Кто проходит отбор? Лучше всего это сформулировал Шекспир, сказав «природа и зверей учит, как распознавать друзей»[654]. Животные часто выстраивают лояльные отношения с теми, кто находился рядом с их матерью, когда они были младенцами. Приятель детства не обязательно должен быть родственником, хотя велика вероятность, что некоторые действительно ими являются. Это может быть старший брат или сестра, которые все еще находятся с матерью, но также возможно, что товарищем по играм будет не родственник. Жизнь может вращаться вокруг родственников и по чистой случайности, например, когда самец павиана, надеясь на продолжение флирта, поддерживает самку, с которой он вступал в спаривание. В результате он может подружиться с ее детенышем, который вполне может оказаться его отпрыском[655].
Следовательно, животные в основном придерживаются социальных связей, а не связей с биологической семьей как таковой. Исследования в области психологии взаимоотношений свидетельствуют, что люди почти одинаковым образом реагируют и на друзей, и на родню и ценят их одинаково[656]. Как гласит пословица, друзья – это семья, которую ты выбираешь. Взаимозаменяемость тех и других может быть особенно важна для людей с маленькой или неполной семьей или для стариков, которые потеряли всех членов семьи из своего поколения[657].
Община состояла из множества родов, и дружба определяла социальный выбор точно так же, как и родство, если не больше. Семейная пара обычно растила своих детей в той же локальной группе, в которой жили дедушка с бабушкой с одной или другой стороны и, возможно, один или два человека из братьев и сестер. В противном случае их родственники – семьи их братьев и сестер, кузены, тетушки и дядюшки – были рассеяны по локальным группам, входящим в общество[658]. Локальная группа оставалась единой благодаря совместимости. Как и другие виды со слиянием-разделением, человек ищет других людей, придерживающихся тех же взглядов[659]. Среди бушменов даже сегодня, в той мере, в какой продолжается их существование в качестве охотников-собирателей, как сообщал один антрополог, «локальные группы отличаются характерами: одна может состоять из людей, которые по обыкновению спокойны и серьезны, другая может представлять собой веселую толпу или, например, состоять из людей, которым нравится немного едкий юмор»[660]. Я не хочу сказать, что локальная группа была однородной в том, что касается характеров ее членов; как и в любой социальной группе, люди могли поневоле оказаться в компании изгоя, который никому не нравился, например надоедливого родственника какого-нибудь смущенного человека из того же лагеря.
Даже при этих условиях пространственная близость могла быть решающим психологическим фактором в нашей оценке других в качестве возможных близких родственников. Люди склонны избегать сексуальных отношений с теми, с кем они находились в частом контакте, когда росли; это, по-видимому, действует как способ избежать инцеста, выработанный опытным путем[661]. Бродячие охотники-собиратели тоже находили брачных партнеров в основном за пределами социального пространства, в котором вращались в детстве, и предпочитали вступать в брак с жителями локальных групп, расположенных на некотором расстоянии от их собственной, где всякое родство, вероятно, было дальним[662].
IQ и знание человеческих взаимоотношений
Очевидное различие между людьми и другими животными заключается в том, что, когда ребенок, начинающий ходить, обретет словарный запас, его можно учить не только тому, кто есть кто в его семье, но и рассказывать ему о родословной, то есть о том, какие семейные взаимоотношения связывают этих людей (даже когда речь идет о родственнике, которого редко видят)[663]. Вероятно, самыми древними и широко распространенными словами являются «мама» и «папа»: эти слова малыш уже в возрасте шести месяцев может правильно применять по отношению к своим родителям[664]. Однако понимание смысла этих слов приходит позже, с открытием, что у других детей другие мамы и папы.
Поразительно, насколько плохо малыши понимают такие отношения. Ребенку необходимо достаточно повзрослеть, чтобы использовать средства языка в построении сложных представлений о взаимоотношениях, прежде чем он поймет, кто с кем связан, а на постижение таких понятий, как
Учитывая, какое значение ученые придают родственным взаимосвязям, возникает вопрос о том, сколько людей способны отслеживать свое родословное древо. Многие ли пройдут тест на коэффициент интеллекта (IQ), в котором оценивается знание родственников? Замысловатая классическая песня 1940-х гг. «I’m My Own Grandpa» («Я – свой собственный дедушка») начинается с того, что отец певца женится на дочери жены певца от другого брака; распутывая гордиев узел, исполнитель приходит к осознанию факта, изложенного в названии. Я заработал головную боль, следя за словами, и подозреваю, что большинство людей провалили бы тест IQ на знание родства, который включал бы эту песню.
