Очередная коллизия

В марте 1896 года Московский университет поразило известие из ряда вон выходящее: заслуженный ординарный профессор Захарьин, свыше тридцати лет возглавлявший факультетскую терапевтическую клинику, объявил о своём намерении выйти в отставку. Еженедельник «Врач» незамедлительно разнёс эту новость по всем городам Российской империи.[378] Современники не спешили предать гласности обстоятельства, побудившие маститого профессора расстаться с государственной службой. Лишь в декабре 1897 года ультрапатриотическая газета «Московские Ведомости» глухо пробурчала о каких-то «тёмных влияниях», вынудивших Захарьина «прервать преподавание».[379] Спустя ещё пятнадцать лет вдова министра народного просвещения (в прошлом ректора Московского университета, потом попечителя Московского учебного округа) Боголепова, убитого в 1901 году эсером-террористом, пояснила, что «тёмные влияния» исходили как от студентов, решивших вдруг игнорировать лекции увенчанного шумной, хотя и разноречивой славой врача и педагога, так и от некоторых профессоров медицинского факультета, порицавших «манеру чтения» Захарьина и его «дурное отношение к больным».[380]

Вскоре после этой публикации популярный литератор Розанов в своей дневниковой прозе (1913) изобразил юного революционера Володю, якобы стучавшего ногами (вместе с другими студентами) при появлении в аудитории знаменитого профессора: «Захарьин был аристократ и лечил только богатых, а Володя был беден и демократ и хотел, чтобы он лечил бедных. Поэтому (стуча ногами) он стал требовать у начальства, чтобы оно выгнало Захарьина, но оно предпочло выгнать несколько студентов и оставить Захарьина, который лечил всю Россию».[381] Дав полную волю своему неукротимому воображению, Розанов сумел не только обратить Захарьина – потомка захудалого саратовского помещика – в аристократа, но и добавить к прошедшему домысленный им перестук студенческих каблуков. В действительности с ноября 1895 года на лекциях Захарьина установилась глубокая тишина, не нарушаемая ни скрипом перьев, ни шорохом тетрадей многочисленных прежде слушателей.

Почти тридцать лет на медицинском факультете Московского университета бытовало мнение о чрезвычайной важности и поучительности клинических лекций Захарьина. Тем более непостижимой для самого профессора и университетской администрации оказалась принятая на сходке студентов четвёртого и пятого курсов медицинского факультета в первой декаде ноября 1895 года резолюция о наказании Захарьина «за небрежное отношение к своим обязанностям, за дурное ведение клиники, за содействие путём влияния неправильному назначению профессоров».[382] О своём постановлении студенческая депутация уведомила Захарьина 12 ноября. Изумлённый профессор совершенно потерялся и промолчал. На следующий день, 13 ноября, вместо обычных двухсот человек на лекции Захарьина присутствовали только четверо; остальные толпились за дверями аудитории. Через день, 15 ноября, лекцию Захарьина посетили лишь семеро студентов.[383]

Потрясённый профессор немедля донёс до сведения начальства свои печали и претензии. Попечитель Московского учебного округа Боголепов и ректор университета Некрасов пообещали принять необходимые и самые строгие меры, а Захарьину предложили продолжить чтение лекций в соответствии с утверждённым расписанием. Уже на следующий день руководители высшего образования подбросили своё сучковатое полено в разгоравшийся костёр студенческого максимализма. По согласованию с министром народного просвещения Боголепов начертал специальное объявление, посулив не засчитать текущее полугодие тем, кто собирался и впредь игнорировать лекции заслуженного профессора Захарьина, а потом перевести крамольников в другие университеты.[385] Угроза подействовала: в декабре число слушателей на лекциях Захарьина увеличилось до 80–100 человек, но, к вящему огорчению университетской администрации, обращённое к студентам предостережение Боголепова через несколько дней попало в прессу.[386]

Между тем Московское охранное отделение, встревоженное странной смутой на медицинском факультете, потребовало от своих осведомителей подробностей о настроениях среди учащихся. Наибольшее внимание тайной полиции привлекли полученные агентурным путём две выписки из студенческой корреспонденции. В одной из них, датированной 16 января 1896 года, отмечалось только, что «акции Захарьина здесь сильно упали», зато в другой, от 14 декабря 1895 года, содержалась весьма существенная информация:

