевская летопись (под 1185 г.) приписывает божественной помощи победу Святослава Всеволодовича над половцами: „Съдея господь спасение свое, дасть победу князема Рускыма“ (ср. в Лаврентьевской: „бог вложи в сердце князем русским“ этот поход). В эпически идеализированном, но лишенном всяких ссылок на вмешательство „господне“, виде рисует эту победу „Слово“: Святослав „притопта хлъми и яругы; взмути рекы и озеры; иссуши потокы и болота
В тоне религиозной дидактики описывается в летописях и весь поход Игоря Святославича.