На закате своей карьеры Васильев открыл в клинике платные курсы массажа и принялся руководить подчинёнными из Петербурга, где он проживал не менее половины учебного года. В марте 1902 года ректор Юрьевского университета докладывал попечителю Рижского учебного округа: «Васильев рассматривает свою клинику как свою деревню и проделывает в ней Бог знает что; деньги за курсы массажа он продолжает брать и даже со студентов, не давая никому никакого отчёта! <….> В клинике невообразимый беспорядок. <…> Он [Васильев] вообще ничего не делает, на требование объяснений со стороны Правления [университета] и от меня – не отвечает, вообще человек без стыда и совести. Уж не знаю, что и делать: зло очень закоренело».[286]

Если беззастенчивый холуй Васильев переметнулся на сторону московского «колосса» вполне сознательно, то старший врач 9 флотского экипажа в Петербурге коллежский советник Перфильев оказался втянутым в своеобразный заговор, организованный Захарьиным против умершего соперника, совершенно случайно. Человек по природе своей, надо полагать незлобивый и даже добросердечный, Перфильев входил в разряд тех, кто сызмала рвётся непременно оставить собственный след в истории цивилизации. В детстве такие люди вырезают своё имя перочинным ножом на школьной парте или садовой скамейке, в молодости выводят его чернилами или краской в любом общественном месте, а в зрелости сочиняют псевдохудожественные или квазинаучные опусы, неустанно засоряя ими и без того перегруженные информационные потоки.

Для Перфильева, одержимого неутолимой жаждой сочинительства, важнее всего было увидеть свою фамилию растиражированной типографским способом; поэтому он писал непрерывно и на любую тему: о загрязнении почвы и заразных болезнях, о личной гигиене и об уходе за новорождёнными, о вреде пьянства и о врачах, подвизающихся на общественном поприще. В начале 1892 года он настрочил пространную рецензию на «Клинические лекции» Захарьина, но его восторженные впечатления от книги высокочтимого профессора не заинтересовали ни одну редакцию. Тогда разобиженный Перфильев отправил диковинный плод торопливых своих трудов самому Захарьину и удостоился собственноручного ответа московского светила от 25 марта 1892 года:

Рецензия Перфильева, изложенная на 88 страницах невразумительного текста, была опубликована сразу же после одобрения её цензурой 29 сентября 1892 года.[288] О каком-нибудь ином вознаграждении за отменное старание простодушный графоман не помышлял, скорее всего, для него не имело никакого значения и то, что его очередную брошюру современники просто-напросто не заметили. Невозможно только объяснить, почему осмотрительный Захарьин сохранил среди самых важных своих бумаг черновик этого письма Перфильеву – прямое фактически подтверждение того, что именно он инспирировал клевету на Боткина, наряду с неумеренным восхвалением собственной персоны. Пролить же какой-то свет на его отношение к петербургскому сопернику могло бы, наверное, изречение Ф. Ницше: «Мы не ненавидим ещё человека, коль скоро считаем его ниже себя; мы ненавидим лишь тогда, когда считаем его равным себе или выше себя».

Максимальные дивиденды от поношения Боткина и прославления Захарьина достались Голубову. Именно он оказался не просто самым преданным учеником, но единомышленником и даже другом Захарьина, несмотря на их значительную разницу в возрасте и социальном положении. Это был, по всей вероятности, тот самый случай, когда сошлись, вопреки распространённому мнению, не крайности, а скорее подобия.

Потомок делопроизводителя окружного суда, Голубов родился и вырос в Калуге, посещал местную гимназию и, хоть за время обучения проявил «любознательность ко всем предметам равномерную», всё же выбрал для себя профессию врача, а потому, получив аттестат зрелости (1877), поступил на медицинский факультет Московского университета.[289] Поскольку принадлежал он (как и Захарьин в молодости) к разряду лиц, мягко говоря, малообеспеченных, 26 сентября 1877 года Калужское общество вспомоществования недостаточным людям, стремящимся к высшему образованию, имело честь препроводить в Правление Московского университета 25 рублей в качестве пособия для студента первого курса Голубова.[290]