Чтобы очистить «храм науки» от новоявленной крамолы и найти её вдохновителей, попечитель Московского учебного округа Боголепов обратился к собственным осведомителям. В своей административной деятельности попечитель придерживался обычно принципа, изложенного им как-то раз, ещё когда он был ректором, преподавателям Московского университета: «Я всегда более поверю чиновнику канцелярии, чем профессору, потому что чиновники от меня зависят, а профессора нет».[388] Со временем он стал тем не менее прислушиваться и к профессорам. В первые месяцы 1895 года два благонамеренных профессора медицинского факультета, терапевты Митропольский и Черинов, исправно докладывали Боголепову о поведении и умонастроении коллег и студентов.[389]

Объединёнными усилиями университетских фискалов удалось изобличить в симпатиях к студентам и неприязни к Захарьину двух видных профессоров медицинского факультета, известных своим вольномыслием и своенравием, – хирурга Дьяконова и терапевта Остроумова. Оба профессора-«подстрекателя» заверили Боголепова в своей готовности держаться в дальнейшем более сдержанно, а студентам посоветовали до конца текущего семестра отрядить на лекции Захарьина определённое число слушателей, однако на следующее полугодие записаться на лекции к профессору Павлинову. В соответствии с программой преподавания на медицинском факультете, не менявшейся на протяжении ряда лет, лекции для студентов четвёртого курса читали (причём в одни и те же дни и даже часы) два профессора – Захарьин и Павлинов, но первый в клинике на Девичьем поле, а второй на территории Новоекатерининской больницы. Студентам предоставлялась, таким образом, полная свобода выбора того или другого профессора.

Наступивший 1896 год принёс Захарьину очередные огорчения. Уже в начале января выяснилось, что почти весь четвёртый курс, за исключением семнадцати человек, выразил желание отбывать свою учебную повинность на лекциях профессора Павлинова, тогда как третий курс в полном составе не записался на лекции к профессору Голубову – ставленнику Захарьина. Надежды на более или менее благополучное разрешение конфликта в связи с этим совершенно угасли. И профессура, и администрация отчётливо понимали, что студенты третьего курса, перейдя на следующий курс, на лекции Захарьина не запишутся.

Разъярённый Захарьин потребовал от начальства наложить запрет на лекции Павлинова, а заодно разобраться «по понятиям» с другими профессорами, «возбуждавшими студентов». Спустя три десятилетия профессор Голубов рассказал, как выражал его шеф своё негодование: «При своём самолюбии, при своей нервности, он был прямолинеен и часто резко не воздержан. не подать руки, сказать в глаза неприятную правду было его нередким способом защиты и нападения. Мне пришлось быть свидетелем тяжёлой сцены, когда он, стуча кулаком, кричал у себя в кабинете на ректора нашего университета, математика Н[екрасова] (весьма почтенного и порядочного человека) за какой-то его не вполне корректный, по мнению Захарьина, поступок».[390]

Излить свой гнев на попечителя Московского учебного округа Захарьин не посмел, но разжалобить Боголепова речением о несправедливости происходящего попробовал. Боголепов же, в свою очередь, счёл за благо в пререкания с Захарьиным не вступать, ибо отлично понимал, что запрещение лекций Павлинова только «подольёт масла во вражду». Кроме того, Боголепову хотелось, чтобы всё случившееся послужило «недурным уроком Захарьину».[391] Так что отныне у Захарьина оставался единственный пристойный выход из сложившейся ситуации – отставка по окончании весеннего семестра. Как поучал когда-то один легендарный полковник, надобно оставить службу, прежде чем она оставит тебя. Но заслуженный ординарный профессор внимать этому назиданию не пожелал.

Переписка о сатисфакции

Рассчитывая хоть немного смягчить жестокий удар, нанесённый студенчеством по самолюбию именитого профессора, товарищ (заместитель) министра народного просвещения Аничков выдвинул кандидатуру Захарьина в состав медицинской испытательной (иными словами, государственной экзаменационной) комиссии, утверждаемой особым распоряжением министра народного просвещения. После долгих размышлений Захарьин отверг это предложение. Мотивы своего отказа он изложил в коротком письме Аничкову:

Безмерно огорчённый крушением министерского замысла, Аничков схватился за перо. Возымев намерение раззадорить упрямого Захарьина, он воззвал к его самолюбию, патриотизму и чинопочитанию: