Студенческие волнения, неоднократно сотрясавшие Московский университет, на исходе XIX столетия приобрели вдруг неожиданный и малопонятный для высокого начальства характер. Среди студенчества тех лет ни политических, ни национальных разногласий, как правило, не замечалось, а настроение преобладало неосознанно либеральное. И вдруг на совершенно легальных основаниях, не выдвигая никаких политических требований, студенты медицинского факультета принялись отстаивать свои (по сути, естественные) права на получение полноценного высшего образования и на обучение у достойных и уважаемых преподавателей. Всячески избегая каких-либо действий, способных возбудить у бдительных инстанций тревожную мысль о смуте или беспорядках, они воспользовались методом бойкота, неплохо зарекомендовавшим себя в 1880 году среди земледельцев Западной Ирландии. Если булыжник, как объявили впоследствии, был оружием пролетариата, то бойкот оказался булыжником студенчества.

Первый опыт бойкота

Непосредственный результат практического применения новой студенческой тактики зафиксировал профессор Марковников, занимавший кафедру химии Московского университета, в октябре 1893 года: «Между первыми сверхштатными [профессорами], назначенными по новому уставу [1884] года, были двое медиков: П[авлинов] и К[узьмин]. Первый просто ничтожество, но последний отъявленный негодяй, способный унижаться до последней степени не только перед высшими мира сего, но и перед всяким, в ком ему нужно заискивать. Он назначен по протекции покойного генерал-губернатора [князя Долгорукова], у которого он лечил дворню. Вот какая стряслась с ним история.

Нынешний весной разнёсся слух, что в хирургической клинике у К[узьмина] фельдшер занимается ростовщичеством, оперируя на деньги самого профессора. Склифосовский, который его терпеть не мог, заявил об этом на факультете, вероятно, переговорив сначала с попечителем [графом Капнистом]. Факультет поручил декану сообщить об этом попечителю. Последний произвёл дознание и явное и тайное через сыскную полицию (это очень мило) и сообщил факультету, что никаких положительных доказательств участия К[узьмина] не найдено. Тем дело и предполагалось прикончить. Достопочтенные профессора медицинского факультета, сообразив желание начальства, порешили предать дело воле Божией, хотя большинство их считают К[узьмин]а вполне способным на такое деяние и вообще человеком для университета неприличным. Студенты взглянули на дело несколько иначе, и нынешний год из пятого курса ни один человек не записался на лекции К[узьмин]а. Он уехал в Петербург объясняться. Интересно, как поступит министр».[368]

Министр народного просвещения, сенатор и член Государственного совета граф Делянов управлял всероссийским образованием с 1882 года. Петербургские сановники считали его человеком хоть и чрезвычайно хитрым, зато разносторонне образованным, умным и доброжелательным, готовым облагодетельствовать чуть ли не каждого просителя. Московская профессура не имела, однако, единого мнения о достославном министре: одни видели в нем всего лишь пронырливого лакея министра Толстого и журналиста Каткова, «совершеннейшего подлеца», готового на любые пакости, чтобы угодить начальству; другие же – сиятельного проходимца, стремившегося «уничтожить всякую самостоятельную жизнь университетов и подчинить всё народное образование в России бюрократическому произволу».[369]

Упорно преодолевая немудрёные затруднения, встававшие на прямолинейном пути «контрреформ», граф Делянов сумел добиться поистине ошеломительных результатов. Ему удалось значительно уменьшить число воспитанников средних учебных заведений, просто лимитируя приём в гимназии, а заодно и в университеты детей из низших сословий. Помимо того он ввёл процентную норму для поступления евреев в учебные заведения, закрыл высшие женские курсы и ограничил университетскую автономию. Как заметил спустя три десятилетия академик Вернадский, едва ли можно оценить, какой ущерб причинило стране государственное преступление, совершённое графом Деляновым.[370]

К 1893 году министр народного просвещения производил впечатление полуразрушенного геронтократа. На вопрос о его самочувствии после мимолётного недомогания один влиятельный чиновник отвечал: «Значительно поправился; ещё не все бумаги читает, но уже все подписывает». Поскольку его шарообразную фигуру с хоботообразным носом украшали уже все знаки отличия Российской империи, художник Васнецов уверял окружающих, что ко дню коронации Николая II графу Делянову пожалуют при особом рескрипте соску.[371] Тем не менее министр сохранял всю прежнюю изворотливость и острое конъюнктурное чутьё образцового чиновника.

7.1. Министр народного просвещения граф И.Д. Делянов (1890-е годы).

