Конечно, в Москве отлично всем известно, что Вам, с Вашего согласия, предложено быть членом комиссии. Варшава тоже знает это от будущего председателя комиссии, ректора Ковалевского. Нет сомнений, что это известно всем университетам. Вы, глубокоуважаемый Григорий Антонович, составляете слишком крупную величину, каждым шагом которой очень интересуются. Теперь тоже скоро станет известно, что вы отказались, и, конечно, Союзный Совет и всякая подпольная интрига припишут это своему влиянию, что должно значительно поднять престиж этих сборищ. Противная Вам профессорская партия признает, что Захарьин отказался из страха перед нею.

О назначении Вашем мною лично было сообщено ещё в Москве Великому князю Сергею Александровичу [генерал-губернатору Москвы], и Его Высочество изволил признать это назначение прекрасным. Неужели же Вы решитесь обидеть Вашим отказом искренне и всегда душевно Вам преданного Графа Ивана Давидовича [Делянова]? Ваш отказ теперь гораздо хуже для Министерства того, если бы Вы совершенно не согласились. Нет, лучше идите во имя доброго дела и последуйте мудрому изречению русского народа: давши слово, держись.

На вкрадчивые уговоры влиятельного чиновника Захарьин не поддался. О неизменности своей позиции он уведомил Аничкова незамедлительно, сохранив по привычке черновик своего письма среди прочих важных бумаг:

Опечаленный упрямством Захарьина, граф Делянов не умыл руки, подобно библейскому персонажу, а наоборот, засучив рукава, взялся за поиски адекватного ответа смутьянам. Беспокойная мысль всевластного в педагогических владениях министра всё чаще возвращалась к досадным событиям, случившимся в Московском университете после кончины Александра III 20 октября 1894 года.

Той осенью лечивший покойного императора Захарьин свою первую лекцию в текущем семестре прочитал только 4 ноября; слушатели встретили его «оглушительными аплодисментами», растрогавшими профессора до слёз, и проводили «сочувственной манифестацией».[395] Зато профессор Ключевский, выступивший 28 октября в Обществе Истории и Древностей Российских с панегириком миролюбивой внешней политике Александра III, вызвал возмущение студентов. В пылу негодования они не заметили, что многоопытный профессор ни единым словом не обмолвился о внутренней политике усопшего монарха. Когда Ключевский повторил свою речь в университетской аудитории 30 ноября, его освистали так рьяно, как будто он, недавний кумир либерально настроенной публики, опорочил себя какой-то сделкой с властями. «Вы мне свищите, господа, – сказал тогда знаменитый историк, на лекции которого съезжалась вся просвещённая Москва, – я ничего против этого не имею: каждый имеет право выражать свои убеждения доступными ему способами».[396]

Университетская администрация и полиция придерживались, однако, иного мнения, полагая, что всем российским студентам надлежало иметь только монархические убеждения и выражать их только одобренными начальством способами. В связи с этим 1 декабря были подвергнуты различным наказаниям десять предполагаемых зачинщиков обструкции, устроенной накануне Ключевскому, а 3 декабря (после массовых студенческих протестов) власти озаботились арестом и высылкой из Москвы ещё пятидесяти человек.[397]

Потрясённые размахом и безосновательностью скоропалительных репрессий, преподаватели Московского университета потянулись в дом общепризнанного либерала и радушного хозяина профессора Остроумова. В его гостиной традиционное российское недовольство неправомерностью полицейских акций тотчас же превращалось в словесный пар, уходивший из комнаты через дымоход растопленной печки. Среди частых посетителей неблагонамеренного профессора Остроумова нашлись, однако, три человека, почему-то уверенные в том, что всякое веское слово должно сопровождаться конкретным делом. В результате два профессора – историк Герье и врач Эрисман – и примкнувший к ним приват-доцент историк Милюков составили петицию на имя московского генерал-губернатора Великого князя Сергея Александровича о возвращении высланных студентов и даже внесении изменений в университетский устав.[398] Эту «незаконную», по определению полицейских чиновников, петицию подписали 19 профессоров медицинского факультета и 23 преподавателя других факультетов (в том числе Ключевский); 18 декабря её сдали в канцелярию генерал-губернатора.[399]

Великий князь принял петицию совершенно невозмутимо, не выразив ни малейшего неудовольствия, и тут же дал ей ход; в итоге тринадцати студентам, подвергнутым огульной расправе, разрешили вернуться в университет, а двадцати пяти предложили поступить в другие учебные заведения. Однако попечитель Московского учебного округа Боголепов затаил против петиционеров глубокую обиду, смешанную с «каким-то фанатическим озлоблением».[400]

С точки зрения Боголепова, неслыханное своеволие ходатаев из профессорской среды нельзя было оставлять без внимания; поэтому сотрудники Московского охранного отделения незамедлительно внесли в свои потаённые списки фамилии всех 42 предстателей, проявивших вдруг сомнительную благонадёжность. Вслед за тем ректор Московского университета объявил студентам: «Всякая петиция, каким бы числом подписей она ни была покрыта, будет оставлена без всяких последствий, так как законы составляются и изменяются не по соображениям учащейся молодёжи, а лишь по указаниям Верховной Власти».[401] Затем пришёл черед графа Делянова наказать наивных преподавателей, забывших старинный обычай российских властей класть петиции под сукно; в январе 1895 года министр народного просвещения соизволил выразить порицание всем петиционерам, а четверым главарям – Эрисману, Остроумову, Герье и Чупрову (профессору по кафедре политической экономии) – «сделал выговор и предупреждение, что в случае беспорядков они будут считаться виновниками».[402] Под занавес «профессорской истории», 28 февраля 1895 года прокурор Московской судебной палаты доложил министру юстиции о высылке приват-доцента Милюкова из Москвы в Рязань с запрещением ему на протяжении двух лет проживать в столицах и университетских городах.[403]

7.3. Ординарный профессор кафедры гигиены Московского университета Ф.Ф. Эрисман (1893).

