Книги

Человеческий рой. Естественная история общества

22
18
20
22
24
26
28
30

Я знаю одного старого мудрого буддийского монаха, который однажды в своей речи сказал своим соотечественникам, что он очень хотел бы понять одну вещь: почему, когда кто-нибудь говорит о самом себе «я самый умный, самый сильный, самый храбрый и самый талантливый в мире», бывает смешно и неприятно. Но когда вместо «я» он говорит «мы», «мы самые умные, сильные, храбрые и талантливые люди в мире», то ему восторженно аплодируют в своем отечестве и называют его патриотом[537][538].

Культивирование и поддержание этой уверенности в своем превосходстве и то, как мы определяем в сравнении статус тех, кто принадлежит к другим обществам, характерны для всех людей. Конечно, американцы не изобрели идею о том, что их нация – величайшая. «Возможно, где-то есть рационалистическая страна, которая просит своих детей воздержаться от эмоциональной оценки своей родины до тех пор, пока они не проведут тщательное сравнение ее изобретений, героев и захватывающих дух чудес природы с теми, что есть у их конкурентов, – говорит социальный психолог Роджер Джинер-Соролла. – Но это, вероятно, не та страна, где выросли вы или я»[539]. Такое же представление о величии воплощено в национальных гимнах, в которых озвучены почти идентичные темы: лесть национальной истории и героям, выражение гордости отношением людей к труду, их преданностью и отвагой, а также тем, что государство обеспечивает мир, безопасность и (самое часто используемое слово) свободу. Для многих людей сама идея о существовании черт, которые могут быть предметом сравнения, выглядит абсурдной, даже когда сходства очевидны. Мельчайших деталей может оказаться достаточно для высокомерного отношения к тем, кто во всем остальном, возможно, совершенно неотличим, – феномен, который Фрейд назвал нарциссизмом малых различий[540]. Членов общества редко нужно убеждать в том, что их уклад лучший: они абсолютно точно знают, как должно быть, и для них жизнь, устроенная таким образом, – именно та, которой стоит жить.

Чувство превосходства – лишь часть картины. Ситуацию осложняет та тревожащая легкость, с которой люди способны обесценивать незнакомцев. Если бы инопланетяне высадились на Землю и понаблюдали за человеческим поведением, они могли бы счесть людей неспособными к социальным отношениям: не размышляя, мы то начинаем относиться к животному как к человеку, то к человеку относимся так, будто он или она – отдельная личность, кофе-машина или низший вид животного. Принимая во внимание практическую выгоду от способности очеловечивать животных (например, охотники часто представляют, что́ думает олень, чтобы предсказать его следующее движение), потрясает, насколько легко люди обесчеловечивают (дегуманизируют) других людей[541]. Самоназвания многих охотников-собирателей отражают тот факт, что люди относятся к чужакам по-иному и с превосходством по сравнению с их собственным народом или другими группами, которые они знают и которым доверяют. Даже у многих современных наций названия, применяемые по отношению к их собственным гражданам, такие как Deutsch у немцев и Dutch у жителей Нидерландов, происходят от слова, которое в их языках обозначает «человек».

Структура психики, устроенной таким образом, чтобы воспринимать человеческие группы как обладающие собственными сущностями, не гарантирует им всем равенство. Мы рассматриваем наше общество и общества других людей как входящие в иерархию, наряду с другими живыми существами; такое представление об иерархичности в Средние века было систематизировано в виде Великой цепи бытия. Обычно цепь венчает монаршее «мы» (выше находятся только Бог и ангелы). Другие люди располагаются в нисходящем порядке, и некоторые из них, провозгласил Аристотель, «в такой сильной степени отличаются от других людей, в какой… человек от животного»[542][543]. Эта иерархия сохраняется и в мире природы, где, как иронически написал Оруэлл в романе «Скотный двор», «некоторые животные более равны, чем другие»[544][545].