Хорошее знание родственных взаимоотношений, по-видимому, не является необходимым для человеческой жизни. Подобно тем племенам, в языке которых нет слов для иных чисел, кроме «один» и «два», некоторые общества меньше, чем другие, одержимы классификацией этой путаницы с родством, по крайней мере, когда речь идет о том, как родственные отношения представлены в их словаре. У жителей некоторых островов Восточной Полинезии имеется всего несколько терминов, выражающих родство. У племени пираха, живущего в Амазонии, их и того меньше. Так, одно-единственное слово применяется по отношению к обоим родителям, двум дедушкам и двум бабушкам, а также ко всем четырем прадедушкам и четырем прабабушкам. Одно слово, обозначающее «ребенок», используется и для внуков, и для правнуков, тогда как слово, означающее «брат или сестра», применимо также к братьям и сестрам родителей, а также к детям этих родственников. В языке пираха, видимо, отсутствует рекурсия (вспомните: «мама отца его мамы») – нечто вроде петли, которая необходима, чтобы обозначить дальнего родственника[666].
Несмотря на такую лингвистическую простоту, отсутствие названия для категории, вероятно, не мешает пираха понимать различия между членами семьи. Имеющиеся данные не позволяют с уверенностью утверждать, но возможно, эти индейцы, не располагая специальным термином, отличающим сестру от двоюродной сестры, все равно интуитивно постигают, какое место занимает человек в родословной, исходя из его возраста и зная, кто его произвел на свет. Существует и другая возможность: такая категория, как «кузен», непостижима для пираха, подобно тому как тяготение оставалось не замеченным большинством людей до тех пор, пока Ньютон не придал этому слову смысл. Такой вариант кажется правдоподобным, учитывая, какую досаду испытывают пираха, размышляя и говоря о других видах категорий, для которых в их языке мало слов, например о числах[667].
Суть в следующем: для того чтобы понять семейные связи, признанные в конкретном обществе, требуются годы обучения, тогда как трехмесячные дети, слишком маленькие, чтобы говорить, искусно определяют членов обществ или этносов. Практический смысл наших попыток разобраться с родством заключается в том, что наши родственники – это не отдельная группа с четкими границами: всегда можно добавить еще больше родственников, сделав шаг назад всего на одно поколение. Относительная легкость, с которой маленькие дети отличают этнические и расовые группы, свидетельствует о том, что для эволюции человека важны более широкие группы, чем родственники. Общества и их характерные отличия, а не семьи, за исключением ближайших родственников, – необходимая составляющая духовного мира человека.
От фиктивного родства к расширенным семьям
Даже у людей с впечатляющим IQ в вопросе родственных взаимоотношений знание их настоящей родословной, скорее всего, не выходит за эти пределы. Память людей о родственниках в основном ограничивается теми, кого они застали в живых в течение своей жизни: например, они помнят прадедушку и прабабушку, с которыми встречались, будучи детьми. Лишь некоторые люди помнят многое о более далеких предках (за исключением тех, кто специально это узнает, чтобы похвастаться). Даже в тех обществах, в которых практикуется поклонение предкам, редко от кого-нибудь требуют знания своей родословной, скорее почитают всех предков.
Люди в большинстве локальных групп охотников-собирателей еще меньше внимания уделяли знанию своих точных биологических взаимосвязей. Слабые связи с прошлым и его людьми делали сохранение такой информации маловероятным[668]. Упоминание предков сулило несчастье, и поэтому представляло в большей или меньшей степени табу для бушменов, следовательно, выяснение дальнего родства по крови, вероятно, не обещало ничего хорошего. Коренные австралийцы никогда не говорили об умерших, поэтому их забывали через поколение. Поразительная причина изменения языка некоторых аборигенов заключалась в том, что после смерти конкретного человека следовало избегать использования любого слова из словарного запаса, которое случайно звучало как имя умершего. Люди должны были придумать новое слово[669].
Что касается охотников-собирателей, то культура и другие маркеры брали верх над генетикой. В некоторых племенах американских индейцев семьи могли усыновлять детей, захваченных во время битвы, и такая практика приводила к усилению резерва воинов в племени. Усыновленных детей связывали с племенем не кровные узы, а приверженность обычаям племени, которые они усваивали наряду с другими детьми. Такое совместное воспитание означало, что и семьи, и их общества были культурно однородными и генетически разнообразными[670]. Даже в том случае, когда родословные считали важными, их могли придумывать, так же как истории групп. Члены центральноазиатских племен, которые заявляют о чистой родословной, оказывается, связаны с членами своего собственного племени не больше, чем с популяцией в целом[671].