Не успело забыться прискорбное происшествие, связанное с «незаконной» петицией, как разразился новый скандал: какие-то тёмные силы из студенческой среды нанесли смертельную обиду кавалеру орденов Белого Орла и Святого Александра Невского, верноподданному тайному советнику Захарьину. Министр народного просвещения не сомневался, что студентов медицинского факультета подстрекали против Захарьина два профессора, хорошо известных и широкой публике, и Департаменту полиции, – Остроумов и Эрисман. И тот и другой относились к числу потенциальных крамольников и недоброжелателей Захарьина; и тот и другой позволяли себе критиковать университетские порядки и даже некоторые аспекты государственного устройства; и тот и другой в январе 1895 года получили от Делянова «выговор с предупреждением», но поведения своего не изменили.

Оснований для привлечения и того и другого к административной ответственности у министра народного просвещения накопилось вполне достаточно. Однако за Остроумова – бесспорного конкурента Захарьина по частной практике – могли заступиться его многочисленные высокопоставленные пациенты, тогда как Эрисман, уроженец Швейцарии, не имевший российского подданства, был фактически беззащитным. Любое наказание Эрисмана не сулило графу Делянову никаких служебных неприятностей, а взять в оборот лучшего в Российской империи специалиста по гигиене давно уже следовало – за преданность науке и общественному движению, за нескрываемые демократические убеждения и гражданскую смелость, за неприлично высокую квалификацию и нравственный авторитет.

Когда Эрисман уехал в Швейцарию на летние каникулы, граф Делянов тут же пришёл к заключению, что наступило самое удобное время для административных санкций, и 26 июня 1896 года проинформировал попечителя Московского учебного округа о своём решении: «Имею честь уведомить Ваше Превосходительство, что я увольняю ординарного профессора Московского университета Эрисмана от занимаемой им должности с 1-го июля сего года без объяснения причин; но буде профессор Эрисман пожелает подать прошение об отставке, то я не встречаю к сему препятствия с тем, однако, чтобы такое прошение им подано было в течение трёх дней по объявлении ему настоящего распоряжения».[404]

Увольнение от должности по прошению, согласно российскому законодательству, гражданских прав служащих никоим образом не ущемляло. Увольнение от должности без прошения означало полную или временную утрату права вновь поступить на государственную службу и, что значительно важнее, потерю права на пенсию по выслуге лет. Зная прямодушие и твёрдость Эрисмана, граф Делянов предвидел, что тот предложенную ему лазейку с презрением отвергнет. В точности своего расчёта прозорливый граф удостоверился через два месяца, когда попечитель Московского учебного округа сообщил ему содержание секретной записки, составленной ректором Московского университета 7 августа: «Честь имею донести Вашему превосходительству, что профессор Эрисман, поставленный в известность об увольнении его от занимаемой должности с 1-го июля сего года отношением от 9-го того же июля за №2299, предоставленной ему г. министром народного просвещения льготою не воспользовался и, как видно из полученной мною 4-го текущего августа телеграммы на имя г. ректора университета, прошения об отставке не посылал».[405]

Размышляя на досуге о причине внезапной немилости, Эрисман писал одному из своих друзей 26 июля 1896 года: «Очевидно, мои недоброжелатели не дремали, настроив против меня Попечителя, наговорили ему о том, что я, дескать, возбуждаю студентов против профессора Захарьина и т.д. Попечитель, со своей стороны, не проверив эти показания, не вызвав меня к себе ни разу для объяснений, поверил этой ябеде, доложил в таком смысле Министру, и Министр на этом основании сделал роковое для меня распоряжение».[406] Через полтора года газета «Московские Ведомости» проговорилась о подоплёке его увольнения: «Небезызвестно, что возвратившийся ныне на родину, в Швейцарию, бывший профессор Эрисман, достаточно знакомый читателям “Московских Ведомостей”, в бытность свою в университете был душой кружка лиц, подстрекавших студентов против профессора Захарьина». Заодно газета постаралась привлечь внимание властей к другим противникам Захарьина: «Хорошо известный в либеральных кружках наперсник г. Эрисмана по земско-врачебному делу Жбанков и низкий поклонник г. Эрисмана редактор газеты “Врач” Манассеин продолжают его дело подстрекательства против профессора Захарьина».[407]

7.4. Ординарный профессор кафедры частной патологии и терапии внутренних болезней Медико-хирургической академии; основатель, издатель и редактор еженедельника «Врач» В.А. Манассеин (1890-е годы).

Тем не менее никто не мог поверить в то, что единственным, по существу, основанием для отрешения Эрисмана от должности стало категорическое требование Захарьина разобраться с коллегами, «возбуждавшими студентов» против него. В суровом наказании одного из основоположников научной гигиены в Российской империи, блестящего профессора и видного члена Пироговского общества одни усматривали тайные политические мотивы, другие – происки мракобесов, гнездившихся при редакции газеты «Московские Ведомости», но большинство полагало, будто поток доносов на Эрисмана превысил некую критическую массу и он покинул кафедру «по всей совокупности своего независимого поведения».[408] Да и сам опальный профессор пришёл в конце концов к выводу: «Закона в ней [в России] часто не видно из-за произвола отдельных личностей; в ней слишком много людей, желающих взять палку и быть капралами; имеющие права часто не признают за собой никаких обязанностей, а несущие обязанности – не пользуются никакими правами…»[409] В кого метил Эрисман этой сентенцией – в Захарьина или графа Делянова, в попечителя Боголепова или ректора Некрасова, – он не пояснил.