Шкалу не придумали в башне из слоновой кости греческие философы; люди интуитивно постигали мир таким образом еще до того, как слова стали процарапывать на глиняных табличках и наносить на пергамент[546]. Более чем вероятно, это основная особенность нашей психологии. Исследования показывают: дети считают, что люди занимают высшее положение по отношению к животным, а чужаки находятся ближе к животным, чем их собственная группа[547]. Более того, склонность охотников-собирателей и племенных народов описывать себя как людей свидетельствует о том, что такой тип мышления характерен даже для небольших обществ, у которых много общего с их соседями (намного больше, чем у вас, с вашим обширным знанием мира, и современного тибетского пастуха яков)[548]. Использование эпитетов, означающих «нечеловеческий» или «животный», также предполагает, что эти люди чувствовали себя вправе категорически относиться к некоторым чужакам как к другому биологическому виду – точка зрения, которая, естественно, влияла на их взаимоотношения.

Ранжирование других

Психологи могут многое рассказать о том, как люди ранжируют чужаков. Статус, который мы приписываем разным группам, связан с нашими убеждениями относительно того, как и насколько хорошо люди, принадлежащие к этим группам, выражают эмоции[549]. Сначала немного основ. Шесть эмоций часто считают основными: счастье, страх, гнев, печаль, отвращение и удивление. Это отдельные, врожденные, физиологически отличные психические состояния, которые впервые выражаются в младенчестве и присущи людям во всем мире с небольшими культурными адаптациями[550]. Мы комбинируем эти основные эмоции во вторичные – выражение наших чувств по отношению к другим, на которое оказывает влияние культура. Мы опираемся на вторичные эмоции для интерпретации намерений друг друга и реагирования на мнение других о нас как о личностях или как о представителях групп. Многие из этих сложных чувств – положительные, такие как надежда и уважение, но есть и негативные, например смущение и сожаление. Эти общие вторичные эмоции важны для объединения членов общества: удовлетворение чувством гордости и патриотизма, наряду со стремлением избежать чувства стыда или вины, служат стимулами для совместных действий в значимых ситуациях[551]. Вторичные эмоции требуют обучения и больших ресурсов мозга, чем основные, и появляются позже, в то время, когда ребенок «впитывает» свою идентичность[552].

Люди, как правило, интуитивно знают, что каждый человек выражает основные эмоции и что эти эмоции – общие для нас и некоторых животных (вспомните счастливую собаку, виляющую хвостом)[553]. О вторичных эмоциях мы думаем иначе и относимся к ним наряду с такими качествами, как благовоспитанность, самоконтроль и вежливость, не просто как к уникальным для человека, но и как к менее развитым или сомнительным у народов, отличающихся от нашего собственного. Больше всего мы ставим под сомнение сложность эмоций у тех, кто находится почти у основания Цепи бытия: мы считаем, что ими почти всегда управляют лишь основные эмоции животных[554]. По нашему мнению, у таких групп отсутствует самоконтроль, а также способность тонко чувствовать и с ними нельзя обходиться разумно. Мы с недоверием относимся к доказательствам того, что они сожалеют (вторичная эмоция) из-за приписываемых им проступков и наших сомнений в их искренности[555]. Поскольку мы связываем свое «августейшее» положение с моральными качествами, то можем ассоциировать таких парий с аморальным поведением: они не следуют (и, как мы часто думаем, не могут следовать) правильным этическим нормам. Таким образом, предполагаемые недостатки этих людей с точки зрения морали помещают их за границы справедливого отношения – нашей сферы правосудия[556]. В довершение всего дегуманизированные люди вызывают у нас мало вторичных чувств, и такая холодность ухудшает положение дел, поскольку, как кажется, подтверждает оценку другой стороны насчет нашей собственной эмоциональной несостоятельности.

Наше неравное отношение к членам внешней группы усугубляется из-за недопонимания. При переводе многое теряется не только вследствие возможных языковых различий, но и из-за неспособности прочесть даже основные эмоции на лице чужеземца[557]. Хотя мы замечаем разного рода детали, касающиеся людей, подобных нам, при взаимодействии с чужаками, которые заставляют нас чувствовать себя некомфортно, мы определяем выражения только самых крайних эмоций (особенно гнев и отвращение). Так, в исследованиях было продемонстрировано, что белые американцы быстрее фиксируют выражение ярости на лицах чернокожих, чем на лицах белых, а в том случае, когда им показывают лицо человека, чью расу трудно определить, с большей вероятностью приходят к выводу, что этот человек чернокожий, если он выражает гнев[558]. Люди, больше всего склонные ассоциировать этнос с опасностью, то есть расисты, проводят самую быструю поверхностную оценку: чем темнее кожа, тем опаснее человек[559]. 27 июня 1994 г. журнал Time опубликовал снимок крупным планом О. Дж. Симпсона, обвиненного в убийстве. Эта фотография была модифицирована таким образом, чтобы сделать лицо обвиняемого более темным, как стало ясно, когда Newsweek опубликовал тот же снимок без корректировки. Протесты заставили Time изъять номер из газетных киосков.