Что действительно играло роль для охотников-собирателей, так это терминология, связанная с родством. В общинах обычным явлением было фиктивное родство, иногда называемое культурным родством, – способ обеспечить каждому человеку символическую связь с другими. Например, люди использовали такие слова, как «отец» или «дядя», для обращения к членам своего сообщества, и все отцы и дяди были равны[672]. Это может объяснить, почему, несмотря на то что бушмены ценили близких родственников (с которыми они были связаны генетически), таких как биологические родители, дедушки и бабушки, братья и сестры, в их языках не было слова, обозначающего
Одна из причин не придавать слишком большого значения дальнему кровному родству заключается в том, что если оценивать с точки зрения генетики, то только ближайшие родственники действительно важны[674]. Родственник есть родственник. Мы все в какой-то степени связаны. За исключением ближайших семейных связей, родственники, исходя из их общей ДНК, сливаются с общей популяцией, и довольно быстро. Произведите вычисления, и вы выясните, что двоюродные братья и сестры имеют 12,5 % унаследованных общих генов, троюродные – ничтожные 3 %. Даже два человека, случайно выбранные в одном сообществе, могут иметь такую же крошечную долю общих генов совершенно случайно. Следовательно, каким бы IQ, если речь идет о знании родственных взаимосвязей, люди ни обладали, вероятнее всего, это касается лишь немногих ближайших родственников.
На деле культура влияет на то, кого мы считаем семьей. Многие латиноамериканцы, например, полностью опираются на расширенные семьи[675]. И все же лишь немногие культуры устанавливают абсолютные правила, касающиеся принадлежности к семье, помимо ближайших родственников. При описании нашей семьи мы не ожидаем столкнуться с целым рядом одинаковых имен, совпадающих с именем одного из наших кузенов, хотя можем предвидеть, что некоторые из них повторяются. Несмотря на это, связи с более широкой сетью кровных родственников могут иметь ценность для выживания и размножения, когда эти родственники обязаны прийти друг другу на помощь. Конечно, готовность помочь выражают и люди, не связанные родством, и такая помощь может быть так же ожидаема. Фраза «относитесь друг к другу как к семье» передает, насколько обычно подобное сотрудничество среди членов тесно связанных групп, таких как воинские подразделения и церковные приходы[676]. Было бы также неверно утверждать, что помощь проще всего (либо гарантированно) можно получить от генетически близких членов семьи. Вспомните, как вы конфликтовали с братом или сестрой, и это вовсе не новость, учитывая, что сибсы конкурируют за внимание измученных родителей[677]. Диккенс в «Холодном доме» упоминает о том, что «печально, но бесспорно, что даже у сильных мира сего бывают бедные родственники»[678]. Тем не менее семьи могут восстать и наказать любого среди них, кто не проявляет щедрость. Поэтому от обязательств перед семьей трудно уклониться. Для большинства людей, несмотря на все неприятности, родственники есть родственники на всю жизнь[679].
Если локальные группы охотников-собирателей так мало думали о настоящих родословных, то откуда взялась наша современная одержимость и зависимость от взаимоотношений в расширенной семье? Генеалогическое древо стало предметом беспокойства для охотников-собирателей, отказавшихся от образа жизни, при котором они владели лишь тем, что могли нести с собой. У людей, осевших на одном месте, которые наследовали социальное положение и материальные предметы, имелись веские причины знать свою родословную[680]. Точно так же в индустриальных обществах больше всего поощряются расширенные семьи, когда имеется богатство, которым можно поделиться[681]. Сам размер таких обществ тоже поощряет людей, создающих комплекс обширных и надежных связей, и сети родства предоставляют для этого постоянно доступный путь. Приобретенная способность представлять расширенные семьи, а также отслеживать и ценить такие взаимоотношения, появилась в процессе эволюции человека недавно. Для этого необходимы сложная коммуникация и обучение, и эта характеристика серьезно зависит от ожиданий каждого общества.
Возможно ли, что отношение людей к обществу является ошибкой разума, неправильным мысленным представлением о родственниках? Так могло бы быть, если бы люди ошибочно принимали свое общество за огромную семью, простирающуюся, как поется в песне, от моря до сияющего моря[682]. Некоторые охотники-собиратели, по-видимому, действительно использовали приблизительно такое представление об обществе как о родственниках. Для них фиктивное родство было создано, чтобы включать все общество. Каждый человек мог идентифицировать каждого члена общества с помощью термина родства[683]. Слабые отголоски подобного универсального родства сохраняются в таких словах, как «братство», – условном обозначении для привычки относиться ко всем, будто они одной крови[684]. Тем не менее, как мы видели, в локальных группах охотников-собирателей родство действительно было метафорическим и имело мало общего с кровным родством, а их общества – и того меньше.