Октябрь 1894

Лейден прибыл в Ливадию 2 октября. Перед отъездом он испросил отпуск в Берлинском университете и получил аудиенцию у императора Вильгельма II, пожелавшего, чтобы его верноподданный профессор систематически рапортовал ему о течении болезни российского монарха. Прилежно выполняя повеление своего императора, Лейден с утра и до вечера функционировал как один из лечащих врачей Александра III, а к ночи преображался в своеобразного тайного агента, строчившего в Берлин многословные донесения.[337]

Захарьин и Гирш добрались до Крыма через сутки после приезда Лейдена. С 3 по 19 октября утром и вечером Захарьин и Лейден производили довольно поверхностный осмотр больного; Вельяминов находился при императоре почти безотлучно; Гирша и Попова к монарху не пускали, но бюллетени о его состоянии давали им на подпись ежедневно.[338]

С берлинским коллегой Захарьин держался отчуждённо, хотя и вполне корректно. Лейден отзывался о Захарьине без особой симпатии, сдержанно и лаконично: «Это был человек 65 лет, очень сохранившийся, живой, умный, немножко оригинал, притом не без упрямства, вследствие чего общение с ним делалось затруднительным».[339]

Отвечая на неизбежные в этой ситуации вопросы императрицы, ни Лейден, ни Захарьин не пытались как-нибудь завуалировать крайнюю тяжесть состояния её супруга и бесперспективность любых лечебных воздействий. Однако берлинский профессор старался её утешить и ободрить, тогда как московский авторитет был с ней неадекватно резким, почти грубым и порой доводил Марию Фёдоровну до слёз. Такое обращение с несчастной женщиной Вельяминова безмерно удивляло, а графа Шереметева возмущало настолько, что он тотчас выходил из комнаты дежурных врачей, если там появлялась, как он выражался, «образина» Захарьина.[340]

Сам император, ясно сознавая безнадёжность своего состояния, все эти дни сохранял полное самообладание и даже шутил, несмотря на мучительный кожный зуд и бессонницу, нараставшие беспрестанно отёки и физическую слабость, тягостную одышку и кровохарканье, возникшее 17 октября в связи с инфарктом левого лёгкого. В 8 часов утра 20 октября он по семейному обычаю выпил вместе с женой кофе, в 10 часов причастился и вскоре впал в забытьё. Его кончину констатировал Лейден в 2 часа 15 минут пополудни 20 октября. По воспоминаниям Вельяминова, много раз видевшего, как уходили из жизни люди самых разных сословий и социального положения, встретить смерть с таким достоинством мог лишь человек с чистой душой и спокойной совестью.[341]

По мнению Захарьина и Лейдена, император умер вследствие хронического нефрита «с последовательным поражением сердца и сосудов». Однако опытные прозекторы во главе с московским профессором Клейном при патологоанатомическом исследовании 22 октября обнаружили умеренные изменения почек (в виде так называемой зернистой атрофии) и выраженное увеличение размеров сердца, обусловленное гипертрофией левого желудочка, толщина стенки которого достигала 2,5 см.[342] Эти патологоанатомические находки получили объяснение через несколько десятков лет в связи с разработкой концепции о гипертонической болезни (эссенциальной гипертензии, артериальной гипертензии). Именно для стойкого, постоянного повышения артериального давления показательны «высшие степени гипертрофии левого желудочка» с толщиной его стенки до 2,5 см и зернистая атрофия почек как один из признаков нефросклероза, отмечаемого в поздних стадиях эссенциальной гипертензии.[343]

Клиническая картина болезни Александра III полностью укладывалась, по сути, в рамки многолетней стабильной артериальной гипертензии, диагностировать и лечить которую на исходе XIX столетия ещё не умели. Здесь стоит признать незаурядную наблюдательность Витте, который утверждал, что Александр III заболел после чрезвычайной стрессовой ситуации, связанной с крушением императорского поезда в 1888 году; тогда он удержал на плечах крышу разбившегося вагона и спас тем самым свою семью от гибели и увечий, но с тех пор стал выглядеть очень бледным и болезненным. Стоит отдать должное и врачебному опыту Лейдена: по его мнению, продолжительность болезни Александра III составляла не менее двух лет.[344]

Патологоанатомическое заключение не произвело на Захарьина никакого впечатления; он был уверен в том, что «роковое влияние на развитие и быстрый ход болезни» оказали холодное и сырое лето 1894 года и пренебрежительное отношение императора к самобытным гигиеническим рекомендациям московского эскулапа. Вельяминов думал иначе: «Из лечивших врачей, подписавших прижизненный диагноз, присутствовал при вскрытии я один и могу сказать, что о столь грозном увеличении сердца врачи бесспорно не знали, а между тем в этом и крылась главнейшая причина смерти. <…> Найденное поражение сердца было очень давнего происхождения».[345]

Пока Захарьин и Лейден наблюдали за неуклонным угасанием императора, скупые сведения о фатальной болезни Александра III возбудили в стране всяческие пересуды и злословие. Ещё 13 октября 1894 года будущий российский министр иностранных дел Ламздорф записал в своём дневнике: «Как рассказал министр внутренних дел, приняты решительные меры по предотвращению беспорядков, возникновение которых было вероятным, судя по некоторым признакам. Так, например, на Юге были сделаны попытки распространить слухи, будто Государя лечат почти исключительно врачи-евреи (Лейден, Захарьин, Гирш), с целью вызвать в случае катастрофы один из тех //еврейских погромов//, которые в дальнейшем послужат отправной точкой внутренних беспорядков».[346]