Даже определить, когда иностранец говорит правду, бывает трудно. В недавнем исследовании с участием турок и американцев испытуемые не смогли поймать друг друга на лжи[560]. Точно так же появилось клише о загадочных китайцах, чьи эмоции, нечитаемые для европейцев, полагают недоразвитыми, тогда как граждане Китая, которые ведут себя в соответствии с другими правилами, считают европейцев чересчур эмоциональными. Социальные последствия реальны. Я видел, как туристы громко перекрикиваются, не замечая раздражения на «непроницаемых» лицах жителей Китая или Индонезии, где при обычных обстоятельствах эмоции сдерживают[561]. Отчасти для того, чтобы опровергнуть мнение европейцев и американцев о своей пассивности, некоторые азиаты хирургически удаляли складки на своих веках[562].

В основе наших эмоциональных реакций на чужаков лежат два элемента, связанные с нашим восприятием. Первый, называемый теплотой, – это мера их надежности, которая оценивается очень быстро в момент формирования первого впечатления. Другой показатель, который оценивается медленно и определяется признанием положения группы в иерархии, – это компетентность. Компетентность является мерой их достоинств как народа и, следовательно, их способности действовать в соответствии с их мнением о нас: будут ли они способны нам помочь или причинят нам вред[563]. Мы реагируем по-разному в зависимости от этих инстинктивных оценок: жалеем членов тех групп, которых мы считаем тепло настроенными, но некомпетентными (например, кубинцы в исследовании, где в качестве испытуемых выступали итальянцы); завидуем тем компетентным другим, которые, согласно нашему восприятию, относятся к нам холодно (японцы и немцы в том же исследовании с участием итальянцев), и стремимся к взаимодействию с компетентными группами, которые относятся к нам тепло. Наконец, отвращение с оттенком злости – презрение – это иногда нескрываемая реакция на тех, кого мы считаем враждебно настроенными и неумелыми (многие европейцы так реагируют на цыган)[564].

Из-за отвращения, вызываемого цыганами и другими оклеветанными народами, люди прочно помещают их среди паразитов на самый низкий уровень иерархии. Можно вспомнить тысячи подобных примеров. «Гуаяки», название, которое дали охотникам-собирателям аче их соседи-земледельцы, означает «свирепые крысы»[565]. Провозгласив, что не каждое существо с человеческим лицом – человек, нацисты Третьего рейха уподобляли евреев пиявкам и змеям[566]. Во времена геноцида в Руанде в 1994 г. хуту сравнивали своих соперников тутси, немного отличающуюся расовую группу чуть более высоких людей, с тараканами. Приравнивание чернокожих к обезьянам началось с первых контактов европейцев с населением Западной Африки. Нам нравится думать, что такая вопиющая точка зрения – давняя история, но тест имплицитных ассоциаций демонстрирует, что этот образ остается встроенным в умы американцев[567]. Это не разовые сравнения, равносильные пренебрежительному отзыву о чьем-нибудь поведении (когда говорят, что он ведет себя как свинья) или комплименту (когда человеку говорят, что он умен, как сова)[568]. Восприятие каких-нибудь людей в качестве отвратительных недочеловеков позволяет нам обращаться с ними таким же образом. Такова оказалась судьба военнопленных в тюрьме Абу-Грейб, которых американский персонал в 2003–2004 гг. фотографировал в унизительных ситуациях. В лучшем случае к заключенным относились с пренебрежением или злорадством, когда персонал наслаждался их страданиями.

Отвращение – это сложная эмоция. Оно направлено не только на определенных людей и животных, но и на все, что заражено или негигиенично. Это включает такие чужеземные блюда национальной кухни, как движущийся сыр, а также все – или всех, – напоминающее нам о нашей нечистой животной природе[569]. Отвращение по отношению к людям и отвращение по отношению к антисанитарным объектам и предметам, по-видимому, по существу равноценны и являются результатом активности двух областей мозга: островка – глубоко спрятанной складчатой области коры, и миндалины, которая представляет собой парное миндалевидное скопление нейронов, расположенное внутри височных долей, часть системы быстрого реагирования мозга. Тем временем медиальная префронтальная кора, область мозга, вовлеченная в человеческие взаимодействия, не активируется, как будто мы просто столкнулись с объектом[570]. Я подозреваю, что неверная идентификация полного поезда немцев, которых гестапо случайно отправило в газовые камеры для «санобработки», отчасти была связана с отталкивающим видом людей, прибывших после долгого путешествия в переполненном поезде с антисанитарными условиями. То, что угнетенных американцев обязывали пользоваться отдельными фонтанчиками с питьевой водой и туалетами, кажется разумным, если вы считаете, что чистоплотность стоит рядом с набожностью, и полагаете, что ужасно запятнанные находятся на том конце шкалы, где грязь и безбожие.

Иммигранты, которых часто принижают как «нечистых» или «паразитов», особенно беззащитны перед крайними проявлениями ксенофобии. Подобное отвращение, возможно, появилось в результате эволюции человека как способ предотвратить проникновение болезней в общество за счет принудительного создания препятствий для контакта с чужаками. Такие инфекционные заболевания, как птичий грипп и Эбола, в наши дни могут вызывать такой же страх[571]. Территория, закрытая для чужаков, функционирует как остров, до которого некоторым паразитам тяжело добраться[572]. Болезни стали непреднамеренным оружием во времена завоеваний. Колониальные общества часто были переносчиками возбудителей заболеваний, к которым у местного населения не было иммунитета. Араваки, контактировавшие с Колумбом, оказались среди многих племен коренных американцев, которые погибли от оспы[573].

Выживание на дне

Независимо от того, преуспевают маргинализованные народы в построении взаимоотношений с более могущественными соседями или нет, из-за своего низкого статуса они оказываются в неблагоприятном положении как с точки зрения психологии, так и экономики. Они не только чувствуют себя нижестоящими, но могут испытывать настоящую подавленность, как показывает рассказ бушмена !ксŏ о современных верованиях его народа:

[Бог] Гу/э сначала создал всех людей одинаковыми, позже он разделил их на разные народы, чтобы некоторые работали на других. И все-таки, когда Бог впервые создавал человека, он сначала создал белого человека, а потом – черного. Из осколков горшков, которые у него остались, он сделал бушменов, вот почему бушмены такие маленькие и у них так мало разума по сравнению с другими людьми. Гу/э сделал то же самое, когда создавал животных. Сначала он создал больших, потом тех, что поменьше, а из осколков горшков – самых маленьких существ[574].

Тем не менее даже народ с низкой самооценкой или страдающий от побоев чужаков стремится ценить свою самобытность, находя значимые отличительные особенности своей группы, которые придают их жизни смысл[575]. Исходя из того, что мне известно о !ксŏ, например, я бы не удивился, если в наши дни они гордятся своими превосходными знаниями природы настолько, насколько это возможно.

Тот факт, что ценности и идентичность общества могут защищать даже при демонстрируемом превосходстве чужаков, подчеркивает, что сама идея о том, что значит быть человеком, может быть по-разному интерпретирована. Каждое общество или этническая группа представляет свои стандарты и определяющие черты в благоприятном свете. Таким образом, даже не дегуманизируя полностью людей, принадлежащих к другим обществам и этносам, мы можем приписывать им и самим себе отличающиеся качества[576]. Китайцы воспринимают свою нацию как ту, в которой главенствует общество, а американцы гордятся индивидуализмом. Мы можем признавать иностранцев умными, более амбициозными или более эмоциональными, чем мы сами, и в этом случае способны решить, что наша прямолинейность, довольство или скрытность – надлежащее и простительное поведение. Провозглашая наши недостатки «свойственными человеку», мы сохраняем свое положение настолько близко к вершине иерархии, насколько возможно. Мы рационалистически объясняем, что, хотя в других есть много того, что может нравиться, они терпят неудачу в тех категориях, где мы блистаем. Возможно, в конечном итоге они будут работать как машины, поскольку безнадежны в тех областях, которые наша группа считает важными в жизни, или лишены моральных принципов[577].

Предубеждения у животных и в процессе эволюции