На втором курсе он увлёкся микробиологией и перевёл с французского монографию Антуана Маньена «Бактерии», снабдив её своими примечаниями. Напечатанная через год книга гонорар ему принесла, в сущности, пустяковый, зато привлекла к себе внимание профессора Черинова и вдовы итальянского подданного Варвары Андреевны Каталино (урождённой Губиной). Профессор предложил ему по завершении медицинского образования занять место ординатора в пропедевтической клинике, а молодая вдова, обладавшая небольшим капиталом и собственным домом (купленным за 65 тысяч рублей) в Москве, согласилась стать его женой. не успокаиваясь на достигнутом, Голубов взялся за новый перевод: в отличие от Захарьина писать ему нравилось. На этот раз он вместе со своим однокурсником Саввой Мамонтовым (сыном именитого купца) перевёл на русский язык и в начале 1882 года издал за собственный счёт лекции Шарко «Брайтова болезнь и интерстициальный нефрит». В том же 1882 году он получил диплом лекаря, а вслед за тем, после соответствующих испытаний, удостоился звания уездного врача.[291]

По ходатайству профессора Черинова 2 апреля 1883 года Голубова утвердили сверхштатным ординатором пропедевтического отделения факультетской терапевтической клиники. Формально он занимал эту должность до 2 апреля 1886 года, но фактически оставил службу досрочно, так как умудрился полностью испортить отношения с профессором. Как вспоминал позднее сам Голубов, вследствие «своей тогдашней молодой самоуверенности и заносчивости» он считал Черинова клиницистом отсталым и слабым, заставлявшим ординаторов («выдающихся молодых людей!») работать на себя.[292] Ни в ежегодных отчётах Московского университета, ни в «Обозрении преподавания наук» фамилия Голубова не упоминалась с 1886 по 1891 годы. Согласно его формулярному списку, он пребывал в отставке со 2 апреля 1886 года по 24 октября 1890 года, когда был определён сверхштатным медицинским чиновником при Медицинском департаменте Министерства внутренних дел.[293] Тем не менее, если какая-либо редакция запрашивала у него биографические сведения, он утверждал, что с 1887 года исполнял обязанности ассистента в клинике Захарьина.[294]

Покинув университетскую клинику, Голубов принялся извлекать прибыль из врачебного диплома посредством частной практики. Зимой он обслуживал платёжеспособных сограждан в Москве, летом – в Поволжье или на Южном берегу Крыма. О некоторых особенностях его обращения с больными свидетельствовало открытое письмо профессора Казанского университета Александрова, напечатанное в еженедельнике «Врач» в 1890 году:

«Купец Л. явился на Курлинский курорт и начал лечиться кумысом, но, пробыв недели 2–3, остался недоволен жизненными удобствами и решил уехать. При этом врачу Голубову за два визита в его приёмную (в первый раз взвесился перед началом питья кумыса, а во второй – тоже взвесился перед отъездом; в том только и заключался, как мне передавал больной, его совет с врачом) он послал в письме 10 рублей. На это он получил обратно 10 рублей с письмом следующего содержания (без всякого обращения): Если Вы не можете платить мне, как следует, то Ваших денег мне вовсе не нужно; я лакеям плачу по 5 рублей на чай».[295] Ни малейшей попытки протеста по поводу этой публикации или её опровержения со стороны Голубова не последовало, да и недосуг ему было выступать в прессе со своими возражениями.

Не позднее середины 1889 года он уже совершенно ясно сознавал, что академическая карьера, как, например, у Захарьина, открывает больше возможностей для получения стабильного дохода, нежели беспокойный труд вольнопрактикующего врача. Надо было только изготовить хоть какую-нибудь диссертацию, заручившись предварительно поддержкой того же Захарьина, которому когда-то очень понравился перевод лекций Шарко, сделанный ещё студентом Голубовым.

Как удалось безвестному лекарю войти в доверие к могущественному профессору, об этом ни тот ни другой никаких воспоминаний не оставили, но недаром же Голубов произносил иногда загадочную для окружающих фразу: «На поприще ума нельзя нам отступать». В российских библиотеках сохранилась только его докторская диссертация «Клинические и бактериологические исследования над кумысом», причём бактериологическую часть работы выполнил прозектор кафедры гистологии Войтов. Лишённое какого-либо практического смысла и теоретического содержания, зато украшенное скудными данными бактериологического изучения кумыса сочинение соискателя Голубова медицинский факультет разрешил напечатать 30 апреля 1890 года.

Осенью того же 1890 года жизнь Голубова изменилась радикально: он обрёл статус доктора медицины, защитив диссертацию 22 сентября, хотя в дипломе, присланном из Московского университета в Медицинский Департамент Министерства внутренних дел, стояла почему-то иная дата – 10 ноября.[296] Может быть, 22 сентября он не набрал необходимой суммы баллов, из-за чего ему пришлось защищать диссертацию повторно 10 ноября?