Сановник достаточно эрудированный и сметливый, Делянов не мог не сознавать, что наука и особенно доброкачественное высшее образование несут в себе нередко фатальную угрозу абсолютной власти вообще и древним устоям самодержавия в частности. Рассказывали, будто на вопрос, почему такой крупный и самобытный религиозный философ, как Владимир Соловьёв, не занимает университетскую кафедру, министр ответил: «У него мысли». Своё кредо по поводу университетской профессуры он изложил в конфиденциальном письме попечителю Московского учебного округа: «Лучше иметь на кафедре преподавателя со средними способностями, чем особенно даровитого человека, который, однако, несмотря на свою учёность, действует на умы молодёжи растлевающим образом».[372] И всё же человеку, занимавшему государственный пост министра, надлежало непрестанно проявлять хотя бы видимость заботы о народном просвещении, так что положение его было поистине хуже губернаторского.

В конце января 1893 года граф Делянов посетил незадолго до того открытые на Девичьем поле клиники Московского университета, в том числе госпитальную хирургическую клинику, которой заведовал экстраординарный профессор Кузьмин, и остался весьма доволен постановкой преподавания на медицинском факультете.[373] На высокое московское начальство Кузьмин тоже производил весьма отрадное впечатление. Не случайно свой первый орден Святой Анны 3-й степени с мечами он получил в 1877 году (на втором году службы!), а двумя последующими – Святого Станислава 2-й степени с мечами и Святого Владимира 3-й степени – его наградили в 1882-м и в 1887 годах.[374] И вот как гром среди ясного неба: ранней осенью 1893 года, вскоре после летних каникул, министра народного просвещения настигла информация, бросившая густую тень на профессора Кузьмина.

Мало того, что Кузьмин активно рекламировал себя в печати (в частности в газете «Московские Ведомости» и даже в справочнике «Вся Москва») и клеветал на коллег (прежде всего на своего учителя – всеми уважаемого Склифосовского), чтобы отбить у них пациентов; мало того, что профессор учил подчинённых (и заодно студентов), как задерживать выздоровление больных, чтобы вытянуть из них лишние деньги, и воровал в клинике хирургические инструменты для оборудования собственной лечебницы; так он ещё в доле с фельдшером клиники создал негласную ссудную кассу и занялся, как обнаружилось при секретном полицейском расследовании, ростовщичеством.[375] Особенно же удручало министра поведение студентов, хорошо осведомлённых о всех плутнях Кузьмина и полагавших (с присущей молодости горячностью), будто такого рода профессорам не место в порядочном обществе.

7.2. Ординарный профессор и директор госпитальной хирургической клиники Московского университета В.И. Кузьмин (1892?).

Для погашения тлевшего скандала Делянов использовал приём, ставший спустя много лет рутинным в номенклатурных манёврах: по распоряжению министра фельдшера, державшего потаённую ссудную кассу, уволили, а профессора Кузьмина, обиженного студентами, 14 октября 1893 года передвинули по университетской горизонтали. Решение министра отразилось в прессе 25 октября того же года в форме краткого извещения, удовлетворившего и студентов, и преподавателей: «Профессор по кафедре хирургии Императорского Казанского университета Левшин переводится в Москву директором госпитальной клиники на место профессора Кузьмина, который переводится в Казань на место г. Левшина».[376]

В том же октябре профессор Марковников записал в своём дневнике: «Мне передавали из верных источников, что в Хирургическом Обществе предполагалось поднять вопрос об исключении К[узьмин]а из членов. Предупреждённый своевременно, К[узьмин] прислал заявление о выходе из членов как раз в то заседание, когда должен был обсуждаться вопрос о его баллотировке. Бедный Казанский университет! Попечителем там битый студентами в бытность его там же инспектором». Стоит отметить, что в должности попечителя Казанского учебного округа с 1890 года подвизался тайный советник Потапов, получивший прилюдно звонкую оплеуху во время студенческих беспорядков в декабре 1887 года. Известия о таких происшествиях разносились по университетским городам Российской империи незамедлительно.

Признанный безусловно полезным для высоких инстанций, преподаватель Кузьмин, повышенный в звании до уровня ординарного профессора и получивший чин действительного статского советника, руководил факультетской хирургической клиникой Казанского университета ровно три года. Затем он вышел в отставку вследствие «тяжкой болезни», вернулся в Москву, поселился в собственном доме на Садовой-Кудринской улице и принялся обслуживать платёжеспособных пациентов в своей частной лечебнице, обещая им полное исцеление от любых хирургических, урологических или гинекологических заболеваний. за несколько лет до революции он был избран гласным Московской городской думы. В середине ХХ века, когда в стране началась кампания за приоритеты отечественной науки, о нём вспомнили; его не возвели в ранг великого хирурга, но в целях восстановления «исторической справедливости» именем профессора Кузьмина предложили называть разрезы при нагноительных процессах в коленном суставе и метод лечения переломов посредством внутрикостного введения металлического стержня.[377]