Первоначальные накопления

В апреле 1859 года формально малоимущий Захарьин получил у казначея Московского университета одну тысячу рублей для своей третьей зарубежной командировки. С февраля 1860 года он занимал должность адъюнкта факультетской терапевтической клиники с годовым жалованьем 714 рублей 80 копеек; в тот период за свои частные консультации он взимал с каждого больного не более трёх рублей. для всякого заурядного человека отложить из этих скудных средств сколько-нибудь значительную сумму представлялось, в сущности, невыполнимым. Тем не менее в конце июля 1861 года Захарьин обратился к Белоголовому с просьбой приобрести за границей несколько медицинских приборов и новый ларингоскопический инструментарий для факультетской терапевтической клиники за его, адъюнкта, счёт. Чтобы Белоголовый не усомнился в его платёжеспособности, Захарьин написал ему: «В потреблении своего капитала я нисколько не затрудняюсь. Жалею только, что его очень мало».[443]

Действительно, капиталом он обладал, по всей вероятности, ещё довольно скромным, так как по-прежнему пользовался казённой квартирой при университетской клинике (хотя летом снимал дачу в Сокольниках), но и вполне уже достаточным для обзаведения семьёй. Весной 1862 года адъюнкт Захарьин подал ректору Московского университета прошение:

«Желая вступить в законный брак, честь имею покорнейше просить Ваше Превосходительство о выдаче мне надлежащего для сего свидетельства».[444] С дочерью штабс-ротмистра и средней руки помещика Орловской губернии Екатериной Петровной Апухтиной, дворянкой 21 года от роду, Захарьина обвенчали в церкви при университете 22 апреля 1862 года.[445]

Сразу же после бракосочетания он поселился с женой на втором этаже собственного, только что купленного во втором квартале Мещанской части, неподалёку от Сухаревой башни, двухэтажного каменного особняка. Его дом отличался удивлявшей посетителей простотой: полы в нем были деревянные крашеные, лестница тоже деревянная. На первом этаже находились обширный кабинет хозяина и две небольшие, скупо обставленные комнаты для больных; единственным украшением приёмной служил впоследствии портрет президента Императорской академии наук графа Толстого. Стоимость особняка с примыкавшим к нему садом составляла 14 070 рублей; для сравнения дом ординарного профессора госпитальной терапевтической клиники Варвинского в первом квартале Сретенской части оценивался всего лишь в 6 020 рублей.[446]

Каким образом за два года далеко не самой высокооплачиваемой службы сумел Захарьин собрать не менее (скорее всего, много более) 15 тысяч рублей и стать московским домовладельцем, осталось неизвестным. Секреты своего предпринимательства он оберегал не хуже, чем важный правительственный чиновник – государственные тайны. во всяком случае обнищавший отец не мог оказать ему никакой материальной поддержки, надеяться на солидное наследство от многочисленных родственников из Саратовской и Пензенской губерний ему явно не следовало, а внезапно разбогатеть посредством азартных игр он и не пытался, ибо при всей своей страстности всегда был очень осмотрительным, даже опасливым и не подменял долгий трезвый расчёт малопонятной скороговоркой интуиции.

Гипотетически Захарьин мог бы, например, воспользоваться приданым своей жены и заложить принадлежавшее ей доходное имение в Болховском уезде Орловской губернии, но такого намерения он не выказывал никогда. Он мог бы также, преодолев присущие ему обособленность и заносчивость, взять несколько тысяч взаймы у своих родственников со стороны матери. Однако профессор Родион Гейман находился в отставке с 1854 года, а доктор Венедикт Гейман – с 1856 года; выпрашивать деньги в долг у пенсионеров было бы по меньшей мере нелепо. Скорее уж следовало бы апеллировать к старшей сестре Родиона и Венедикта Геймана – жене сенатора Патона, получавшего свыше четырёх тысяч рублей в год генеральского жалованья, да ещё до пяти тысяч злотых годового дохода от имения в Царстве Польском, но с этим семейством Захарьин родственных отношений не поддерживал.

8.2. Сухарева башня (1890-е годы).

Поскольку сумму, необходимую для покупки каменного особняка, Захарьин не мог ни занять, ни выиграть, ни заработать, приходится признать обоснованными упорные слухи о безусловной финансовой одарённости 32-летнего адъюнкта факультетской терапевтической клиники и его успешных биржевых и банковских операциях. Как уверяли досужие люди, некоторую часть своих средств он хранил на текущем счету в банкирском доме «Юнкер и К^О», а многие тысячи рублей держал в приобретённых по минимальным расценкам акциях Московско-Рязанской (с 1891 года Московско-Казанской) железной дороги.[447]

Однако частная Московско-Рязанская железная дорога, построенная на размещённый за границей облигационный капитал, была открыта для эксплуатации только в августе 1864 года. Практически сразу же она стала самой прибыльной после Николаевской (связывавшей Петербург с Москвой) железной дороги, давая высокий дивиденд на каждую акцию. Но к тому времени Захарьин был уже вполне зрелым дельцом и, по его словам, «в потреблении своего капитала» нисколько не затруднялся.