С 1 ноября, как указано в его формулярном списке, он числился в зарубежной командировке, пусть за собственный счёт, зато на целых шесть месяцев. Поездка за границу с целью «научного усовершенствования» представляла собой традиционный этап на пути к профессорскому званию. Однако особого стремления повышать свою квалификацию в западных лечебных учреждениях Голубов не проявил: 18 декабря он привёз из Берлина туберкулин для соответствующих испытаний на базе факультетской терапевтической клиники и задержался в Москве до января следующего года, а из самой командировки вернулся за неделю до её окончания.[297]

Между тем Захарьин вынудил медицинский факультет просить начальство «о принятии» Голубова в состав приват-доцентов Московского университета для преподавания диагностики внутренних болезней. Об этом неожиданном ходатайстве за давешнего вольнопрактикующего врача, ещё недавно и не помышлявшего о педагогической деятельности, декан медицинского факультета Клейн уведомил ректора Боголепова 26 ноября. Исправный чиновник Боголепов, плохо понимавший, в чем нуждалось руководимое им высшее учебное заведение, и полагавший, будто университету более всего необходима канцелярия, без промедления направил конфиденциальный запрос в управление московского генерал-губернатора и 18 декабря узнал, что Голубов «поведения одобрительного и в политической неблагонадёжности не замечен». Полученную информацию ректор тут же довёл до сведения попечителя Московского учебного округа, а тот, в свою очередь, преподнёс Захарьину новогодний подарок, санкционировав 31 декабря 1890 года «принятие» Голубова «на учебную службу» в качестве приват-доцента. С первых дней осени 1891 года доктор медицины приват-доцент Голубов начал заниматься со студентами практическими упражнениями по диагностике внутренних болезней два часа в неделю (по вторникам и субботам, с 15 до 16 часов) на возглавляемой Захарьиным кафедре.[298]

Теперь настал черед Голубова отблагодарить своего влиятельного покровителя. В конце января 1892 года он открыл кампанию против Боткина, поместив в газете «Медицина» текст своей вступительной лекции «О методах исследования больных».[299] Поскольку газета «Медицина» читательским спросом не пользовалась, никто не обратил внимания на эту публикацию, но Захарьин остался ею очень доволен и, дабы поощрить своего выдвиженца к дальнейшим активным действиям, задумал преобразовать его в профессора. Пусть по университетскому уставу, прежде чем претендовать на профессорское звание, преподаватель должен был оставаться приват-доцентом не менее шести семестров, рассматривать столь незначительное препятствие как серьёзную преграду Захарьин не собирался. К тому же российское бюрократическое зазеркалье, где сам он был достаточно видной фигурой, функционировало по другим правилам, в соответствии с которыми все закулисные манёвры в обход государственных установлений легко осуществлялись с помощью высших инстанций.

Всего лишь два семестра успел отслужить Голубов в качестве преподавателя, как Захарьин озадачил своим пожеланием министра народного просвещения графа Делянова и попечителя Московского учебного округа графа Капниста. По этому поводу 3 ноября 1892 года граф Делянов соизволил написать графу Капнисту: «Профессор Захарьин, свидетельствуя о выдающемся даровании и отличных преподавательских способностях приват-доцента Голубова, обратился в Министерство с ходатайством о назначении его сверхштатным, без содержания, экстраординарным профессором Московского университета по кафедре частной патологии и терапии. Предварительно какого-либо по сему предмету распоряжения считаю долгом покорнейше просить Ваше Сиятельство не отказать сообщить мне Ваше по настоящему делу заключение. Примите уверение в совершенном почтении и преданности».[300]

Свой ответ министру граф Капнист выслал через полтора месяца – 17 декабря 1892 года: «По окончании курса в университете, Голубов три года состоял ординатором при пропедевтической факультетской клинике (профессора Черинова), а затем занимался практикою и продолжал свои научные занятия, как удостоверяет профессор Захарьин, под его непрерывным руководством. О способностях, познаниях и трудолюбии доктора Голубова профессор Захарьин даёт самый лестный отзыв. Лично на меня он произвёл впечатление толкового и дельного человека.

С 1 января 1891 года доктор Голубов, согласно ходатайству медицинского факультета, принят в число приват-доцентов Московского университета, причём читал лекции и вёл со студентами практические занятия в клинике профессора Захарьина, пополняя таким образом его курс. Занятия доктора Голубова профессор Захарьин признаёт в высшей степени полезными. <…. Я не вижу препятствий к назначению сверхштатным профессором по этой кафедре доктора Голубова, заслуги и способности коего засвидетельствованы столь авторитетным человеком, как Захарьин, если только Ваше Сиятельство признаете возможным сокращение для него срока [службы не менее шести семестров], установленного статьёй 99 Устава».[301]