Ноябрь 1894

Чрезвычайно взволнованный таким приёмом, именитый профессор произнёс прочувствованный монолог, наиболее удачные фразы которого записал потом дома для подготовки возможной публикации о роковой болезни императора.[353] Выразительно обрисовав крайне тяжёлое состояние вверенного ему больного, Захарьин сосредоточился на собственных тягостных переживаниях в Беловеже, когда он ежеминутно опасался «острого уремического припадка» (острой почечной недостаточности). «Не могу без ужаса вспомнить о своём душевном состоянии в то время, – говорил он со слезами на глазах, – до тех пор, пока уремическое состояние при употреблённом лечении не уменьшилось».[354] Как сумел он, не обладая ни мочегонными, ни другими лекарственными средствами, синтезированными в XX веке, справиться с прогрессирующей почечной (точнее, наверное, сердечной) недостаточностью, профессор умолчал.

Последнюю сцену своего бенефиса Захарьин провёл, безусловно, мастерски. Истерическая амбициозность и способность моментально уверовать в любой собственный домысел сочетались у него с несомненной артистической одарённостью. Он настолько завладел вниманием аудитории, так проникновенно держался, что по окончании представления (включая прочитанную после монолога заурядную лекцию) студенты наградили его сочувственными аплодисментами.[355] Не могло же прийти в головы трепетно внимавшей профессору молодёжи, ещё не знакомой ни с актёрской игрой, ни с изощрённым лицемерием российского начальства (в том числе медицинского), что Захарьин был не менее искренним и в других ситуациях: и когда настаивал на необыкновенно быстром развитии почечной патологии у Александра III, и когда сокрушал палкой фарфор и хрусталь в Беловежском дворце, и когда рассыпался в верноподданнических чувствах, и когда оскорблял императрицу своей грубостью, и когда не хотел ехать в Ливадию.

Завоевать студенческие симпатии было, однако, намного проще, чем дать обоснованный ответ тем, кто публично возражал против диагноза, выставленного Захарьиным покойному императору. Особенно преуспел в критике (или, скорее, в поношении) Захарьина его бывший ученик Остроумов.

До 1892 года возглавлявшаяся Остроумовым госпитальная терапевтическая клиника располагалась на базе Новоекатерининской больницы, главным врачом которой был однокашник Захарьина, заслуженный ординарный профессор Новацкий. Когда-то Новацкий слыл неплохим хирургом и спокойным, доброжелательным человеком; во время Русско-турецкой войны (1877–1878) он произвёл самое отрадное впечатление на Боткина. С годами он утратил прежнюю хирургическую квалификацию и принялся регулярно употреблять морфий. Потеря былого престижа и наркотическая зависимость усилили присущие ему эмоциональную неустойчивость и подозрительность; в итоге его взаимоотношения с прямолинейным Остроумовым совершенно испортились.[356]

В 1890 году российская печать опубликовала информацию о беспримерной алчности, бессердечности и бесцеремонности Захарьина. Его «ближайшие товарищи и сослуживцы», не пытаясь опровергнуть этих сведений, поместили в газете «Московские Ведомости» открытое письмо с выражением своего сочувствия, признательности и глубочайшего уважения к Захарьину – «талантливому, энергичному и плодотворному деятелю-врачу».[357] Новацкий расписался под этой эпистолой одним из первых. Вслед за ним поставил свою подпись и Остроумов; несмотря на твёрдый и независимый характер, у него хватило всё-таки самообладания и выдержки, чтобы избежать прямой конфронтации с главным врачом Новацким и самым влиятельным профессором медицинского факультета Захарьиным.

6.4. Ординарный профессор и директор госпитальной терапевтической клиники Московского университета А.А. Остроумов (1897).