Вполне уместен тогда вопрос: не связана ли относительная финансовая независимость Захарьина с той двусмысленной ситуацией, когда на протяжении семи месяцев 1857 года он повышал свою врачебную квалификацию в лаборатории органической химии профессора Вильгельма Гайнца? Отсюда вытекает ещё ряд вопросов. не привёз ли он из лаборатории уважаемого немецкого учёного какие-то новые химические разработки для своего высокочтимого дяди Родиона Геймана, а также стоявших за ним предпринимателей и, в частности, представителей богатых и очень влиятельных старообрядческих общин? не шла ли в таком случае речь о способах изготовления каких-то ранее неизвестных красителей для текстильного производства? Короче говоря, не занимался ли Захарьин в те семь странных месяцев 1857 года таким высокодоходным ремеслом, которое много лет спустя нарекли промышленным шпионажем? Однако этому фрагменту захарьинского прошлого суждено, очевидно, остаться засекреченным навсегда. Человек, хоть и общественный по долгу службы, но неизменно замкнутый, как амбарный замок на полузабытом армейском складе, Захарьин предпочитал своими тайнами не делиться ни с кем.

Весной 1864 года его утвердили в должности экстраординарного профессора факультетской терапевтической клиники. Годовое жалованье Захарьина (вместе с квартирными и столовыми деньгами) повысилось до двух тысяч рублей; одновременно возросла до 15 рублей (вместо прежних трёх) стоимость его интеллектуальных затрат при частных консультациях больных. Теперь он мог реализовать наконец свою заветную мечту и приобрести имение, пусть не очень крупное и дорогое, но и не захудалое. В конце сентября 1864 года он купил в Болховском уезде Орловской губернии, по соседству с родовым имением жены, сельцо Мосальское, при коем находилось 1340 десятин земли с поселенными на ней 222 временно обязанными крестьянами.[448]

Чтобы стать землевладельцем, ему пришлось, должно быть, взять в банке кредит с рассрочкой погашения на протяжении нескольких лет. Необходимостью выплачивать этот кредит могли объясняться и установление в его семье режима строгой экономии, и его преподавание по совместительству (с целью дополнительного заработка) студентам третьего курса в течение 1864 и 1865 годов.[449] Временные финансовые затруднения не отвлекли Захарьина от осуществления ещё одной честолюбивой мечты. Крупные дельцы и банкиры (особенно еврейского происхождения) пытались нередко получить личное дворянство, а то и баронский титул; Захарьин же претендовал на древность своего дворянского рода. В марте 1865 года он подал прошение в Московское Дворянское Депутатское Собрание о внесении его вместе с семейством в Дворянскую Родословную книгу Московской губернии. Вскоре его внесли во вторую часть этой книги. Когда же он представил справку из архива Министерства юстиции о том, что его предком был как будто весьма состоятельный в начале XVII века помещик, Захарьина перенесли из второй в шестую часть Дворянской Родословной книги Московской губернии.[450]

Условный период первоначального накопления капитала завершился во второй половине 1870 года, когда Захарьин почувствовал себя наконец человеком богатым. Прямым подтверждением его обеспеченности стали два пожертвования по три тысячи рублей каждое: первое – Болховскому земству в декабре 1870 года, а второе – Физико-медицинскому обществу в январе 1871 года. В глазах московской профессуры Захарьин выглядел отныне не просто дельцом, но финансовым воротилой, пусть ещё не миллионщиком, но уже персоной, способной за два месяца выложить на благотворительные цели жалованье ординарного профессора за два года и облагодетельствовать любое обедневшее учреждение. Вполне естественно поэтому, что в ответ на трёхтысячное благотворение его немедленно избрали президентом (председателем) Физико-медицинского общества.

Банкир Лазарь Поляков

Закосневшие в простодушии коллеги Захарьина всерьёз полагали, будто маститый профессор сколотил феноменальный капитал посредством одной лишь частной практики. Это расхожее мнение опроверг в популярной газете весьма хорошо информированный журналист Скальковский: «Хотя Захарьин получал иногда за визиты тысячами рублей, но состояние он составил не визитами. Ему помогла дружба с одним известным банкиром. Евреи очень любят лечиться; Захарьин внимательно следил за здоровьем богача-банкира, а он с успехом помещал его деньги в разные свои банки, коммерческие и земельные».[451]

Фамилию банкира, почему-то не названную Скальковским, современники угадали без каких-либо затруднений. Речь шла о «московском Ротшильде» – Лазаре Соломоновиче Полякове, миллионере, возглавлявшем Московскую еврейскую общину. Когда и как Захарьин и Поляков познакомились, неизвестно. Впервые встретиться они могли и в 1869 году, когда потомок купца первой гильдии из города Орши Могилёвской губернии Поляков вошёл в состав Арбатского отделения попечительства о бедных в Москве; и в 1872-м, когда Поляков стал главным акционером сначала Московского Земельного банка, а затем Орловского Коммерческого банка; но не позднее 1873 года, когда Поляков открыл в Москве банкирский дом с основным капиталом в пять миллионов рублей.[452]

За два последующих десятилетия коммерции советник Поляков достиг беспрецедентных финансовых высот. К 1 января 1895 года он был уже председателем Правления Московского Земельного банка на Тверском бульваре (с основным капиталом семь миллионов рублей) и Орловского Коммерческого банка на Гостиной улице в Орле (с основным капиталом полтора миллиона рублей), а также председателем Совета Московского Международного Торгового банка на Кузнецком мосту (с основным капиталом пять миллионов рублей) и Петербургско-Московского Коммерческого банка (с правлением в Петербурге и основным капиталом два с половиной миллиона рублей). По сведениям на 1 января 1897 года основной капитал Московского Международного Торгового банка увеличился до десяти миллионов рублей, Орловского Коммерческого банка – до пяти миллионов рублей и Петербургско-Московского Коммерческого банка – тоже до пяти миллионов рублей.[453]