Ситуация изменилась после 1892 года, когда госпитальная терапевтическая клиника переселилась в собственное, только что построенное здание на Девичьем поле и вышла из-под недоброй опеки Новацкого. К тому времени слава даровитого клинициста и преподавателя Остроумова затмила непоколебимое прежде реноме Захарьина. Отныне Остроумов, навсегда сохранивший своеобразную бурсацкую неотёсанность, мог позволить себе и весьма солёные шутки, и оригинальные суждения, не соответствовавшие воззрениям Захарьина. Он мог даже открыто, в присутствии студентов порицать своего былого учителя за его манеру чтения лекций и забвение интересов больных.[358]

Через несколько дней после смерти императора Остроумов, по сообщению московского корреспондента газеты «Новое Время», прочитал «блестящую лекцию» о болезни Александра III, представив в ней «сравнительное изложение как лечения, применённого профессором Захарьиным, так и других возможных в данном случае систем медицинского пособия».[359] Захарьин вознегодовал, но стерпел. Когда же Остроумов публично изрёк своим оглушительным басом, что сдававший ему экзамен студент «знает болезни почек лучше Захарьина», директор факультетской терапевтической клиники не выдержал и обратился в петербургские инстанции за разрешением ответить обидчику в прессе. Об этом прошении начальник Главного управления по делам печати доложил министру внутренних дел, а тот, в свою очередь, министру императорского двора, который запретил публикацию в каком-либо периодическом издании статьи господина Захарьина «даже в том случае, если в ней вовсе не будет упомянуто, что она написана по поводу лечения в бозе почившего Государя Императора.[360]

Законопослушному Захарьину не оставалось ничего иного, как возмущаться «бессовестной агитацией», поднятой против него «врачебной кликой», да обсуждать с теми, кому он ещё доверял, «неблагодарность, зависть и вероломство» коллеги, «обязанного ему всем своим положением».[361] Лишь с теми же особо доверенными лицами профессор мог поделиться и своими фрагментарными впечатлениями от вышедших в свет клинических лекций Остроумова: «Невежественные разглагольствования и праздные гипотезы; коллекция наглых заявлений с целью морочить слушателей; неряшливое изложение и непристойные выражения; умышленное затушёвывание (конечно, из личных поводов) значения минеральных вод; видна добрая школа, но её влияние затемнено индивидуальными особенностями клинициста».[362]

Течение болезни покойного императора и трудности её распознавания обстоятельно разбирали в приватных беседах врачи Москвы, Петербурга и, наверное, других городов, но выступить в прессе с обоснованной критикой диагноза и образа действий Захарьина осмелился только один человек – клинический профессор Киевского военного госпиталя и ординарный профессор по кафедре физиологии университета Святого Владимира Чирьев, автор более ста научных работ и курса физиологии, принятого в качестве учебного пособия почти во всех российских университетах. Чирьев не сомневался в том, что болезнь Александра III началась по крайней мере за год до того, как её обнаружили; об этом свидетельствовало, в частности, обильное и продолжительное носовое кровотечение, перенесённое императором в августе 1893 года. Захарьин же обследовал своего пациента крайне поверхностно и не задумался ни о природе носового кровотечения, ни о причине «стеснения в груди», возникавшего у Александра III при переходе в горизонтальное положение. Отсюда следовал вывод: лечащий врач императора Захарьин продемонстрировал полную безответственность.[363] К счастью для Захарьина, в Москве и Петербурге на открытое письмо Чирьева внимания не обратили.

Май-август 1895

От множества потрясений, испытанных в 1894 году, Захарьин оправился не скоро, но весной 1895 года уже настолько окреп, что согласился приехать в Одессу и 9 мая освидетельствовать Великого князя Георгия Александровича. При осмотре Великого князя выяснилось, что тот провёл зимние месяцы в Греции и Алжире, а на обратном пути в пределы Российской империи посетил двух профессоров – Лейдена и его ученика Нотнагеля.

Над полученной информацией Захарьин размышлял, как обычно, долго и обстоятельно. Окончательное решение он принял 17 мая и тотчас написал императрице Марии Фёдоровне и министру императорского двора о своём отказе «продолжать заведование лечением Его Высочества». Предлог для этого отказа свалился ему в руки пусть нечаянно, зато своевременно: отдельные терапевтические меры, предложенные немецкими врачами, не соответствовали, как он полагал, его, Захарьина, «плану лечения». Через день, 19 мая, отправив Николаю II донесение о состоянии здоровья Великого князя, Захарьин поспешил считать себя свободным от каких-либо обязательств перед семьёй императора. Тем не менее в июле ему пришлось принять десять тысяч рублей, выплаченных ему, согласно Высочайшему повелению, за консультацию Георгия Александровича.[364]

6.5. Тайный советник Г.А. Захарьин (конец 1880-х годов); фотопортрет с дарственной надписью полковнику Нилу Петровичу Беклемишеву (1830–1891) – командиру Староингерманландского пехотного полка.